Кошечка высунула руку из-под одеяла и нащупала посох, который перед сном положила рядом со своим продавленным тюфяком. Каеанэ посапывала на соседней постели. Бумага, на которой она упражнялась в письме, по-прежнему лежала на столике. Теперь этот лист стал черным: девушка чертила новые символы поверх старых, так что ее последние записи можно было различить только по блеску еще не просохших чернил.
— Одним взмахом своей печати я могу открыть сундуки с золотом, — заявил тот же торговец.
Кошечка успокоилась, снова положила голову на подушку — жесткий цилиндрический валик — и закрыла глаза. В доме «Благоуханный лотос» она много раз слышала подобные речи. Пока такие гости находились в доме выбора, женщины слушали их, выжимая слезы восторга из глаз, но как только хвастун уходил, бились об заклад, гадая, как скоро ветер, который он поднимает своим веером в веселом квартале, развеет его состояние, и шутливо прикидывали, по вкусу ли этому богачу придется просяная каша, сваренная на костре из поломанных палочек для еды и обрезков ногтей.
Кошечка бросила взгляд на круглое окно в крыше, пытаясь угадать, который сейчас час. Угол теней, отбрасываемых предметами, сказал ей, что она проспала, должно быть, большую часть дня. Теперь в доме стало тише. Дыхание Касанэ было ровным. Ее лицо во сне казалось очень юным и спокойным. Кошечка лежала неподвижно, позволяя волне слабости медленно покачивать ее усталое тело.
— У меня, знаете ли, есть свои запасы риса и возможность их пополнять, — торговец в соседней комнате понизил голос, словно доверяя собеседникам тайну, но все равно его было слышно, наверное, даже на набережной Тэнрю. — Я возвращаюсь домой из Эдо после раздачи той части жалованья, которая выдается в десятом месяце. У меня есть доверенности на получение риса от трех князей и семидесяти двух самураев. — Он постучал мундштуком медной трубки по закрытой шкатулке с документами.
«Посредники при сборе риса похожи на крыс — те и другие размножаются во время урожая», — подумала Кошечка.
Она знала, чем занимается этот торговец. Жалованье чиновникам выплачивалось рисом три раза в год. В начале правления семьи Токугава они получали его сами, но по мере того, как тянулись мирные времена и чиновников становилось все больше, низшие правительственные должности стали занимать самураи низшего разряда и ронины. Эти служащие не могли прожить на свое нищенское жалованье в двадцать или меньше коку риса в год и потому брали у торговцев заем под весь свой годовой рис и давали своим заимодавцам доверенности на право получать жалованье от их имени. Помимо всего, чиновники из самурайского сословия этим избавляли себя от недостойного стояния в очередях.
Кошечка вспомнила воинов в потрепанной одежде, ожидавших жалованья в чайных домах возле правительственных складов. Они задумчиво ковыряли в зубах зубочистками из слоновой кости, как будто только что наелись, а на самом деле у них не хватало денег даже на порцию бобовой пасты или чашку маринованных овощей.
Жалованье выплачивалось чиновникам в порядке их должностей, внутри каждой группы равных по рангу, сроки выплаты определялись по жребию. Эта система была такой сложной, что доверители часто ожидали по нескольку дней, пока посредник не приносил им денежный эквивалент полученного риса. После того как посредник вычитал из этой суммы комиссионные, плату за свой труд и сумму доверителя с огромными процентами, его клиент обычно снова оказывался без денег.
— На что нужны самураи со своими боевыми искусствами? — заговорил торговец. По глухому стуку лакированных чашек, мисок и подносов Кошечка поняла, что там, за стеной, подали еду. — Мечи годятся лишь шинковать редьку, нагината иногда понадобится чтобы отпугнуть вора, который лезет в дом, а стрелять из лука они могут только по кошкам, которые воруют у них рыбу, — разглагольствовал он с набитым ртом.
Потом торговец с шумом втянул в себя суп, пока гости из вежливости смеялись его шуткам.
— У князей в сто раз больше денег, чем во всей стране. Князья ничего не делают, и все равно их слуги расхаживают по улицам с таким видом, словно им принадлежат даже мушиные личинки в лошадином навозе.
Когда-то, по правде говоря, всего несколько дней назад — Кошечка рывком раздвинула бы стенку и излила бы на гостя весь свои гнев, как следует выбранив его. Но теперь она лишь улыбнулась: торговец сам себе наказание. Все деньги страны не сделают его менее вульгарным.
Кошечка вспомнила слова отца: «Другие сословия имеют дело с видимым, мы же, воины, с тем, что невидимо. Единственное предназначение человека воинского сословия — поддерживать правильные отношения между людьми. Если бы нас не было, люди забыли бы, как следует поступать, не знали бы, что такое стыд и наступило бы царство несправедливости».
— А ронины хуже всех, — подхватила хозяйка таким голосом, как будто перед этим довольно долго снимала пробу со своего сакэ.
— Верно, ронины — чума для страны, — согласился кто-то.
— Взять, к примеру, этого труса Оёси, что служил у Асано, — заговорил посредник при получении риса, обсасывая зубы и рыгая. — Он стал таким пугливым, что ходит с фонарем даже днем.
Все собравшиеся в соседней комнате захохотали. Кошечка окаменела: вся страна смеется над ее учителем из-за того, что он не объявил о своем намерении мстить.
— В прошлом месяце я возвращался в час Тигра из дома «Кленовый лист», — продолжал посредник.
— Где это? — спросила хозяйка.
— В Симбаре, киотском раю. — Торговец, наверно, бросил на служанок лукавый взгляд, потому что они вновь захихикали. Так вот, по пути от моих пташек, при свете фонаря, который нес слуга, я увидел Оёси. Он лежал посередине дороги.
— Он что, упал и расшибся или его ударили? — полюбопытствовала хозяйка.
— Нет, он был пьян. Он валялся в собственной блевотине и отвратительно орал какую-то песню.
— Какой срам!
— Я сказал ему: «Бесхребетный ты человек!» Он даже не смел ответить, только бормотал что-то бессмысленное. Мне стало так противно, что я пнул его, но он не пошевелился. Тогда я плюнул на него. Я решил, что не стоит утруждать себя и обходить этого пьянчугу, наступил ему на руку и пошел дальше. Пусть я всего лишь жалкий безродный горожанин, но даже у меня больше смелости, чем у советника Асано.
Заскрипела ширма. Зашелестела отодвигаемая дверь.
— Не нужно ли кому-нибудь табака или зубного порошка? Кроме того, у меня есть лучшие бумажные платки из лавки моего хозяина на Верхней улице, — произнес молодой голос.
Участники застолья загомонили, обсуждая товары, но Кошечка уже не слышала их. По щеке стекла слеза, горячая от горя, которое жгло ее душу.
Касанэ дотянулась до Кошечки со своего тюфяка, взяла ее за руку, приподнялась на локте, наклонилась к ней через разделявшую постели полоску ткани и прошептала:
— Не обращайте внимания, госпожа. Невежи как чирьи и прыщи — появляются где угодно. — Теплая рука Касанэ была мозолистой и сильной. — Оёси-сама поможет вам.
ГЛАВА 52Каменная лодка
Возле ворот главного храма Мицукэ его настоятель поставил длинный прилавок, с которого раздавалась еда полчищам малолетних паломников. Три повара раскаляли докрасна на жаровне строительные мастерки и прижигали ими полуотваренную рыбу, разложенную на досках. Еще два человека граблями перемешивали овощи в большой бочке. Голодные паломники толпились вокруг них или ели, откинувшись на пятки.
Какой-то человек сидел, раздвинув ноги, на табурете под широким навесом храмовых ворот. Рядом с собой он воткнул в землю бамбуковый шест с вертикальным полотнищем ткани, на котором был изображен забавный пухлый улыбающийся толстячок божество богатства Дайкоку.
— Моя специальность — рост ваших личных финансов, сообщал человек плотной толпе людей, теснившихся в воротах и занятых своими делами.
На первый взгляд, финансовый советчик казался достаточно процветающим дельцом, но Хансиро отметил, что собранные в пучок волосы этого человека пахнут косметическим маслом дешевого сорта, а воротник одежды, покрытой узором из желтых клеток, и концы штанин черных хакама едва заметно потерты. Герб на черной камлотовой куртке не принадлежал ни одному роду, и Хансиро предположил, что на ее подкладке белой шелковой ниткой вышит номер сдающей ее напрокат лавки. Даже инро — шкатулка для лекарств, висевшая у советчика на поясе, была, по-видимому, взята в той же лавке по сходной цене — десять мон в неделю.
Пытаясь привлечь внимание Хансиро, советчик провел длинным ногтем среднего пальца по своим счетам, и костяшки застрекотали как цикады ночью на осеннем лугу.
— Так поют сверчки богатства. Вы тоже можете услышать их, почтенный господин. Мои процентные ставки не выходят за границы разумного. Если у вас трудности с деньгами, мы могли бы обсудить их вместе, и я помог бы вам справиться с ними.
Хансиро не обратил на него внимания: он задумчиво смотрел на письмо, приколотое к воротам храма среди молитв, записок и просьб. Потом втянул руку под куртку, высунул ее наружу из горловины и поскреб пальцами щетину на подбородке: он принял решение, но от этого решения у него стало неспокойно на душе.
— Самураишка без господина и в бумажных обносках, — презрительно пробормотал советчик.
Хансиро повернулся к остряку, озарил его хищной усмешкой из-под широкополой шляпы и негромко, не повышая голоса, произнес:
— Генерал, проигравший войну, не должен рассуждать о тактике.
Потом воин из Тосы аккуратно открепил от ворот письмо, положил его за пояс между накладывавшимися одна на другую полами своей куртки и зашагал, раздвигая толпу, к маленькому чайному дому в квартале развлечений, который возник тут для обслуживания нерелигиозных потребностей паломников. Старая поговорка «Черти живут перед воротами храмов» вполне оправдывалась.
Ему незачем было торопиться: крестьянин, которому адресовано письмо, отстал от Хансиро по меньшей мере на полдня, а вероятнее всего, даже на двое или трое суток. Два парня разбойного вида двинулись следом за Хансиро, держась на расстоянии. Если он и заметил опасность, то ничем не выдал этого.