За спиной Хансиро стояла на коленях вторая женщина. Она выпростала руки из широких рукавов купальной одежды, которая теперь изящными складками обвивалась вокруг ее талии. Эта банщица уже немного укоротила височные пряди Хансиро и, втирая в длинные черные волосы воина пахучее камелиевое масло, укладывала пряди в пучок.
Собрав пучок в руку, она сжала его в кулаке так сильно, что у Хансиро натянулась кожа на висках. Потянувшись за плоским хлопковым шнуром, женщина наклонилась вперед, и ее голые груди медленно скользнули по шее и плечам Хансиро. Откидываясь на пятки, она задела шнуром мочку его правого уха.
Заигрывание подействовало на Хансиро. Он попытался унять непокорное воображение, но ему на миг показалось, что его плеч коснулись груди Кошечки, а мочки уха — ее острый и влажный язычок.
Вернулась третья женщина, уходившая за табаком, чтобы пополнить коробку, стоявшую на деревянном подносе. Четвертая внесла чай.
— Ма! — весело воскликнула подавальщица чая, с восхищением разглядывая укрупнившуюся часть тела Хансиро и раздувая веером огонь в переносной глиняной жаровне. — Нас, как видно, почтил своим вниманием воин из школы преимущества в один сяку!
Ее подружки залились смехом. Мусаси учил, что длина меча не имеет решающего значения в бою. Эти банщицы, кажется, собрались оспорить его мнение.
— Пять сяку лезвия проигрывают одному суну языка. — Хансиро лукаво улыбнулся. — Я сражен вашим остроумием.
— Тогда разоружайтесь, — засмеялась маникюрша. — А куда спрятать меч, я вам покажу: я знаю подходящий футляр.
Парикмахерша меж тем закончила свою работу и теперь держала перед ронином два зеркала, чтобы клиент полюбовался результатами ее труда. Хансиро проворчал что-то одобрительное.
Воин из Тосы никогда всерьез не задумывался о своей внешности, но сейчас хотел выглядеть прилично. Неопрятность постыдна, когда собираешься предложить свой меч обожаемому тобой существу. Плотские мысли постыдны также, но от них трудно избавиться.
Парикмахерша принялась массировать шею и плечи Хансиро. Маникюрша, обрабатывающая ступню воина, кокетливо оглянулась. Толстый слой белой пудры делал ее лицо похожим на маску.
— Он владеет двумя из трех священных сокровищ — драгоценностями и мечом, — заговорила женщина нараспев.
— В Текучем мире путь воина не приносит победы, — закончил Хансиро.
— Наш гость еще и блестящий знаток стихов! — восхитилась маникюрша, делая последний взмах и откладывая в сторону кусочек пемзы. Ногти Хансиро были теперь аккуратно подстрижены и ярко сверкали.
Освободившись, женщина добавила воды в выемку чернильного камня, потом сбросила одежду с плеч и подставила Хансиро свою пухлую спину. Вязкая белая пудра ровным полумесяцем охватывала изгиб ее шеи. Лопатки женщины были усеяны следами лечебных прижиганий.
— Почему бы вам не записать это стихотворение на моей спине тем инструментом, который всегда при вас? — Банщица сложила свои красные губки кокетливым бантиком. — Этот предмет может соперничать с метлой Иккю.
Женщины засмеялись, прикрывая лицо рукавами и игриво похлопывая веерами свою остроумную подругу; художник Иккю прославился тем, что писал огромные символы, используя метлу вместо кисти.
Хансиро с самым серьезным видом записал стихотворение на спине маникюрши, но, к всеобщему разочарованию, сделал это обычной бамбуковой кисточкой. Когда он закончил, банщицы стали обмахивать надпись веерами, чтобы высушить чернила, восхищаясь силой и изяществом письма. Они шутливо заспорили о том, на почерк какого из шести великих каллиграфов больше всего походит почерк их гостя.
Хансиро знал, что веселье банщиц было профессиональным. Эта игра стара как мир. Кокетливые шутки и двусмысленные намеки доставляли удовольствие посетителям бани и входили в число оригинальных услуг.
И все же воина из Тосы забавляло то, что эти женщины совсем не боятся его. Так мартышки дразнят тигра, когда тот сыт и не опасен. К тому же он чувствовал, что за ни к чему не обязывающей болтовней порой вспыхивает непритворный огонь вожделения.
Отмытый и приведенный в порядок руками кокетливых банщиц, Хансиро выглядел теперь записным красавцем. Жесткая неряшливая бородка воина валялась на полу в хлопьях мыльной пены, уступим место твердым очертаниям подбородка и резким обводам косых скул. Холодный взгляд глубоко посаженных глаз горел темным пламенем скрытой страсти.
Простые женщины из «банного ада» оценили изящество манер Хансиро. В веселых кварталах подобное качество называлось суи — светскостью, но Хансиро обладал им в большей степени, чем другие мужчины. Суи ронина из Тосы не было привито ему воспитанием. Оно являлось естественной грацией дикого и своевольного зверя.
Кроме того, женщин привлекало к этому злому гостю нечто менее бросавшееся в глаза: они даже не могли толком объяснить, что, но ощущали, как от сильного мускулистого тела мужчины исходили волны задумчивого сочувствия. Хансиро обращался с «красотками из мыльной» мягче, чем следовало ожидать. Он жалел их, как птиц в клетке, которые поют против своей воли.
Воин вежливо поклонился красавицам, ниже, чем был обязан, но не настолько низко, чтобы его поклон мог показаться презрительным.
— Мое сердце полно грусти, и мой незначительный телесный меч печалится вместе со мной, однако долг вынуждает меня покинуть ваше прекрасное общество.
— Тогда мы вас оденем! — Женщины, словно стайка вспугнутых трясогузок, порхнули к дверям комнаты, где лежала одежда.
— Простите меня! — Хансиро понимал, что обижает приветливых банщиц. — Чтобы подготовить к важному делу свою душу так же, как и тело, я должен остаться один. Если вы отнесете мою одежду в комнату наверху, я буду бесконечно вам благодарен.
День только начинался, и других посетителей в бане не ожидалось. Банщицам предстояло провести в четырех стенах долгие часы. Женщины надеялись скоротать их в обществе мускулистого и тактичного воина, но, почувствовав в словах гостя скрытый приказ, покорились — поклонились, собрали чайные принадлежности и ушли, тихо топоча босыми ногами по гладким доскам пола.
Хансиро накинул хлопчатобумажный халат и низко повязал пояс на бедрах. Потом поклонился своим мечам и взял их в руки. Поднявшись по узкой лестнице в комнату, куда банщицы перенесли его одежду, ронин аккуратно разместил оружие в почетной нише и задвинул за собой дверь.
Затем воин из Тосы облачился в парадный наряд с таким тщанием, словно готовился к бою. Прежде чем храмовый колокол возвестит наступление часа Крысы, он предложит свою верность, свою жизнь и свой меч княжне Асано. «Один день длится как тысяча дней, если проводить его в ожидании», — подумал Хансиро.
Легкомысленная переброска шутками с банщицами не отвлекла ронина от главного: за долгие годы он научился мысленно отстраняться от окружающего. Такое состояние его наставник сравнивал с выдолбленной тыквой, пляшущей на поверхности воды. Если до этого пузыря дотронуться, он ускользнет в сторону, — по своей природе полая тыква воспринимает многое, но ни на чем не задерживается слишком долго.
Хансиро раздвинул наружную стенку комнаты и вынес оружие на балкон. Там он опустился на колени и откинулся на скрещенные ступни, как полагалось по этикету. Занимаясь чисткой мечей, воин собирался вести наблюдение за воротами храма, расположенными на другой стороне людной улицы. Красивый мальчик, сопровождаемый сестрой, не должен ускользнуть из поля его зрения. Хансиро взял короткий меч за лезвие, обернутое шелковым лоскутом, положил клинок перед собой и поклонился ему. Движения воина из Тосы были нарочито замедлены. Ронин хотел успокоить чувства, смущавшие его душу, как рябь поверхность пруда. Хансиро тревожился за княжну Асано. Тревога томила его и тяготила, как груз, подвешенный к сердцу. Сознание воина больше не было свободным — оно было приковано к беглянке и озабочено размерами угрожавшей ей опасности.
Хансиро снял с клинка шелк и взял меч в левую руку, повернув острой стороной вверх. Потом вынул из своего набора для чистки оружия лист специальной бумаги, обернул им лезвие под богато украшенной бронзовой пластиной, защищавшей рукоять, и одним долгим движением протянул бумагу вдоль светящегося слабым блеском металла — от рукояти до острия, — очищая клинок.
Хансиро повторил это движение дважды. Затем, опорожнив маленький красный мешочек, он втер порошок известняка в извилистые линии закалки по всей их длине. На лезвии меча проступил едва заметный узор, похожий на цветы хризантемы. Потом Хансиро стал протирать клинок шелковой тряпицей, очищая благородную сталь от возможных следов пальцев. Наконец он нанес на лезвие тонкий слой ароматного гвоздичного масла.
Работая, воин пытался освободить свой ум от сомнений, угрожавших парализовать работу мысли.
Одалживая в Мицуке лошадь, Хансиро долго поил ее погонщика вином в лавке, расположенной возле дорожной управы. Разбитной малый сообщил ронину из Тосы немало интересного. Хансиро узнал, например, что четверо из пяти столичных самураев, околачивавшихся в городке неизвестно ради чего, исчезли, а пятый сколотил небольшой отряд из местных подонков, оплатив их будущие услуги звонкой монетой. Почтовый служащий не знал зачем самурай нанял этих людей, но Хансиро догадался, в чем тут дело. Осторожный опрос чиновников других почтовых станции подтвердил его предположения.
Князь Кира отзывал своих слуг обратно в Эдо. Видимо, там назревали серьезные события.
«Не презирай врага, даже если считаешь его слабым. Не бойся врага, даже если считаешь его сильнейшим». Хансиро в который раз спросил себя, не отнесся ли он свысока к боевым качествам слуг Киры. Он самонадеянно предположил, что воины князя, даже пользуясь поддержкой наемников, все-таки не посмеют тронуть княжну Асано на людной дороге при свете дня.
Но что, если он ошибся?
Хансиро вздрогнул и ощутил, как страх холодными пальцами охватывает его сердце. Он должен был дождаться княжну Асано у заставы Араи. Он мог передать ей через кого-нибудь письмо с предложением своих услуг. Если бы беглянка отвергла помощь, Хансиро все равно последовал бы за княжной, чтобы обнажить за нее меч в минуту опасности.