Выглядывавший в окошечко человек моргнул, но Дверь не открыл.
Генерал снова крикнул, и человек за дверью опять моргнул. А еще через несколько секунд вместо глаз в окошечке показались дрожащие губы.
— В миссии никого нет! — услышал Хаукинз произнесенные прерывавшимся от страха голосом нереально прозвучавшие слова.
— Что?
— Прошу прощения, генерал!
И в следующее же мгновение окошко закрылось.
Хаукинз постоял какое-то время в растерянности. Затем снова принялся колотить в дверь и кричать во все горло, нажимая на кнопку звонка с такой силой, что бакелит, из которого она была сделана, треснул,
Ответом служила все та же тишина.
Обернувшись, он бросил взгляд на толпу зевак и солдат, и до него дошло, что они кричат и насмехаются над ним.
Хаукинз спрыгнул с крыльца и побежал вдоль фасада. Все окна были закрыты, и не просто, а на железные ставни, встроенные за стальными решетками. Само чертово здание выглядело наглухо закупоренным и обезлюдевшим.
Хаукинз зашел за угол. Там то же самое: железные ставни на окнах, решетки.
Тогда он направился к черному входу и опять принялся колотить по двери и кричать так, как он еще никогда не кричал в своей жизни.
В конце концов, окошко в двери открылось, и в нем появилась новая пара глаз, менее испуганных, но, тем не менее, широко открытых и встревоженных.
— Да отворите же вы эту чертову дверь! И снова в окошке показались губы, и Маккензи смог увидеть седоватые усы. Это был посол.
— Убирайтесь отсюда, Хаукинз! — произнес он своим глубоким голосом. — Мы не имеем с вами ничего общего!
И окошко закрылось.
Хаукинз так и остался стоять на месте, на какое-то мгновение позабыв и о времени, и о пространстве. Он смутно ощущал, что зеваки и солдаты, стоявшие за оградой, добрались и сюда, к задней стороне здания.
Пребывая все в том же состоянии прострации, Хаукинз попятился от двери назад, глядя на стену и крышу миссии.
Конечно, он бы мог сделать это, используя железные решетки окон! Подпрыгнув, генерал схватился руками за решетку первого окна и добрался до следующего ряда пересекавшихся железных прутьев.
Через несколько минут он был уже на покрытой черепицей покатой крыше.
С трудом вскарабкался на самый верх и осмотрелся.
Слева от посыпанной гравием дорожки, посередине лужайки, возвышался флагшток. Роскошное полотнище флага Соединенных Штатов слегка волновалось на ветру.
Генерал-лейтенант Маккензи Хаукинз определил направление ветра и расстегнул ширинку.
Глава 4
Улыбнувшись стоявшему в дверях отеля «Беверли-Хиллз» швейцару, Дивероу подошел со стороны дверцы водителя к огромному автомобилю. Дав чаевые работавшему на стоянке служащему, он уселся в машину позади шофера. На капоте плясали солнечные блики. Все это — и швейцары у входа в гостиницу, и служащие автостоянки, и чаевые, даваемые и принимаемые без единого слова, и роскошные лимузины, и слепящее солнце — только лишний раз подтверждало, что он в Южной Калифорнии.
Это было так же верно, как и то, что всего лишь два часа назад он разговаривал по телефону с первой женой Хаукинза.
Решив руководствоваться в своих действиях логикой, Дивероу вознамерился, собрав по крупицам все, что касалось Хаукинза, воссоздать целостную картину распада его личности. Поскольку именно из частностей, не сомневался он ничуть, и сложится полное представление о сущности рассматриваемого дела. Осуществить же свой план выявления современного пути становления распутника ему будет намного легче, если он начнет расследование с момента появления своего «подопечного» в по-настоящему коррумпированном мире — с мягкими шелками и деньгами, являвшими собой обратную сторону медали, за которой скрывались убийства, пытки и вест-пойнтское высокомерие.
Ввела же Хаукинза в этот мир Регина Соммервил, испорченная и богатая девица, уроженка Хант-Кантри, штат Вирджиния. Она расставила свои сети на дичь по имени Хаукинз в 1947 году, когда молодой, прославившийся в битве под Бульже воин по-прежнему продолжал поражать нацию — на этот раз своими подвигами на футбольных полях. Поскольку папочка Соммервил владел большей частью Вирджиния-Бич, а сама Регина была настоящей южной красавицей, богатой и магнолиеподобной — и не только по исходившему от нее аромату, — то брак был устроен легко. Героический выпускник Вест-Пойнта, начавший свою службу рядовым, был радушно встречен, потрясен и на какое-то время даже покорен мягкой по натуре и вместе с тем настойчивой дочерью конфедерации, ее милой привычкой говорить, растягивая слова, большой грудью и приверженностью ко всему, что ее окружало.
Папочка знал достаточно много людей в Вашингтоне, и Регина, используя таланты Хаукинза и неофициальные каналы, намеревалась стать генеральшей уже через полгода, в худшем случае — через год после свадьбы.
Жить им предстояло в Вашингтоне или в Ньюпорт-Ньюс, в Нью-Йорке или на так ею любимых Гавайях. Со слугами в униформах, танцами, а потом — и с еще более многочисленной, чем прежде, прислугой и...
Однако Хаукинз оказался не так прост, и папочка не знал, где найти таких людей, которые могли бы обуздать строптивого офицера с его эксцентричным поведением. Сам же Хаукинз совсем не желал шаркать ни по ньюпортским, ни по нью-йоркским гостиным. Он хотел служить в армии. К тому же в связи с этим конгрессом даже было принято специальное решение. А в подобных просьбах так просто не отказывают. И Регина внезапно для себя оказалась в каком-то второразрядном военном лагере, где ее муж яростно обучал совершенно равнодушных к военному делу новобранцев, готовя их к войне, которой не было. И Регина решила расстаться с попавшей в ее сети дичью. Папочка устроил это с легкостью, обычной для человека, у которого много хороших знакомых. И когда Хаукинза перевели в Западную Германию, доктора вдруг заявили, что его жене крайне противопоказан европейский климат. Огромное расстояние, пролегшее между супругами, естественным образом способствовало тому, что их брак распался спокойно сам собой.
И теперь, почти тридцать лет спустя, Регина Соммервил Хаукинз Кларк Мэдисон Гринберг вместе со своим четвертым мужем кинопродюсером Эммануэлем Гринбергом проживала в Тарзане, пригороде Лос-Анджелеса. Два часа тому назад она сказала по телефону Сэму Дивероу:
— Так вы, дорогой мой, хотите поговорить о Маке? Тогда я соберу всех девочек. Обычно мы встречаемся по вторникам... Вот только какое это будет число?
Сэм записал, как ему добраться до Тарзаны. И теперь мчался на специально нанятой для этого машине к жилищу Регины. Слушая по радио мелодию «Темных вод», он подумал о том, что она весьма ко времени.
Выехав на дорогу, ведущую к обиталищу Гринбергов, он направился прямо по ней в полной уверенности, что холм, на который взобралась машина, — последний на его пути. Железные ворота, находившиеся на приличном расстоянии от дома, сами открылись при его приближении.
Он припарковал свой автомобиль рядом с четырехместным гаражом, где на ровной асфальтовой поверхности стояли два «кадиллака», серебряный «роллс-ройс» и чуть подальше — «масерати». Два шофера в униформе, прислонившись к «роллс-ройсу», лениво разговаривали о чем-то. Сэм с кейсом в руке вылез из машины и закрыл дверцу.
— Я маклер миссис Гринберг, — представился он.
— Тогда вы попали по адресу, — засмеялся более молодой.
— Я дойду по этой тропинке до дома? — кивнул Сэм в сторону дорожки, ведущей к флагштоку и далее терявшейся в невысоких зарослях калифорнийского папоротника, соседствовавшего с миниатюрными апельсиновыми деревьями.
— Да, сэр, — ответил более пожилой почтительным тоном, как бы стараясь смягчить фамильярность своего приятеля. — Идите направо, и вы увидите его.
Сэм направился в указанном направлении и вскоре очутился у входа в особняк. Никогда еще в жизни своей он не видел розовой двери, но коли уж суждено лицезреть таковую, то, знал он, случиться это должно было именно в Южной Калифорнии. Надавив на кнопку звонка, он услышал, как тот исполнил мелодию «Истории любви», и тут же подумал, а знает ли Регина, чем кончаются все подобные истории.
Но вот дверь открылась, и взору Сэма предстала хозяйка дома в плотно облегавшей ее фигуру полупрозрачной рубашке и столь же плотно обтягивавших бедра шортах. Но особенно поразила его огромная грудь, вызывающе выступавшая вперед.
Несмотря на свои сорок с лишним лет, Регина, темноволосая, загорелая и красивая, держалась с самоуверенностью, свойственной юности.
— Вы и есть тот самый майор? — спросила она, растягивая "а", как это было характерно для той местности, где она родилась.
— Да, я и есть тот самый майор — Сэм Дивероу, — подтвердил Сэм.
Ответ прозвучал несколько глуповато, но у Сэма на то имелась весьма уважительная причина: все его внимание
было приковано к дерзко бросавшей вызов груди хозяйки дома.
— Прошу вас, майор! — проговорила Регина. — Вы, видно, полагаете, что мы относимся к военной форме с некоторым предубеждением?
— Да, что-то вроде того, миссис! — с дурацким видом улыбнулся Дивероу, с трудом оторвав взгляд от груди, и перешагнул через порог.
Прихожая была небольшой, и сразу же за ней располагалась чуть ниже просторная гостиная с задней стеной из стекла. А еще далее просматривался бассейн в форме почки, окруженный выложенной итальянской плиткой террасой, через украшенную орнаментом железную ограду которой была видна простиравшаяся за ней долина.
Но все это Сэм заметил только спустя четверть минуты, ушедшую у него на созерцание еще трех пар грудей. Каждая из них была по-своему хороша, и их можно было бы выстроить в следующий последовательный ряд: полные и круглые, узкие и острые и, наконец, ниспадающие и тяжелые. Принадлежали они соответственно Мэдж, Лилиан и Энни.
Хозяйка дома быстро и непринужденно представила Сэма «девочкам». И тот непроизвольно связал груди — то есть «девочек» — с покоившимися в его кейсе документами:
Лилиан — с № 3: Пало-Альто, штат Калифорния;