Так он, военный человек, и жил. От похода к походу, от кампании к кампании. Учился не падать духом при поражении, не терять голову от побед и никогда, никогда не тешить себя иллюзиями о возможности мира.
Это знание – одно из старейших. Оно открылось человечеству задолго до Христа, на самом восточном из Востоков, в древнем Китае. Учение «у-цзин» ошибочно считают каноном воинской науки. Нет, это высшая философия, даже религия, и великий Сунь-цзы – пророк ее.
Согласно его доктрине, главнокомандующий должен правильно определять ситуации, в которых первенствует «ган» – «жесткость» и «жоу» – «мягкость». Еще в трактате «Цзюнь-чань» сказано: «Государство процветает у того правителя, кто мягок с мягкими и жесток с жесткими». Мягкая мудрость Востока, в противоположность жесткому уму Запада учит: кто не против тебя, тот с тобой. Казалось бы, какие простые и верные принципы! Но обернешься на российскую историю, и диву даешься. Правительство почти всегда действовало наоборот. Было слишком жестким с мягкими и слишком мягким с жесткими. Требовало от подданных абсолютного согласия, а всех не полностью согласных объявляло врагами. Доверие общества к власти совершенно разрушено деятелями с жестким лбом и закостеневшим мозгом, Шуваловыми и Толстыми, а также их оппонентами, Милютиными да Константинами, у которых размягченный мозг и лоб вообще без костей – а ведь лбом иногда нужно пробивать стены.
Иметь дело с мягкими труднее. С жесткими договорился, обменялся крепким рукопожатием, и дело сделано. Но вялая, теплая ладошка либерала требует постоянного ласкания, целования и вечно норовит выскользнуть.
Михаил Тариэлович очень устал. Этим и были вызваны нынешние раздраженные мысли.
Танцы вокруг либералов отнимали чересчур много времени. В отличие от «патриотов», которые стайны и соборны, эти господа все индивидуалисты, каждый требует персонального к себе внимания.
Сегодня была долгая беседа с Евгением Николаевичем Воронцовым, по своему положению фигурой невеликой, всего лишь председателем столичного съезда мировых судей, но несколько умных людей, в том числе действительный статский советник Воронин, сказали, что в либеральном лагере это одна из влиятельнейших фигур. Там ведь репутация важнее занимаемой должности.
У левых (они же розовые, в отличие от ультралевых – красных революционеров) функции распределены не хуже, чем в кабинете министров. Великий князь Константин у них ангел-хранитель, витающий в небесных облацех. За ум отвечает военный министр Милютин. А за совесть – граф Воронцов. Притом следует учитывать, что для настоящего либерала нет коровы священней морального авторитета. Эта субстанция властью не контролируется, ибо подобна вольному эфиру, а стало быть, требует особенно бережного, то есть мягчайшего обхождения.
К Воронцову председатель Верховной комиссии специально подошел после первой, общей встречи в редакции и попросил об отдельном рандеву, чтобы выслушать мысли почтенного Евгения Николаевича без помех.
Нынче вечером побеседовали. В обстановке совершенно неформальной и для интеллигентного человека приятной – в директорском кабинете Публичной библиотеки, под книжными полками.
Моральный авторитет говорил долго (либералы всегда многословны). Разумеется, про народное представительство, которое совершенно преобразит Россию.
– Человеческая природа так устроена, что неуважение и недоверие побуждают личность к ухудшению, а уважение и доверие – к возвышению, – горячо втолковывал ученику Сунь-цзы убеленный благородными сединами господин (тоже еще знаток человеческой природы!) – Пригласив россиян к участию в управлении страной, явив готовность выслушать их мнение и учесть его при выработке правительственного курса, государство поднимет людей на принципиально новую высоту. Еще древние римляне говорили: уважай гражданина, и он начнет сам себя уважать! А ключ к достойному обществу именно в этом – в уважении людей к самим себе и друг к другу!
Это ум Запада, мысленно парировал Михаил Тариэлович. Мудрость Востока учит иному: уважай всякого по мере его заслуг, ибо люди неравны и возвысить низкого столь же плохо, как принизить высокого. Но, разумеется, не перечил, а делал вид, что записывает (на самом деле – вносил поправки в график завтрашних дел).
Дав мечтателю выговориться, проникновенно сказал:
– А на мой взгляд, самый первый долг власти – завоевать у народа уважение, которое, увы, утрачено. Не требовать у общества: уважай меня, собака, а то я тебя плеткой! Нет, нужно доказывать делами: я достойна вашего уважения. И в этой связи у меня к вам, дорогой Евгений Николаевич, большая личная просьба. Если я каким-то своим действием или поступком вызову у вас… – смущенная пауза, – …брезгливость, напишите мне об этом прямо и не чинясь. А еще лучше придите и скажите. Двери и моего служебного кабинета, и моего дома всегда вам открыты.
Больше говорить ничего и не понадобилось. Вот ключик, которым отпирается сердце любого прекраснодушного либерала. Ему не нужны ни чины, ни награды, ни куль червонцев – только штучное к себе отношение.
Воронцов чуть не прослезился.
– Ах, если бы власть всегда говорила таким языком! Обещаю, Михаил Тариэлович, что не стану тревожить вас по пустякам. И даже в тех случаях, когда ваши действия вызовут у всех осуждение, буду толковать сомнение в вашу пользу. Напишу или даже приду – и спрошу, каковы ваши резоны.
Пусть приходит. Такие люди подобны градуснику, по которому можно проверять температуру общества.
– А что до народного представительства… – наклонился Михаил Тариэлович к собеседнику. – Я не буду употреблять слов «конституция» и «парламент», но знайте – это моя заветная цель. Сказанное останется между нами. За подобные признания я могу лишиться своего поста.
Это был экспромт, родившийся после воронцовских слов о важности доверия. Вот, мол, я перед вами, дорогой Евгений Николаевич, совершенно открыт и беззащитен, ибо вижу в вас человека благородного. Какой порядочный человек не оценит такого жеста?
В общем, беседа прошла отлично. К себе на Большую Морскую генерал возвращался пешком, чтобы проветрить утомленный мозг перед вечерней работой с документами.
Будучи человеком разумным, Михаил Тариэлович террористов, конечно, опасался, но был уверен, что время окружать себя крепкой охраной еще не настало. Красные из «Народной воли» целиком и полностью зависят от поддержки розовых. Революционеров несколько сотен на всю Россию, но они сильны сочувствием тысяч и тысяч «воронцовых» – интеллигентов, студентов, передовых барышень. Те и укроют, и помогут деньгами, и восславят героических борцов. Покушение на нового главу правительства, который передовое общество еще ничем не раздражил, а наоборот подает ему обнадеживающие знаки, совершенно не в интересах народовольцев. Это оттолкнет от них всех союзников и сочувствующих. Разумеется, перерыв в охотничьем сезоне временный. Придется ведь кроме пряника применять кнут, сиречь «ган», жесткость. Но месяц, а то и два можно пожить вольно, без телохранителей. В этом Михаил Тариэлович был совершенно уверен. Народовольцы отнюдь не дураки, вредить себе не станут.
С наслаждением вдыхая сырой февральский воздух, генерал размышлял о балансе сил в правительстве.
В отличие от сферы общественной, главную проблему наверху представляли не либералы, а граф Толстой, тайное противодействие которого с каждым днем ощущалось все сильней. Казалось бы, министр просвещения и обер-прокурор Синода на политический курс большого влияния оказывать не может, но Толстой руководит своими клевретами – шефом жандармов Дрентельном и министром внутренних дел Маковым. Те, получив от председателя Комиссии указание, первым делом бегут к своему покровителю Толстому, и тот решает, саботировать инициативу или нет. Маков еще ладно, он вертит хвостом на обе стороны, но дубина Дрентельн целиком и полностью предан Толстому. А ведь у Дрентельна под началом еще и Третье отделение, главный инструмент борьбы с революцией.
Так далее продолжаться не может. Толстой жесток, а значит, «жао» тут не годится. По счастью, кажется, есть щипцы, способные расколоть сей твердый орех.
Об этих щипцах генерал и думал, когда повернул на Морскую, к дому.
До подъезда, над которым горел фонарь, оставалось всего несколько шагов, когда навстречу Михаилу Тариэловичу, из темноты в круг света, шагнул некто тощий, долговязый, в обтрепанном пальто и серой фуражке. Лица генерал разглядеть не успел. В глаза бросился только револьвер, неестественно огромная черная дыра дула.
Мозг человека войны умел не только переключаться из режима ума в режим мудрости и из состояния «ган» в состояние «жао». Он обладал еще одним качеством – в момент физической опасности вовсе отключался. Тело начинало двигаться словно само по себе, повинуясь инстинкту. Это драгоценное свойство не раз спасало Лорис-Меликову жизнь в молодые годы, когда он дрался с горцами в Чечне и Дагестане.
Не раздумывая, генерал качнулся в сторону, и пуля, пущенная почти в упор, прошла через борт шинели, не задев тела. Второго выстрела не последовало, потому что Михаил Тариэлович схватил руку с револьвером и вывернул кверху. На секунду он и стрелявший прижались друг к другу, и теперь лицо злоумышленника оказалось совсем близко. Оно было костлявое, перекошенное, обрамленное кустистой бороденкой.
– Меня пуля не берет! – прорычал Лорис-Меликов прямо в мерзкую рожу.
Он впился бы в нее и зубами, такая его охватила ярость, но в следующее мгновение из подъезда вылетел Джафаров, всегда дожидавшийся начальника у дверей, и сзади вцепился бородатому в горло, швырнул наземь, бешено ругаясь по-лезгински, стал бить ногами.
– Полегче, – сказал Михаил Тариэлович. – Он живой нужен.
Уже подбегал жандарм, дежуривший на улице. Растяпа, прошляпил террориста.
Рядом могли оказаться сообщники, поэтому генерал быстро вошел в дом. Его колотило.
Ярость была направлена не на террориста, а на себя.
Знаменитый умник, гордящийся умением всё рассчитывать на десять ходов вперед, постыднейшим образом ошибся. Революционеры не стали ждать. Они наплевали на общественное мнение и нанесли удар немедленно, вопреки всякой логике и собственной пользе.