приключения.
– По делам железной дороги, – коротко ответил тот. Зная, что с Ворониным эти двое в ссоре, говорить о том, где был, не стал. Да и зачем? То дела рабочие, а тут приятельская встреча. У Ларцева за минувшие годы было много соратников, компаньонов, помощников, но приятелей, с которыми не выполняешь никакой общей работы, а просто приятельствуешь, почему-то никогда не заводилось. Только вот эти «мушкетеры», промелькнувшие в жизни двадцать лет назад, отчего-то воспринимались как… свои. Ощущение было странное, но Адриан над этим не задумывался. Свои так свои.
– А у меня, пожалуй, приключение, – сказал Воронцов. – Намечается перемена в жизни…
– Что такое? Не мямли, выкладывай, – вцепился в него журналист.
– Коко еще в марте сделал мне одно предложение… Чтобы я возглавил Петербургский съезд мировых судей.
– Ого!
– Я тогда подумал-подумал и решил, что у себя в уезде я нужнее. И к тому же Коко, сам знаешь…
Он замялся. Мишель подсказал:
– Отставной козы барабанщик?
– Я хотел сказать, что он не обладает былым влиянием, – перевел Воронцов неделикатное выражение на пристойный язык. – Сорвусь с места, разволную Лиду, а потом ничего не выйдет. Из уездных судей в председатели столичного съезда не попадают.
– Нахвастал Коко, – кивнул Питовранов. – Это большая должность, для больших дел. Никто не даст барабанщику ей распоряжаться. Так зачем же ты приехал?
– Я получил письмо с тем же предложением от человека… м-м… более серьезного.
– От кого?
– От господина Милютина.
Ларцева удивило, с какой стати военный министр распоряжается судейской должностью, но Питовранову это странным не показалось. Съезд мировых судей считался одним из оплотов российского либерального общества. Что ж диковинного в том, что глава либералов хочет провести на место председателя своего кандидата?
– Если Милютин, то дело верное. Поздравляю.
– Я еще не дал согласия. Приехал сюда для разговора с министром.
– И когда вы встречаетесь?
Эжен виновато улыбнулся.
– Понимаешь, он очень занятой человек. Я вчера вечером отправил ему записку. Спросил, когда ему угодно меня принять. Он прислал адъютанта. Тот объяснил, что у его высокопревосходительства весь нынешний день расписан по часам, намечены три поездки. Во время одной из них Дмитрий Алексеевич непременно ко мне заедет. Только пока не знает, когда именно, и просит сообщить, где я буду находиться. Номер у меня двухрублевый, принимать министра неловко. Я сказал, что буду в редакции газеты «Заря». И потом, у меня была еще одна мысль. Хочу, чтобы при разговоре присутствовал ты.
– Нужен мой совет? – понимающе кивнул Мишель. – За этим дело не станет. Однако должен тебя предупредить…
О чем он собирался предупредить приятеля, осталось неизвестным, потому что за дверью кто-то крикнул:
– Господа, кто к нам пожаловал! Я только что видел выходящего из кареты министра Милютина! Предупредите Ивана Пантелеймоновича!
Питовранов выглянул наружу.
– Он не к главному редактору, а ко мне. Когда поднимется, ведите сюда, в кабинет.
А с лестничной площадки уже входил генерал, которого Ларцев видел в марте на юбилейной встрече. Походка у Милютина была стремительная, не министерская, фуражку он держал в руке, обмахивая разгоряченное, улыбчивое лицо.
– Приветствую свободолюбивую прессу! – поздоровался он с уставившимися на великого человека журналистами. – Не угодно ль показать, где кабинет господина Питовранова?
– Я здесь, – шел ему навстречу Мишель. – И тот, кто вам нужен, тоже. Пожалуйте, ваше высокопревосходительство.
– Помилуйте, я только что из Генерального штаба. По горло напревосходительствовался. Для вас, грозный и ужасный господин Тригеминус, я Дмитрий Алексеевич. А можете звать меня «Бифстек с кровью» – ведь именно так вы меня аттестовали в недавней статье.
Министр беззлобно рассмеялся.
– Вы заслужили это вашей кровожадностью в среднеазиатском вопросе, – сказал Питовранов. – Впрочем, поговорим об этом в другой раз. Вас ожидает граф Евгений Николаевич.
Войдя в комнату, Милютин сердечно поприветствовал Воронцова и пожал руку Ларцеву, сказав, что много хорошего слыхал о нем и от великого князя, и от терского областного начальника Лорис-Меликова.
– Важное дело вы там делаете. И отлично делаете, – сердечно сказал министр. – Очень славно, что вы здесь, господа. Прошу вас присутствовать при нашей беседе. Надеюсь, вы поможете мне убедить дорогого Евгения Николаевича.
Великий человек был прост и обаятелен. Даже суровый к правительственным воротилам Мишель несколько оттаял от такого демократизма.
К предмету высокий гость приступил не сразу. Сначала заговорил, неторопливо и серьезно о перекрестке, на котором находится Россия. На пути дальнейших реформ, совершенно необходимых стране, слишком много препятствий. Враги и справа, и слева. Справа – «графская партия» Шувалова. Главный ее метод – воздействовать непосредственно на государя, эксплоатируя его страх перед революцией. Поскольку у Шувалова в руках вся тайная полиция, он без конца подсовывает царю секретные доклады о подпольщиках, заговорщиках, пропагандистах. Твердит, что Россию надобно вести твердо, поводьев не отпускать, иначе эта норовистая лошадь пустится в бешеный галоп, скинет седока и сама себе свернет шею. Слева графу Шувалову помогают те, на кого он охотится: господа революционеры. Своим покушением на государя они в свое время привели шуваловцев к власти и усердно удерживают наверху всю эту мракобесную клику, баламутя крестьян, распространяя подрывные листовки, устраивая студенческие беспорядки. К сожалению, мало кто в обществе понимает, что две эти вроде бы враждующие силы – реакционеры и революционеры – на самом деле союзники и были бы невозможны друг без друга.
– А вам, сударь, не кажется, что виной всему та общественная сила, которая на словах поддерживает борцов за свободу, а на деле – тех, кто ее давит? – прервал лекцию Мишель, не сдержавшись. – Если бы наши светлоликие мечтатели о европейской демократии перестали болтать и вилять, а решительно соединились бы с так называемыми радикалами и потребовали конституции, парламента, свободы, политических партий, ничего бы ваш Шувалов не сделал. И царь бы попятился! Вспомните историю. Вспомните, как было в Англии, во Франции!
– Вы про отрубленные головы, баррикады и гражданскую войну? Помню про них, как не помнить? – все так же любезно ответил министр. – И государь, смею вас уверить, помнит. Равно как и о том, что у нас, увы, не Европа. «Третьего сословия» пока что не возникло. Чтобы народ захотел парламент и конституцию, нужно достичь определенного уровня развития. России до него еще карабкаться и карабкаться. Суть нашей деятельности в том, что мы, либералы, бережно, за руку, ведем народ вверх, а шуваловские пытаются пинками и кулаками спихнуть его назад, вниз. Кому в этой борьбе помогают и кому мешают господа революционеры? Как по-вашему?
Тратить порох на бессмысленный спор Питовранов не стал. Такого, как Милютин, все равно не переубедишь. Пока жизнь не стукнет либерала башкой о камень, он так и будет красоваться, воображать себя светочем и народным спасителем.
– Но вы совершенно правы насчет светлоликости и мечтательности, – дружелюбно признал Дмитрий Алексеевич. – Это родовая болезнь российского либерализма. Наши враги – иное дело. Они прагматичны и нещепетильны. Средств не выбирают. И действуют слаженно, не чета нам. Мы ведь все индивидуалисты, все павлины, распускающие хвост. Каждому хочется себя показать во всей красе. Состязаемся между собой, кто умнее и возвышенней выскажется. И ужасно заботимся о пресловутой чистоте рук. Упаси боже манжеты запачкать! А надобно думать о деле, не о том, как ты выглядишь. Нашим Обломовым пора стать Штольцами. Перестать чистоплюйничать. Использовать всё, что на пользу главной цели. Любые открывающиеся возможности, рычаги, лазейки.
– Я не стану лазить в лазейки даже ради высокой цели, – сказал доселе молчавший Воронцов. – Чего стоят принципы, в которые я верю, и правила, которых я придерживаюсь, ежели я буду от них отступаться? Чем я буду лучше какого-нибудь жандарма или Вики Воронина?
– От вас я никакой штольцевщины и не жду, – перешел наконец к цели визита Милютин. – Византийство оставьте махинаторам вроде вашего покорного. Я с волками живу, по-волчьи вою. Или, если угодно, тяну за кулисами канаты и кручу колеса, чтобы раздвигать занавес, поворачивать сцену и прочее. Публика о моей пыльной работе и не догадывается. Она смотрит на сцену. А там нужны люди вроде вас, Евгений Николаевич. Безупречные, благородные, вызывающие уважение. Ведь быть председателем съезда мировых судей – это не только заниматься юридическими вопросами. О нет! Судебная реформа – единственное великое преобразование, которое нам удалось провести до конца. В особенности это касается системы мирового суда. Вот где царят независимость, гласность, торжество закона. Больше в России нигде такого нет. Главный мировой судья Петербурга на виду у всего столичного общества. А именно столица, ее настроение определяет пульс и вектор русской жизни. Я даю в ваши руки инструмент, которым убежденный, мужественный человек может сделать очень многое. Нынешний председатель человек порядочный, но робкий. Пользы от него мало.
– Но председателя еще должны избрать, – пробормотал Воронцов. Аргументы министра привели его в волнение.
– Разумеется. И вас, несомненно, выберут, потому что помнят по прежней деятельности и наслышаны о ваших новгородских свершениях. Мы тоже со своей стороны поможем. Такие возможности у нас есть. Хотите, я расскажу, в чем состоит мой стратегический план? – Голос министра вдохновенно затрепетал. – Консолидировать здоровые общественные силы при помощи уважаемых персон вроде вас, Евгений Николаевич, и прогрессивных журналистов вроде господина Питовранова. Дать развернуться предпринимателям вроде вас, господин Ларцев. Потому что капитал, промышленность, деловая конкуренция кровно заинтересованы в свободе и демократическом устройстве государства.