татами, ярко освещал Кошечку, Ситисабуро и небольшое пространство вокруг них и отбрасывал тени на остальную часть комнаты.
Кошечка вдруг совершенно обессилела. Голос Ситисабуро стал гулким и доносился откуда-то издалека. Словно актер находился в другой комнате и говорил с кем-то другим. Словно он говорил с тем другим о ком-то другом. Кошечка встряхнулась. Ее грудь зачесалась под тугой харамаки, и беглянке очень хотелось поскрести это место пальцем.
— Вам холодно, госпожа?
— Нет, я просто устала.
— Я должен был догадаться. Насколько я понял, вас пытались убить?
— Да, с помощью плохо очищенной фугу.
— Простите меня за грубость, ваша светлость, но, может, вы напрасно не согласились на удочерение, о котором договорился главный советник вашего отца. В Киото князю Кире было бы труднее угрожать вам.
— Они хотели, чтобы я вышла замуж за их сына.
Ситисабуро поморщился: семья, которая согласилась принять Кошечку после скандала, была одной из богатейших в Японии, но отпрыск ее, по всеобщему мнению, был плох и в физическом, и в общественном, и в умственном отношениях.
— По крайней мере, вы там были бы в безопасности и хорошо обеспечены.
— Ум женщины видит не дальше ее носа, — ответила Кошечка, не отрывая взгляд от пола, и с удовольствием сделала глоток: чай оказался хорош. Несмотря на внешнее самоуничижение, за ее молчанием угадывалось многое.
Ситисабуро, как и его гостья, умел вести разговор без слов. Он понял, что означало молчание девушки: Кошечка перебирала в памяти все причины, заставившие ее предпочесть жизнь в Ёсиваре браку со слабоумным женихом. Она знала, что либо Кира, либо его сын, князь Уэсудзи, для слежки за ней обязательно подошлют своих людей в дом «Карп», но все соглядатаи Киры, вместе взятые, не сравнились бы в строгости наблюдения с возможной свекровью. Хотя Киото был ближе к Ако, поместью покойного князя Асано, Кошечка решила, что отыскать человека, который поможет ей отомстить за смерть отца, куда легче куртизанке, чем мужней жене, запертой на женской половине в загородной усадьбе.
И, кроме того, у нее оставалась мать. Оёси во время трагедии находился далеко, в Ако, а без него у несчастной женщины не нашлось ни одного защитника в те ужасные дни после смерти князя Асано. У нее отняли все: дом, привилегии и имущество. Главная жена князя Асано происходила из могущественной семьи, и ее управляющий проследил за тем, чтобы соперницу его хозяйки постигло полное разорение. Мать Кошечки была горда и потому не произнесла ни слова жалобы на несправедливое обращение. Она обрила голову и стала монахиней.
Теперь она и старая няня Кошечки жили в маленьком доме из двух комнат. Их слуги, которые сами остались без работы, заходили навестить свою бывшую госпожу и подметали пустой, без единой травинки двор, наполняли кувшины водой из общественного колодца, приносили ей овощи и небольшие подарки. Кошечка мучилась от стыда за то, что не могла лучше обеспечить мать. Но как куртизанке привлекать покровителей, если не роскошными нарядами, которые совершенно не радовали Кошечку? А еще требовалось дорого и сверхмодно одевать своих учениц. А после того, как Кувшинная Рожа и хозяйка «Карпа» вычитали свою долю из ее заработков, на жизнь оставалось совсем немного.
Когда Кошечка отказалась от предложенного обручения, ко всем унижениям, от которых она страдала, добавился еще и стыд за собственную неблагодарность. Она вспомнила, как Оёси навестил ее в Ёсиваре вскоре после того, как она бежала туда. Он пришел один, переодевшись священником, дабы избежать сплетен.
Их свидание было мучительным. Если бы Оёси заговорил с ней гневно, если бы приказал ей уехать в Киото, она могла бы рассердиться в ответ. Она могла бы стиснуть зубы и холодно глядеть на него немигающим взглядом — в детстве, когда она мерилась силой воли со своей кормилицей, это у нее получалось очень хорошо. Но Оёси, разумеется, не дал ей такой возможности.
За все годы, что Оёси Кураносукэ был ее сэнсэем, то есть наставником в воинском мастерстве, княжна Асано никогда не видела, чтобы он потерял самообладание. Она вспомнила теперь, каким спокойным голосом — таким знакомым, — советник просил ее подумать о чести семьи. Он просил ее выполнить долг единственной дочери князя Асано — родить сыновей, которые молились бы за его душу и продолжили бы знатный род и эти молитвы на много поколений. Долг Кошечки перед обоими родителями — мертвым отцом и живой матерью — был самой мучительной частью ее колебаний.
Кошечке не хватило сил взглянуть Оёси в глаза. Опустив голову, она прошептала: «Я не согласна». Вечерние тени сгущались вокруг них в большой пустой приемной комнате «Карпа», а они сидели молча, оба в ловушке трагических обстоятельств, которые были сильнее их.
Кошечка почувствовала, что к общему грузу горя добавилась еще одна печаль. Оёси всегда казался ей непобедимым и неспособным на ошибку. Он всегда мог справиться с любой ситуацией. Но когда вспыхнула та ссора, он управлял поместьями семьи Асано в Ако, в ста пятидесяти пяти ри на юго-запад от Эдо.
Конечно, он не сумел бы сам помешать поединку. Но Оёси знал, как бережлив его господин и что за человек Кира. Он должен был предвидеть требования церемониймейстера и отказ Асано. Должен был повелеть советникам князя Ако, чтобы те послали Кире щедрые подарки — если понадобится, даже втайне от своего господина. Но он не сделал этого. И избавить от нужды женщину, которая была самой большой любовью его господина, Оёси тоже не смог. Он платил долги. Он выдал большие пособия тремстам двадцати бывшим слугам семьи Ако-Асано и их семьям, чье будущее теперь поглотила тьма. Он давал взятки чиновникам, пытаясь восстановить имя семьи Асано. На эти пенсии и хлопоты ушли почти все доходы, получаемые с поместья. А теперь он даже не сумел обеспечить будущее единственной дочери своего господина. Князь Асано любил Золотую Сливу и хотел сделать ее своей наследницей. Перед главным советником покойного князя сидела девочка, которую Оёси учил с тех пор, как она выросла настолько, что смогла взять в крошечные ручки маленькую нагинату — японскую алебарду, оружие, с лезвием как у меча и длинным древком. И теперь она бросала ему вызов. Оёси знал, что его ученица мысленно упрекает его не только за то, что он допустил смерть ее отца, но и за то, что он отдал замок их семьи в Ако сёгунским чиновникам без боя. Знал, что она считает его трусом, поскольку он не только не отомстил за своего господина, но даже не последовал за ним, совершив сэппуку, ритуальное самоубийство. В его случае — харакири.
Советнику казалось, что звук несказанных слов, покрывавших его позором, отдается от стен и едва заметно вибрирует в этой комнате, как свет фонаря в ее полумраке. Он встал, поклонился низко, даже немного ниже, чем полагалось, и ушел. Его удаляющаяся фигура расплывалась перед глазами Кошечки, потому что в них стояли слезы: она увидела, что ее учитель уже стар. Он выглядел побежденным. Униженным.
Теперь, слушая Ситисабуро, Кошечка вспомнила все это. Ее лицо пылало, а в ушах стоял звон от усталости и стыда.
— Вы слышали какие-нибудь последние новости? — Спокойный голос Кошечки ничем не выдавал ее чувств. Плавным изящным движением она поставила маленькую чашечку на поднос.
— Дитя мое, я знаю лишь то, что известно всему Эдо.
Ситисабуро вынул лакированные старинные счеты из кучи вещей, лежавших в беспорядке на ближайшей к нему полке, и в полной тишине пощелкал костяшками, двигая их пухлым указательным пальцем так, словно мог количественно оценить трагедию собеседницы. Словно мог сложить и вычесть все предательства, смерти, горести человека и найти подходящий ответ.
— Вы, наверно, уже слышали, что младший брат вашего отца сослан в Хиросиму к своему двоюродному брату, который живет там?
— Да. — Кошечка понимала скрытый смысл этого распоряжения: через год после смерти князя Асано сёгун наконец решил вычеркнуть имя Ако-Асано из списка своих даймё, то есть князей. Необходимость мстить Кире больше не висит над дядей, ибо он теперь в любом случае не имеет надежды унаследовать титул брата. Но что за печаль, ведь даже Оёси и бывшие слуги князя Ако ничего не предприняли для того, чтобы восстановить честь своего покойного господина.
Ситисабуро задумался над тем, стоит ли рассказать Кошечке самый последний слух, облетевший Эдо. Может, она уже слышала эту новость, а если нет, станет еще несчастнее, услышав. И все-таки это была самая сочная сплетня, а сплетни доставляли актеру больше удовольствия, чем даже любовные ласки, хотя пристрастие Ситисабуро к плотским утехам, особенно с запрещенными партнерами, сделало его должником Кошечки, и как раз поэтому она смогла прийти к нему просить о помощи.
— Вы слышали о разводе Оёси? — спросил он наконец.
— Нет!
— Ходит слух, что он развелся с женой, бросил детей и теперь молодецки кутит в Киото. Говорят, что он не бывал трезв и не вынимал свой телесный меч из женских ножен с того дня, когда вашего дядю сослали в Хиросиму.
— Я не верю в это!
Кошечка была поражена. Оёси любил свою жену и обожал детей.
— Возможно, эти разговоры только ложь. — Ситисабуро уже жалел, что передал девушке этот слух.
— Сити-сан, мне нужна ваша помощь.
— Ох, дитя мое, чем я могу вам помочь? Правительство называет меня попрошайкой с речного берега и запрещает выходить из этого нищего квартала, — попытался увильнуть от трудной обязанности Ситисабуро. Но он был кое-чем обязан Кошечке и знал, что она пришла потребовать уплаты. — Как поживает наша общая подруга? — спрашивая это, Ситисабуро подумал, что мог бы назвать Ржанку и открыто.
Кошечка не единожды делала вид, что принимает актера как гостя в «Благоуханном лотосе», позволяя ему на самом деле насладиться свиданием с его настоящей, хотя, конечно, и временной любовью — Ржанкой. Подруга Кошечки привлекла актера отчасти тем, что один высокопоставленный чиновник покровительствовал ей. Он был очень влиятелен и очень богат, и это делало любовное приключение Ситисабуро опасным и придавало ему остроту.