– На. Каша.
Он попробовал, скривился.
– Ты куда столько соли насыпала?
Сверкнула глазами.
– Будешь лягухой называть – жри такую.
Пересоленное Ларцеву есть не хотелось.
– А как тебя называть?
– Тоська. А то «лягуха»!
– Я тебя буду звать Тосей и даже Антониной. Только готовь съедобное.
– Нá коли так, – проворчала суровая девица.
Подала другую миску, и там каша была какая надо.
Он, обжигаясь, стал есть.
– Читать-писать умеешь?
– Зачем это?
– Затем, что стирать белье и кашу варить мало. В лагере всякий человек должен работать на полную силу. Хочешь у меня служить – выучись читать, писать и считать.
– Зачем это? – подозрительно повторила она.
– Придется еду покупать. Счет деньгам вести. У меня на это времени нет. Учись у кого хочешь. Десятника Михайлова попроси, он добрый. Через неделю проверю. Это называется «сдавать экзамен». Сдашь – положу жалованье. Не сдашь – выгоню. Я людей, которые ленятся или тупые, не уважаю.
– Не желаю я! – объявила Антонина.
– Тогда катись на все четыре стороны прямо сейчас. Другую найду.
Он отставил кашу, потому что уже наелся. Повернулся. Пошел.
– Ладно! – крикнула ему вслед девушка, но Ларцев о ней уже забыл. Он думал о том, что нашел в кармане мертвеца.
Истинная алхимия
«Я, Микишов Харитон Лукьянович, главный инженер «Общества Северо-Кавказской железной дороги», православного вероисповедания, 49 лет от роду, сим подтверждаю, что за шесть тысяч рублей нанял абрека Клайнкуя произвести диверсию на строительстве линии и убить инспектора Ларцева. Однако же сделал я это не по собственному умыслу, а единственно исполняя указание Варвары Ивановны Шилейко, каковое указание было мне переслано в письменном виде с особым курьером из Санкт-Петербурга. Неподписанный, но составленный хорошо мне известной рукой г-жи Шилейко листок предписывал следующее: «По получении незамедлительно примите необходимые меры к остановке всяческих работ до особого моего распоряжения. Также повторяю писанное ранее про Индуса и смотрите, чтоб более повторять не пришлось». «Индусом» в переписке она называла инспектора Ларцева по причине имеющейся у него на лбу родинки, а «писанное ранее» – это про умерщвление инспектора Ларцева, к которому г-жа Шилейко выказывала сугубую враждебность. На первый раз я отписал, что задание это затруднительно к исполнению, желая тем самым избавиться от греха смертоубийства, однако же в новом письме содержалась явная в мой адрес угроза, посему сызнова уклониться я побоялся. Обе записки от г-жи Шилейко, равно как и прежние ее указания, хранятся в надежном месте и будут мною выданы при условии обещанного мне снисхождения. Признаюсь также в намеренном завышении сметных расходов по строительству, но таковы были поставленные мне условия при назначении на должность главного инженера. Я обязан был каждомесячно добывать для г-жи Шилейко по сто тысяч рублей любыми средствами, что и исполнял, оставляя себе сверх того суммы сравнительно незначительные.
Для добывания потребных денежных средств мною предпринимались следующие действия…»
Оторвавшись от захватывающего чтения, Воронин восхищенно посмотрел на невозмутимого Ларцева.
– Невероятно! Я, конечно, надеялся, что Вава обломает об тебя зубы и что ты поможешь вывести ее на чистую воду, но это… Это железное, неопровержимое доказательство! Притом речь идет не только о воровстве, но о преступлениях более серьезных! Не могу поверить! Наш Д’Артаньян сокрушил несокрушимую миледи!
– Разве она англичанка? – удивился Адриан.
– Господи, за двадцать лет он так и не осилил роман, – проворчал Виктор Аполлонович и вернулся к чтению показаний.
Да, от всех этих цифр, фактов, деталей даже хитроумной Варваре Шилейко не отвертеться.
– Как ты его раскрыл? И, главное, как заставил написать этот документ?
– Раскрыть было просто. У главного абрека в кармане была моя фотография. Половина карточки, на которой Микишов со мною снялся. На обороте надпись «Индусъ». А в седельной сумке пакет с тремя тысячами и тою же рукой написано «Первая половина». Почерк я хорошо знаю. Заставить Микишова написать признание тоже было просто. Показал улики, взял за шиворот. Мякиш он и есть мякиш. Как надавишь, так и сомнется.
– Желал бы я видеть, как это происходило, – вздохнул Воронин.
– А вот так.
Адриан быстрым движением схватил его левой рукой за воротник, в правой руке невесть откуда появился револьвер. Дуло уперлось действительному статскому советнику в переносицу.
– Я и забыл, что ты никогда не выражаешься фигурально, – сказал Вика, завороженно глядя на вороненую сталь. – Спасибо, я понял. Убери эту штуку, пожалуйста. А не откажется Микишов от показаний, оправившись от страха? Не отопрется?
Вопрос Адриана удивил.
– Как же он отопрется, если у него ключа нет?
– Какого ключа?
– От двери. Я его запер. Стерегут мои ветераны, от них не сбежишь. А еще я привез письма, про которые он поминает. От Вавы. Сначала Микишов не хотел их отдавать, пока не получит гарантий, но я взял его за шиворот…
Ларцев хотел показать, но Воронин поспешно сказал: «Да-да, ясно».
– Отдал как миленький. Он должен был по прочтении эти инструкции сжигать, но, будучи человеком предусмотрительным, берег для страховки. Там всё подробно описано: сколько, когда, через кого и прочее.
Он положил на стол пачку писем в одинаковых сиреневых конвертах. Виктор Аполлонович посмотрел на сургуч. Там остались следы хорошо ему знакомой печатки.
– А вот и клеймо лилии, – прошептал Воронин.
– Почему лилии?
– Неважно. Ты пока никуда из Петербурга не уезжай. Можешь понадобиться.
– Не уеду. Много всяких дел. Я привез отчетность для министерства, буду делать доклад акционерам, нужно заказать оборудование для трассы. Главное же, я придумал одну штуку для быстрой погрузки угля в тендер. Вот смотри, это интересно.
Он взял со стола листок, начал рисовать и объяснять, но Вика не слушал. Мысленно он уже беседовал с шефом.
– Вы были правы, кобра разозлилась и совершила ошибку, – довольно улыбнулся Шувалов, изучив доказательства. – Браво, браво.
– Как вы намерены действовать, Петр Андреевич? Тут напролом нельзя.
– Именно что напролом, – уверенно ответил граф. – Лобовой кавалерийской атакой. При свидетеле. Возьму с собой Бобринского. Он министр путей сообщения, это его прямая компетенция. Наворовано-то на миллионы.
– Только, заклинаю вас, никаких обвинений против Долгорукой. Даже намеком, хоть мы теперь и знаем, что деньги через Ваву шли прямиком княжне. Она – святое, невинное, доверчивое существо, угодившее в сети низкой интриганки, которая поставила под угрозу доброе имя дорогой его величеству особы. И очень осторожно – про то, что может быть запятнана и честь самого государя. Нам ведь довольно избавиться от Вавы. Без нее Милютин не сможет так ловко вертеть Долгорукой – она просто не поймет его намеков и маневров. Княжна Екатерина Михайловна ничем кроме дамских пустяков не интересуется, до политики ей дела нет.
– О, без чертовой Вавы всё пойдет иначе! – мечтательно произнес Шувалов. – Вы не представляете, как я устал тащить этот воз. Государь, сами знаете, нерешителен, убедить его в чем-нибудь очень непросто. А потом он попьет с ней чаю, потешится в спальне, она ему что-то нашепчет или нарыдает – и всё прахом. Как это было с ужасной милютинской реформой, которая России еще аукнется. Развалили армию профессионалов, создававшуюся трудом многих поколений! Вместо этого будут учить крестьянских парней обращению с оружием, а потом распускать по домам. Я ему говорил: «Ваше величество, вообразите пугачевщину, в которой участвуют крестьяне, обладающие военной выучкой». Вроде заколебался. А через несколько дней заявляет: «Побеседовал про это с Катей. Она умница. Говорит: в армии призывников обучат грамоте, а грамотный народ за топоры не возьмется и красного петуха помещику не подпустит». Мой агент, приставленный к Милютину, собственными ушами слышал, как тот втолковывает Ваве: пусть-де княжна при случае ввернет государю, что в армии крестьян обучат грамоте, это самое лучшее средство от топора и красного петуха. Повторила слово в слово!
– Ваше высокопревосходительство, вы иногда бываете слишком напористы, – гнул свою линию Вика. – Как все мягкие люди, государь сначала поддается, но упаси боже пережать. Особенно в вопросе, касающемся его частной жизни. Не обрушивайте на него всё сразу.
– Это верно, – согласился граф. – Давайте вот как сделаем. Вы пойдете со мной, но останетесь в приемной. С документами. Когда дойдет до доказательств, я скажу государю, что они у моего помощника. Выйду к вам, коротко расскажу, как идет дело. И решим, насколько далеко мне заходить. Быстро решим, в полминуты – как мы с вами умеем… Великое дело, великое. Господь поможет России.
Его высокопревосходительство, будучи человеком религиозным, перекрестился на образа. Его превосходительство просто постучал по дереву.
От Воронина кавказский гость отправился в редакцию газеты «Заря» – повидаться с Мишелем Питоврановым, которого предупредил о своем приезде телеграммой.
Там находился другой приезжий, Эжен Воронцов, прибывший с недальней Новгородчины. Все были рады друг друга видеть. Даже деревянный Ларцев немного помягчел. Нечто, совсем чуть-чуть похожее на улыбку, скользнуло по малоподвижному загорелому лицу.
– …В общем, трудится писарем и в столицу пока возвращаться не собирается, – закончил Воронцов рассказ про какого-то их общего с Мишелем знакомого. – Пишет крестьянам прошения бесплатно, они беззастенчиво этим пользуются, и все довольны. Часто бывает у нас. Моя Ариадна в него прямо влюблена.
– Отлично. Это просто отлично, – сиял Питовранов. – А теперь рассказывайте оба, по какой надобности вы в Питере. Сначала ты, Адриан. У тебя вечно какие-нибудь