— Он сражался очень умело.
— Но вы оказались лучшим бойцом, Хансиро-сан, — сказала Касанэ, спустившаяся на дорогу вслед за своей госпожой.
— Видно, мне еще не судьба покинуть этот горящий дом, — Хансиро плавным широким жестом обвел освещенную звездами округу.
Путники двинулись дальше. Касанэ снова пошла впереди маленькой процессии с фонарем в руках и если и оглядывалась, то отнюдь не из страха перед коварным врагом. Рыбачка опасалась теперь, что дух убитого ронина захочет отомстить его убийце и погонится за ним. Кошечка чуть отставала от Хансиро, но не настолько, чтобы это могло показаться признаком самоуничижения.
Ноги Хансиро двигались как чужие. Воина мучила пульсирующая тупая боль в щеке. К тому же ронин стыдился радостного чувства облегчения, которое он ощутил, поразив врага: радуются чужой смерти только заносчивые мальчишки.
Исход поединка был неясен до того момента, когда Хансиро едва сумел уклониться от резкого направленного сверху вниз косого удара меча, который разрубил бы его голову как арбуз, если бы достиг цели. Реакция Хансиро спасла его. Клинок врага лишь рассек щеку ронина из Тосы от угла левого глаза до подбородка. Почти ослепнув от брызг собственной крови, Хансиро ответил на атаку врага обманным ударом «цветочное колесо» и вонзил свой клинок в грудь наемника. Противники не скрестили мечей и десяти раз, но Хансиро показалось, что поединок продолжался целую вечность.
— Где он? — спросила Кошечка.
— Я положил его возле часовни Дзидзо и оставил для прохожих записку, чтобы священники позаботились об этих останках. Он имел при себе самурайские деньги, я отдам их в храм Ёкаити.
Хансиро не удивился, когда нашел на теле поверженного противника кошелек с деньгами и письмом: как бы ни был беден воин, он всегда носил с собой «самурайские деньги» на собственные похороны.
Записка гласила: «Если я умру, не утруждайте себя, пытаясь найти мою семью — у меня ее нет. Я буду благодарен, если с моими останками поступят так, как обычно поступают с костями незначительных людей».
Хансиро нашел еще в складке куртки врага стихотворение, начертанное твердой мужской рукой, и цилиндрическую печать из слоновой кости с гербом князя Киры. Стихотворение наемник сложил, видимо, в «Доме ракушек» перед тем, как пойти по следам Кошечки, — теперь не оставалось сомнений, что он гнался именно за ней.
Хансиро намеревался отдать листок со стихами монахам, чтобы они нанесли это трехстишье на погребальную табличку бродяги — ведь его имя теперь так и останется неизвестным.
Пора уходить.
Князь вечной тьмы Эмма-О
Принял мой вызов.
— А мечи его вы не взяли? — спросила Кошечка.
Хансиро поворотом головы указал на спальную циновку, которую нес за плечами, давая понять, что оружие врага завернуто в нее.
— Подарю их монахам, которые возьмутся похоронить тело.
Хансиро умолк и какое-то время шел, погрузившись в свои думы, подбирая слова для вопроса, который давно не давал ему покоя.
— Моя госпожа, — сказал он наконец. — Если вы пожелаете и дальше извлекать пользу из действий вашего слуги, то должны рассказать ему как можно больше о советнике вашего покойного отца Оёси Кураносукэ.
Кошечка едва не ответила наглецу, что подробности жизни семьи Асано его не касаются. Но, поразмыслив, поняла, что Хансиро прав: для пользы дела она должна сообщить ронину из Тосы необходимые сведения, в том числе и личного характера.
— Пожалуйста, дайте мне время обдумать ответ, — попросила Кошечка, погрузившись в глубокое раздумье. Она не знала, как поступить. Оёси всю жизнь находился с ней рядом, спокойный и надежный, как скала, но о его личной жизни дочь князя Асано знала гораздо меньше, чем о жизни последнего чистильщика отхожих мест в доме ее матери. Сказать, что советник обучал молодую княжну обращению с нагинатой? Но эти занятия составляли лишь незначительную часть обязанностей Оёси.
Мудрость советника князя Асано была хорошо известна в свете, а о его второй роли Кошечка вовсе не собиралась говорить с посторонним и грубым человеком. Два десятка лет Оёси являлся посредником между князем Асано и его любимой «женой вне дома» — матерью Кошечки. По мере того как шли годы, а официальная жена князя оставалась бездетной, эта обязанность становилась все более трудной.
Кошечка не считала нужным посвящать Хансиро в то, что именно Оёси сопровождал вторую семью князя в поездках на храмовые праздники, когда отец маленькой Кинумэ вершил свои официальные дела. Именно Оёси, а не князь Асано стоял рядом с Кошечкой на церемонии занесения ее имени в храмовые списки. И чаще всего именно Оёси на ежегодных праздниках Небесной ткачихи брал маленькую княжну Асано на руки и бережно поддерживал девочку, когда она привязывала к ветвям вишни в своем саду яркие шелковые нити и лучшие образчики своей каллиграфии.
Одним из самых ярких детских воспоминаний Кошечки было именно это. Советник охватывал талию девочки сильными руками и вскидывал ребенка высоко в воздух. Маленькая княжна словно вдруг делалась невесомой, как воздушный змей. Эти руки, надежные, ласковые и надежные, держали ее, пока детские пальчики неумело завязывали узлы, прикрепляя к веткам шелковинки и развевавшиеся на ветру полоски бумаги.
Кошечка вдруг ощутила сосущую пустоту под ложечкой — она внезапно осознала, что чувствует себя покинутой и преданной. Она верила в Оёси как во второго отца и считала, что его руки всегда станут оберегать ее и направлять по жизненному пути. И что его путь всегда будет путем чести. А теперь, если слух верен, ее наставник кутит в Симабаре! И это в то время, когда кровь его господина взывает к мести. Следовательно, он просто смеется надо всем тем, что говорил маленькой Кинумэ, и надо всем, что дорого сердцу каждого благородного человека.
Кошечка перелистала воспоминания, заполнявшие мысленный дневник ее жизни, и выбрала из них два самых важных, как ей показалось, факта, характеризующих Оёси.
— Оёси Кураносукэ являлся руководителем школы стратегии Ямага. Он служил моему отцу около двадцати лет.
— Это он обучал вас искусству боя?
— Да.
Хансиро задумался. Эта информация была исчерпывающей и не нуждалась в дополнительных уточнениях. Поведение Кошечки в бою подтверждало выводы ронина из Тосы. Тот, кто научил молодую княжну владеть оружием, — выдающийся боец и наставник. «Один день с великим учителем лучше тысячи дней учебы в одиночестве», — подумал он.
— Советник Оёси не предавал вас, моя госпожа.
Кошечка окаменела: Хансиро словно читал ее мысли.
— Почему вы так думаете?
Хансиро остановился и внимательно посмотрел на Кошечку. По долгому молчанию княжны Асано он понял, что молодая женщина мысленно возвращалась в прошлое и ее путешествие было печальным.
— Разберем действия Оёси. — Хансиро, не отрываясь, глядел в глаза Кошечки и думал о том, как легко он поддается их гипнотической силе. — До того, как вашего дядю сослали в Хиросиму, советник делал все возможное, чтобы убедить правительство восстановить род Асано. Оёси не напал на Киру лишь потому, что боялся потерять возможность сохранить имя Асано среди князей. После ссылки брата вашего отца прошло шесть месяцев. За это время несколько князей предложили Оёси поступить к ним на службу, но он не принял ни одного предложения. Я не знаю, моя госпожа, что задумал ваш наставник, но могу уверить вас — он что-то замышляет.
— Значит, я могу надеяться? — прошептала Кошечка.
— Да, моя госпожа.
Путники пересекли спящий город Ёкаити и постучали в ставни гостиницы «Соловей». Когда сонная жена хозяина ввела усталых гостей в комнату, Касанэ тут же исчезла за поставленной для нее ширмой и почти сразу заснула на жестком тюфяке.
Но Кошечка долго сидела без сна — ее беспокоила необходимость опять лечь рядом с Хансиро. Даже под угрозой смертной казни она не могла бы сейчас этого сделать. Молодая женщина извинилась и покинула комнату под предлогом необходимости «сходить кое-куда».
Кошечки долго не было, и Хансиро встревожился. Он неслышно прошел в носках по безмолвным коридорам гостиницы, растолкал старика-слугу, дремавшего на своей циновке в прихожей, и сдал ему деревянный номерок. Получив свои мечи, ронин щедро одарил старика, надел сандалии и вышел на поиски княжны Асано.
Хансиро обнаружил беглянку за искривленными ветрами соснами на берегу залива. Кошечка сидела, откинувшись на пятках, возле самой воды, положив на колени нагинату. Свет звезд, серебривший верхушки мелких волн спокойного залива, проливался на ее волосы и плечи, окружая очертания высокого покатого лба сияющим ореолом. Хансиро любовался Кошечкой, как мог бы любоваться совершенным рисунком или статуей Каннон-сама — прекрасной богини милосердия.
«Как я трачу себя. Я, себя считающий сильным, теперь ослаб от любви», — вспомнил он старинное стихотворение.
Кошечка была явно погружена в свои мысли, но ощутила присутствие Хансиро и взглянула на то место в тени сосен, где он укрывался. В дороге она постепенно обретала «сверхзрение» — чувство, позволяющее воспринимать то, что недоступно зрению, слуху, осязанию и обонянию. У Кошечки это чувство обострилось еще и потому, что ее долгое время преследовали враги. А возможно, просто душа Хансиро окликнула ее душу.
Чтобы свободнее двигаться, Кошечка, не обращая внимания на холод, высвободила правую руку из одежд, оголив грудь. Левый рукав она подвязала длинным шнуром, концы которого скрестила под лопатками и скрепила узлом. Свою головную повязку молодая женщина сложила по диагонали и обвязала голову получившейся полосой ткани. Потом она встала, окутанная шуршанием широких, как юбка, светло-коричневых хакама.
Теперь Кошечка стояла, выпрямившись во весь рост, лицом к Хансиро. Выражение ее лица было надменным и отрешенным. Она подняла нагинату над головой, лезвием назад… Эта позиция означала приглашение партнеру выполнить вместе с ней