Уже смеркалось. Сюймин приказал детям не задерживаться и ушёл в свой павильон. Сяосун потоптался возле девушек, но ему стало скучно, и он поспешил за отцом – решил навестить больную мать. Звал и сестру, но Цзинь отказалась, сказала, что зайдёт попозже. А когда он ушёл, доверительно поделилась с Еленкой:
– Я сейчас боюсь. Мама заболела из-за меня, из-за крещения. Зайду к ней завтра, когда маленько успокоится.
– А я думаю, лучше сегодня. Она увидит, что ты жива-здорова, и поправится. Мамы – они такие, моя тоже чуть что за сердце хватается, а потом смеётся, чё сама себе набуровила!
– Ты так думаешь? – спросила Цзинь. Еленка кивнула. – Тогда я пойду?
– Иди-иди, Ксюша. – Еленка так вкусно произнесла новое имя, что Цзинь засмеялась, поцеловала подругу и побежала в родительский павильон.
– Уфф! – выдохнула Еленка, оглядываясь по сторонам: высматривала, не бродит ли поблизости Пашка Черных. Не могла забыть утреннюю встречу и поцелуй. Чем дальше, тем больше он казался ей особенным. Правда, сравнивать было не с кем – не с Ксюшиным же, в самом деле! – но это не делало его менее волшебным. Она недавно читала сказку о спящей красавице, которую разбудил поцелуем принц, и ей вдруг показалось, что она и есть та самая красавица. И что, даже испугалась она, Пашка – тот самый принц?! Принц-хромоножка! А утром он не так уж и хромал. И подумаешь, хромой! Казаки вона без руки и без ноги бывают, люди же военные, а на войне всяко случается, и ничего, живут, деток рожают…
Подумала про деток, и вся вспыхнула: надо же, чё в тёмную голову пришло, аж зарно[22] стало! И снова заоглядывалась – нет, не видать Пашки. На пристани, должно быть, мешки-ящики таскает, не до поцелуев ему. Воскресенья ждать надобно али другого какого дня, когда у него время будет. Для чего?! Для поцелуев али чего иного? И сердечко зашлось! Ой, совсем обесстыжела девка!
18
Вечером 29 июня караван Вагранова и Саяпина – как-то само собой получилось, что именно они встали во главе объединённого отступления русских – остановился в небольшом лесу, не дойдя пары вёрст до станции Дуйциньшань, последней крупной точки перед Сунгари. Как показывала разведка, на всех предыдущих станциях русских не было – по всей вероятности, строители и служащие успели эвакуироваться, – там теперь хозяйничали боксёры и солдаты правительственных войск. Караван их миновал, ничем себя не проявляя, по отдалённым дорогам.
Дуйциншань был важен, потому что от него железный путь шёл прямо на мост через реку Сунгари, на правом берегу которой находился одноименный город.
Саяпин, как обычно, выслал разведку. На этот раз в неё напросился Иван. Дело опасное, и Фёдору, конечно, очень не хотелось посылать сына, однако Иван проявил настойчивость и даже намекнул: мол, казаки начали поговаривать, что командир слишком уж бережёт своё чадо, – и он сдался. Но послал и Ильку Паршина, тайком наказав ему, чтобы присматривал за другом, не давал лезть куда не надо.
Такой же наказ дал и сыну – насчёт Ильки.
А командиром на этот раз назначил своего помощника Трофимова. Ему никакого наказа не давал – Прохор и сам хорошо понимал, что к чему.
Выехали в сумерках: впереди Прохор, Иван с Илькой – за ним. Кони шли лёгкой рысью; пыльный просёлок заглатывал перестук копыт, и казалось, что всадники, покачиваясь, плывут над дорогой – то ли в тумане, то ли в остывающем свете.
К станции подступал перелесок – смешанный с соснами березняк, поддержанный снизу кустами жимолости, рябинника и лещины. Очень удачно, можно оставить коней, только успел подумать Прохор, как вдруг послышался шум в зарослях в стороне станции. Казаки спешились, привязали коней к берёзе, там же оставили шашки, чтоб не мешали, и осторожно начали красться сквозь кусты.
Уже через несколько саженей общий шум распался на гортанные крики и смех китайцев, возмущённые вопли нескольких женщин – не меньше двух – вперемешку с их же крутыми матюжинами.
– Сильничать тащат, – забывшись, тонким от волнения голосом воскликнул Илька и получил от Прохора крепкую затрещину.
– Спасать надо! – шепнул Иван подхорунжему.
– Поглядим, – отмахнулся тот.
– Да как же… – возмутился было молодой казак. – Русских же девок волокут!
– А то я не понимаю! – разозлился Прохор. – Однако не зная броду, не суйся в воду. Наше дело – разведка.
– Наше дело – русских защищать! Где бы то ни было!
– Цыц, щенок! – прошипел Трофимов, не переставая красться вперёд, в сторону шума. – Всё дело спортишь!
Ивану ничего не оставалось, кроме как следовать за командиром, стараясь не наступить на сухую ветку или не дай бог споткнуться. Илька шёл в стороне и так тихо, что можно было подумать, будто он остался далеко позади.
Ещё через десяток шагов они вышли к опушке, и тут под мертвенным светом луны их глазам открылась картина настолько безобразная, что Ивана чуть не стошнило, а Трофимов шёпотом выругался.
Солдаты и боксёры – казаки насчитали девять бандитов – приволокли на опушку трёх русских девушек (одна совсем девчонка), начали срывать с них одежду и валить на землю. Девушки отбивались руками и ногами, кричали и ругались, а китайцы хохотали и переталкивали пленниц из рук в руки.
– Чё ж мы ждём?! – надрывным шёпотом спросил Иван. – Вона, их уже валяют!
– Господин подхорунжий, дядька Прохор, – умоляюще добавил Илька, – давай приказ!
– Погодьте, вот штаны спустют, мы их и возьмём в ножи. Сраму не допустим!
Парни притихли, а бандиты уже распределились по трое. Двое держали бьющуюся на земле девушку, а третий готовился к задуманному действию.
– Пошли! – скомандовал Трофимов. – Живых не оставлять!
Казаки вырвались из кустов, как разъярённые быки. Только вместо рогов у них были длинные обоюдоострые кинжалы. С детства приученные к большой охоте – на лосей, кабанов, изюбрей, кому-то доводилось и с медведем схватиться, и с волками, – они ни одного удара не произвели впустую. Били в бока, спины, шеи – из каждой раны хлестала кровь, ни одна жертва крикнуть не успела… Не прошло и минуты, как с насильниками было покончено. Тем, кто еще двигался, царапая землю скрюченными пальцами, перерезали горло.
Девушки вскочили сами, принялись яростно пинать поверженных бандитов. Трофимов остановил их:
– Хватит, девки, хватит! Давайте за руки, за ноги и в кусты их, чтоб не на виду были.
Повторять не пришлось. Трупы утащили поглубже в перелесок, казаки шашками нарубили веток и укрыли захоронку. И только когда вышли к коням, девушки вдруг обратили внимание на свой вид и смутились чуть не до слёз.
– Как же мы, такие срамные, явимся в ваш лагерь? Со стыда сгорим! – сказала старшая.
– Ничё, девки, одежонка найдётся. Главное – живы и не бесчещены, – успокоил Трофимов. – Лучше скажите, много ли китайцев на станции, цела ль железная дорога на Сунгари, есть ли паровозы и вагоны на рельсах? Вы там кем были? Работали аль пришлые? Где остатние русские?
– Ой, скоко сразу вопросов! – замахала руками старшая. – Ну, сначала кто мы такие. Меня зовут Клавдия Кутепова, я работала поварихой в столовой, Василиса Долгих, – Клавдия показала на вторую девушку, – посудомойка. Наши мужья работали на стройке. Их отправили раньше, потому что мастера хорошие. А вот родителей Насти Пичуевой китайцы убили. Она у нас совсем малёхая, всего-то пятнадцать годков. Папаша еёшный был охранником, матушка домохозяйничала…
На словах Клавдии про родителей юная девчушка, на которой из одежды остались всего-то клочья юбки и кофты, закрыла лицо ладонями и зарыдала. Иван обнял её за плечи, она обхватила его руками, прижалась головой к груди и даже застонала. У Ивана дрожь пробежала по всему телу. То ли от сочувствия, то ли ещё от чего-то непонятного. Вспомнились кусты на горе, где они с Цзинь миловались. Он даже головой тряхнул, чтобы выбросить ненужные сейчас воспоминания.
– Их убили-то из-за неё, – продолжила бывшая повариха. – Китайцы на красоту позарились, а отец с матерью заступились. – Она вздохнула. – Много их на станции – и солдат, и боксёров этих страхолюдных. Дорога-то исправная… и паровоз есть, и вагоны… но уж больно много бандитов!
– Лады! – сказал подхорунжий. – На-конь! Остальное доскажете в лагере.
Казаки вскочили в сёдла. Женщин Трофимов и Паршин посадили за спину, а Иван девочку – впереди себя. Она снова обняла его, прижалась, положив голову ему на грудь, и затихла.
Коней опять пустили рысью. Иван правой рукой держал поводья, а левой прижимал Настю к себе, чтобы её меньше трясло, и ему казалось, что он слышит, как бьётся девичье сердечко. Ему было невыносимо жаль это маленькое хрупкое существо, так доверчиво прильнувшее к его груди, перекрещенной ремнями портупеи; он боялся, что пряжки ремней поцарапают нежную кожу её лица, и старался шевелиться как можно реже. И ещё он думал, куда же теперь, после смерти родителей, подастся эта несчастная девочка, и жалел, что им надо идти к неведомому Сунгари, а не к родному Благовещенску, где их семья обязательно приютила бы сироту, где Цзинь и Еленка стали бы её подругами, а одинокая бабушка Татьяна назвала бы Настю своей внучкой…
Утром следующего дня Саяпин и Вагранов собрали на совет представителей всех групп, слившихся в единый караван-отряд. Надо было решить, что делать: брать станцию с боем, чтобы потом двигаться к Сунгари по железной дороге, или обойти, как и прежде, стороной и выйти к мосту уже на последнем разъезде.
Девушки подробно рассказали совету всё, что знали и видели. Паровоз на станции был в рабочем состоянии, вагоны – тоже. Повстанцы разгромили всё оборудование, но транспорт не тронули: по всей видимости, он нужен для каких-то важных целей.
– На Сунгари пойдут, – уверенно заявил Василий Вагранов, и никто не возразил: ясно было, что он прав.
Клавдия Кутепова повторила, что солдат и боксёров на станции очень много, наверное, больше тысячи. Вооружены разными ружьями, копьями, топорами на длинных ручках, мечами и саблями. Ведут себя как бандиты: грабят всё, что попадётся на глаза. Растащили столовскую утварь и запасы продуктов, а когда они с Василисой попытались грабителей урезонить, те схватили их и хотели сразу убить, но кто-то, похоже, офицер, остановил расправу.