— Я знаю, что не на радость еду… Но надо мне, надо… — опустив голову, сказала Вера Глебовна.
— Идут! — показала женщина рукой на приближающегося мужа и его начальника — молодого военврача с одной шпалой в петлицах длинной шинели.
Он поздоровался с ними, а Вере Глебовне сказал:
— Мне передали вашу просьбу. Только надо посоветоваться. Я ведь военный без году неделя, — улыбнулся он. — Вы, наверно, замерзли. Пойдемте в вагон.
Он помог Вере Глебовне взобраться в товарный вагон, где посредине стояла накаленная докрасна железная печурка, усадил ее, приказал кому-то разогреть воды, а потом обратился к пожилому старшему лейтенанту:
— Вот, Василий Кузьмин, не знаю, как быть? Надо помочь этой женщине добраться до Малоярославца. Ее сын там. Довезем?
— Вы москвичка? — спросил тот Веру Глебовну.
— Да… Вот паспорт и письмо сына, — передала она ему документ.
Старший лейтенант внимательно все проглядел и, вернув их Вере Глебовне, сказал:
— Вообще-то это против правил, товарищ военврач. Начальник эшелона узнает — будут неприятности.
— Ну, неприятности мы как-нибудь переживем, — улыбнулся военврач.
— Глядите, дело ваше… Нас могут бомбить, — повернулся он к Вере Глебовне.
— Я не боюсь этого, — быстро ответила она. — Я никогда не спускалась в бомбоубежище…
— В эшелоне эта штука пострашнее, чем в городе. И должен предупредить вас — мы не знаем, когда тронемся и сколько будем ехать.
— Мне лишь бы добраться и застать сына… — устало проговорила она, потянувшись руками к печке.
Ее сразу разморило от тепла и стало клонить в сон. Она кинула взгляд на нижние нары, где лежали только носилки и было свободное местечко, — ей нестерпимо захотелось прилечь.
— Сейчас мы угостим вас горячим чаем, и вы совсем согреетесь, — сказал военврач.
Котелок, поставленный бойцом на печку, уже вскипел, военврач колдовал с заваркой и спустя немного подал Вере Глебовне кружку крепко заваренного чая, в которую положил несколько кусков сахара и ложку сливочного масла.
— Не пробовали никогда? — спросил он. — Я тоже не знал такой комбинации, но знаете ли, очень вкусно.
Вера Глебовна маленькими глотками стала пить обжигающий горло чай, такой ароматный и вкусный — она же так давно не пила настоящего чая.
На нее смотрел военврач, смотрел еще один молодой командир с кубиками, смотрели бойцы — их было человек шесть, и она поняла, что сейчас все они вспоминают своих матерей, и как хочется им всем, наверно, чтобы вместо нее сидели здесь их матери. Она допила чай, поблагодарила и стала сворачивать цигарку, оставив папиросы (их было немного) на случай, когда надо будет закуривать на улице и замерзшие пальцы не смогут скрутить самокрутку. Но военврач сразу же предложил папиросу, которую она с наслаждением закурила, и у нее вырвалось:
— Мне так хорошо у вас…
И только она это сказала, как подошел кто-то к вагону, заглянул через приоткрытую дверь и крикнул:
— Командира санвзвода к начальнику эшелона!
Военврач застегнул шинель, поправил ремни и выскочил из вагона. Вера Глебовна почувствовала, что вызвали его из-за нее, сжалась и подвинулась к печке, стараясь вобрать в себя тепло, идущее от нее, перед тем как выйти опять на мороз и пронизывающий насквозь ветер.
Военврач вернулся не один. Тот, с кем он пришел, резко отодвинул дверь вагона и уставился на Веру Глебовну. Она тоже смотрела на него, и, видно, было в ее глазах такое, что тот отвернул взгляд и пробормотал:
— Простите, гражданка, военврач не имеет права взять вас в эшелон. Простите, но вам надо выйти.
— У меня сын в Малоярославце… — сказала она.
— Я знаю. Но, увы, не могу ничем помочь. Не положено, — отрезал тот.
— Товарищ майор, — сказал молодой лейтенант, — она же мать военнослужащего. Может, как исключение? У нас пустой вагон…
— Товарищ майор, мы все просим, — выступил один из бойцов. — Понимать же надо… К сынку едет, а ему-то на фронт…
— Отставить разговоры, — нерезко сказал майор. — Я понимаю ваши чувства, товарищи, но мы не можем нарушить инструкции. Не можем, — добавил он тихо и отошел от вагона.
— Очень сожалею… — смущенно сказал военврач.
— Какая падла сообщила?! — в сердцах бросил боец, вступившийся за Веру Глебовну.
— Нашлись благодетели, — проворчал молодой лейтенант.
— Что же делать? — поднялась она. — Благодарю вас всех, что хотели мне помочь… И желаю всем вам… живыми и с победой.
— Посидите еще, — предложил врач. — Не согрелись еще.
— Нет, согрелась. Спасибо.
— Я провожу вас, — военврач помог ей вылезти из вагона и пошел вместе с ней.
— Вы, наверное, только из института? — спросила Вера Глебовна.
— Да… Очень боюсь, совсем нет опыта, умения… Вы извините, что не удалось вам помочь. Вы видели…
— Что вы! Обогрели меня… Ну, желаю вам счастья, доктор, и… возвращения.
— А вам — увидеть сына.
Они остановились… Вере Глебовне захотелось поцеловать этого милого, хорошего доктора, но она постеснялась и только крепко пожала ему руку.
Она шла между стоящими эшелонами, как по длинному, нескончаемому коридору, и уже не спрашивала никого, куда они едут, потому что поняла, что никто ее в эшелон не возьмет и надо поскорее выбраться к вокзалу, там немного передохнуть и ехать домой. Рюкзак, вроде бы совсем пустой, сейчас тянул плечи, и она усмехнулась своим словам, что пойдет в Малоярославец по шпалам, которые сказала Батушину, — ей не пройти и десятка километров.
Еще не дойдя до перрона, она увидела стоявшую около него девушку в военной форме, которая, притоптывая на месте ногами и потирая замерзшие руки, глядела на здание вокзала, видно, поджидая кого-то. Когда она поравнялась с ней и увидела посиневшее девчоночье лицо, показавшееся ей знакомым, она невольно приостановилась. Девушка тоже взглянула на нее и, обрадованно улыбнувшись, бросилась к ней:
— Вера Глебовна! Что вы здесь делаете? Не узнали меня? Я — Ирина. Мы с Андреем в одном классе учились. Вспомнили? Я заходила к вам несколько раз.
— Я помню вас, Ирина… А вы… вы что, в армии?
— Как видите… Смотрю на вокзал… прощаюсь с Москвой. Вы кого-нибудь провожали?
— Нет, Ирина… Андрей в Малоярославце, и я просилась в эшелон, но меня никто не берет. Говорят, не положено, — слабо улыбнулась Вера Глебовна.
— Да, это нельзя… Значит, Андрей уже здесь, на западе? — прошептала Ирина как-то странно, словно обрадовавшись. Потом, вскинув голову, спросила: — Вы сейчас домой, Вера Глебовна?
— Да… Ничего другого не остается… Ирина, а разве девушек призывают в армию?
— Нет, конечно, — засмеялась она. — Я добровольно.
— Зачем, Ирина?
— Так, — пожала плечами Ирина. — Ну а потом, все наши мальчики воюют… и я решила… Вера Глебовна, у меня к вам просьба. У нас выключен телефон. Не зайдете к моей маме, не скажете ей, что я здесь, на Киевском? Может, она успеет? Мы стоим тут уже полдня, возможно, и до вечера простоим. А?
— Конечно, зайду. Давайте адрес.
— Ой как здорово! А я стою и мучаюсь, — она сняла рукавичку и нацарапала адрес. — Это совсем недалеко от вас. От трамвая будете идти как раз мимо нашего дома.
— Я зайду, — сказала Вера Глебовна, беря бумажку. — А застану вашу маму?
— Почти наверняка, она же надомницей сейчас работает. Только скажите ей, чтоб сразу ехала… Значит, Андрей тоже на Западном будет воевать? Может, к нам в санбат раненый попадет? Может же это случиться? А?
— Наверное… Ну, я пойду, Ирина… Надо же поскорее сообщить вашей маме.
— Вдруг и увидимся? И придется мне за ним ухаживать…
— Я пойду, Ирина, — прервала ее мечтания Вера Глебовна.
— Да, да, конечно, идите… Если Андрея увидите, передавайте от меня большущий привет и скажите, что я тоже на Западном воюю. Может, помнит он меня?
— Разумеется, помнит, Ирина.
— Ну хорошо, прощайте. Скажите маме, что я здесь буду стоять. Мне отсюда и перрон и эшелон наш видно.
Вера Глебовна поднялась на перрон и пошла быстрым шагом, пересиливая слабость и усталость.
В трамвае было еще холодней, так как меньше было народу, но зато ей удалось найти место и присесть. У нее была какая-то пустая голова, она ни о чем не могла думать, и ей хотелось только поскорее попасть домой, но вначале, конечно, к Ирининой матери, которую обязательно надо застать, а если не будет ее дома, то и разыскать…
К счастью, она застала ее дома, но не успела перекинуться и двумя словами, потому как та засуетилась, запричитала и, наскоро накинув на себя шубу, уже на ходу повязывая платок, бросилась вниз по лестнице и, обогнав Веру Глебовну, кинула ей слова благодарности… Когда Вера Глебовна спустилась с четвертого этажа и вышла из парадного, та была уже далеко, спеша к трамвайной остановке.
Домой Вера Глебовна вернулась, когда уже смеркалось и короткий зимний день опадал раньше времени из-за сгустившихся туч и пошедшего густого снега. Тяжело поднявшись на третий этаж, она вошла в холодную свою комнату, зажгла керосинку и легла на диван, не раздеваясь, думая о том, что теперь ей ничего не остается, как ждать приезда Батушина и надеяться на командировку в Юхнов его сослуживца, который то ли возьмет ее с собой, то ли не возьмет. И если не возьмет, то ей придется уповать только на какое-то неожиданное чудо, которое поможет ей перенестись из Москвы в Малоярославец. Но чудес в ее жизни не случалось. И тут опять страшная своей обреченностью мысль ударила по сердцу: если не судьба ей увидеть Андрея сейчас, когда он так близко от Москвы, то не суждено ей увидеть его совсем. Но все же какая-то надежда еще тлела в душе и не давала отчаянию захватить ее целиком.
…Прошло несколько дней, похожих один на другой. Вера Глебовна как на работу ходила с утра к коменданту города, простаивала там громадную очередь, чтобы еще раз получить очередной отказ. Правда, ей казалось, что эти отказы звучали мягче, с нотками сожаления, и один раз генерал сказал ей:
— Ну хорошо, я нарушу закон и дам вам пропуск, но как вы поедете в Малоярославец?