– Умирать нам нельзя, уважаемый пан, – усмехнулась Анастасия, – у нас дело! Что ж, больше никого не нашлось? Труса празднуют мужики?
– А мы сами с усами, – лихо высказалась Катышева. – Не бабёшки небось никчёмные.
Поляк засмеялся одобрительно, а Юдина сказала:
– Ты, Дуня, иди к деткам моим, мы с паном справимся.
– Да, конечно, – кивнул поляк и снова засмеялся, явно желая понравиться красивой и статной амурчанке.
Евдокия поджала губы и покачала головой:
– Да он, матушка, под тебя клинья бьёт.
– Ну и пущай, – беззаботно откликнулась Анастасия. – Китайцы вон того и гляди стрельбу зачнут. У него, можа, одна радость и осталась на белом свете – с русской бабой поболтомошить. Иди давай, у тебя ж ноги наскрозь больные!
Дуня пошла по косогору вверх, к набережной, где из ложементов выглядывали ополченцы: они следили за действиями Юдиной и поляка, не выказывая желания к ним присоединиться. А китайцы действительно начали обстрел, как только заметили, что из-за пароходов на чистую воду выдвинулся караван лодок. Поляк сидел на первой на вёслах, а Юдина отталкивалась шестом на второй. Против течения можно было идти только вблизи от берега, шест доставал до дна, и лодка Юдиной двигалась куда быстрей, чем первая, на которой гребец кое-как управлялся с вёслами. В конце концов Анастасия догнала помощника, первая и вторая лодки пошли борт о борт, и поляку пришлось грести одним веслом. Скорости каравану это не добавило, скорее, наоборот. Юдина работала за двоих.
Пули с китайского берега прилетали исправно и посвистывали то слева, то справа от Анастасии. Похоже было, что кто-то специально стрелял по ней, но то ли стрелки были никудышние, то ли ружья негодные, то ли ей просто везло, но она не получила даже царапины.
Как бы то ни было, первые 13 лодок доставили к интендантской пристани ещё засветло. Там их встретил подпоручик Юрковский со стрелками, которые погнали лодки дальше, к Верхне-Благовещенскому.
Когда Анастасия и поляк пешком вернулись на свой участок, их встретили аплодисменты, капитан Зиновьев обнял обоих и объявил героями.
Потом был второй караван из 8 лодок, и тоже успешный. Правда, на этот раз Юдина всё же словила две пули, но они лишь пробили юбки, не зацепив даже кожу.
Из последних сил герои добрели до Царских ворот. Не обращая внимания на аплодисменты и здравицы, упали на спину на косогоре и, что называется, вырубились. Они лежали мокрые и грязные, руки в кровавых мозолях, джимы Анастасии превратились в бродяжью обувку, а прожжённые дырки на юбке не могли скрыть даже складки.
Быстро стемнело, обстрел закончился. Ополченцы вылезли из ложементов и столпились возле героев дня. Им хотелось пошуметь, прославляя товарищей, и тем самым прикрыть свою трусливость, но капитан Зиновьев категорически запретил это делать. Поэтому они просто молча стояли, а герои просто спали.
И словно им в награду, впервые за месяц пошёл дождь.
31
Ван Сюймин плавать не умел, но очень старался не мешать Цзинь и Сяосуну, которые изо всех сил поддерживали отца. Они не пытались преодолеть мощное течение Амура, потому что Сяосун заметил и сказал сестре, что надо лишь понемногу подгребать, а вода сама принесёт их к нужному берегу.
Он плыл и думал, правильно ли поступил, вернувшись в колонну к отцу и Цзинь. Ведь после удара кинжалом он не смог убедить сестру бежать и сам исчез в самую последнюю секунду, нырнув под кан.
Казаки схватили Цзинь.
– Кто это сделал?! – орал один. – Ты, сука, братана убила?!
– Нет, нет! – плакала Цзинь. – Это не я! Я не видела!
– Она и верно не могла видеть, – сказал второй. – Лежала мордой в подушку.
– Притворялась, тварь!
Сяосуна била дрожь: Цзинь грозила смерть, а он не может ничем ей помочь. И тут раздался стон: живой, гад!
Казаки подхватились:
– А ну, помогай!
За руки, за ноги с помощью Цзинь они утащили Черныха.
Сяосун хотел было добраться до Саяпиных, но в его мальчишечьем сердце кипела такая ненависть к русским, что он отмёл эту мысль и решил принять судьбу с родителями и сестрой. Пробрался на лесопильню и нашёл их. А когда узнал от отца, что мать умерла от удара по голове, чуть было не бросился на ближайшего русского. Цзинь еле-еле удержала его от бессмысленной гибели.
Когда колонну пригнали к реке, а обещанных русскими лодок не оказалось, отец сразу понял, что переправа кончится плохо – избиением и даже убийствами, раз уж они начались ещё по пути к этому месту.
– Дети, нас погонят в воду, – сказал он вполголоса. – Будут рубить и стрелять. Поэтому пойдём сами. Если я начну тонуть, меня не спасайте, плывите.
– Нет! – Сяосун сказал, а Цзинь лишь кивнула. – Спасёмся все или погибнем – тоже все.
Он произнёс простые слова о жизни и смерти таким голосом, что Сюймин почувствовал: мальчик в одночасье стал взрослым. И порадовался этому, хотя в тот момент было не до радости, и опечалился, полагая, что взрослость сына может оборваться в любую минуту.
«Я поступил правильно, – решил Сяосун в конце концов, – мы спасём отца, а что будет потом, жизнь подскажет».
Их вынесло к Сахаляну, прямо под ложементы на берегу. Цзинь и Сяосун вынесли отца на сухое место и упали рядом без сил: всё-таки переправа оказалась делом нелёгким.
Однако отдохнуть им не дали. От ложементов к ним спустились несколько человек – двое в солдатской форме с ружьями и четверо в синих рубахах и штанах и белых конических шапках – с копьями, похожими на большие ножи с длинными ручками. «Туани», – подумал Сяопин и не ошибся. Он и Цзинь встали, отец остался сидеть на траве.
– Кто такие? – спросил один из «синих», молодой парень. – Слуги русских дьяволов?
– Нет, нет! – воскликнула Цзинь. – Наш отец – сапожник! Он не служил русским, он чинил обувь и шил на заказ. А мы ему помогали.
– Мы бежали от русских, – сказал Сяосун.
– Всё равно вы на них работали, и вас надо казнить, – крикнул туань постарше и замахнулся копьём, но солдаты остановили его.
Последние слова как будто пробудили Сюймина, который до того отчуждённо молчал, а тут поднялся и оглядел подошедших.
– Прежде, чем кого-то осудить, – сказал он, – надень его обувь, пройди его путь, споткнись о каждый камень, лежавший на его дороге, прочувствуй его боль, попробуй его слезы… Так говорил Великий Учитель Кун-цзы.
И солдаты, и туани, услышав старика, недовольно было дёрнулись, но осознав, что́ именно он произносит, почтительно дождались конца суждения. Слова великого Кун Фуцзы были непререкаемы во всём Китае.
– Ты действительно сапожник? – спросил один из солдат, посмотрев на свои ноги в обмотках и грубых ботинках.
– Да, я хороший сапожник и могу шить вам обувь, прочную и лёгкую. Если будет материал.
– Отведите нас к вашему начальнику, – сказал Сяосун.
Их привели к фанзе, которая, видимо, служила штабом. Один солдат зашёл в неё – доложить о задержанных. Неподалёку большая группа молодых туаней в синих и красных рубахах и штанах занимались упражнениями с мечами и распевали ритмичную песню:
Твой меч вращается с телом в такт.
Удар кулаком – вот так и так!
Ещё удар, быстрей и быстрей
Рази мечом и рукою бей.
– Боевая песня священных воинов, – заметив внимание Сяосуна, сказал стоявший у фанзы пожилой туань. – Ты хочешь к ним присоединиться?
– Если отпустят моего отца и сестру, я с радостью присоединюсь. Я ненавижу русских, они убили много китайцев, – сказал Сяосун.
– Я так и скажу начальнику, – с этими словами туань скрылся в фанзе.
В тот же вечер Сяосуна включили в группу солдат и туаней, отправленную пикетировать берег Амура напротив посёлка Верхне-Благовещенского, а Сюймин и Цзинь были отпущены на все четыре стороны.
Вылазка стрелков-добровольцев началась на рассвете, когда закончился дождь. Над водой стелился туман, в двух саженях ничего не было видно. С одной стороны, он позволял скрытно переправиться, с другой – любой звук разносился очень далеко, поэтому уключины вёсел были хорошенько смазаны и категорически запрещалось не только разговаривать, но и перешёптываться, а уж о кашле и чихании говорить нечего.
Наблюдатели накануне вечером засекли проход в ложбину выше Верхне-Благовещенского большой группы вооружённых китайцев. Ложбину эту русские называли Солдатской падью. Жилья там не предполагалось, поэтому подпоручик Соколов, обсудив этот факт с Юрковским и примкнувшим в последнюю очередь поручиком 4-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Долотовым, пришёл к выводу: китайцы уже имеют сведения о предстоящей вылазке и ставят в Солдатской пади пикет.
– Они знают, что в Благовещенске нет по-настоящему боевых частей, – сказал Долотов, – а потому не считают нашу вылазку большой опасностью.
– Падь находится довольно далеко от Сахаляна… – начал Юрковский.
– Поэтому начнём с неё, – закончил Соколов.
И все трое засмеялись.
– А у нас получается неплохая команда, – сказал Долотов. – Мыслим одинаково.
– Мыслим по-разному, – возразил Соколов, – а к выводам приходим одним. Это – важнее!
– На днях прибудет отряд генерала Ренненкампфа, – сказал Долотов. – Я слышал – боевой кавалерист.
– Вот бы попасть в его команду, надрать холку большим кулакам, – мечтательно произнёс Юрковский.
– Получится с вылазкой – может, и попадём, – потёр руки Долотов.
Соколов промолчал. Не потому, что не мечтал попасть в боевой отряд, – он знал, что ему предстоит расследовать ужасающую расправу с беззащитными китайцами, что само по себе тягостно, – он небезосновательно предполагал, что в условиях войны даже при самом честном рассмотрении никого сурово не накажут.
Разговор офицеров был несколько часов назад, а теперь лодки почти беззвучно скользили вдоль берега вверх по течению, чтобы потом пересечь реку наискосок и причалить поближе к Солдатской пади.
Хотя на лодках царило полное молчание, но офицеры чувствовали общую приподнятость настроения стрелков. Наконец-то реальное дело – лицом к лицу с противником! Перестрелка через реку уже стала обыденной и почти никого не пугала. Просто перестали ходить по той стороне улиц, которая обращена к Амуру. А вечерами, когда прицельная стрельба становилась невозможной, народ вообще гулял, как и прежде, без оглядки на какие-либо угрозы. О возможном вторжении не хотелось думать.