Он встал перед Ларцевым, и тот тоже поднялся. Не из почтения к большому начальнику, а от волнения.
– Адриан Дмитриевич, на что вам еще одна трансамериканская дорога, когда можно создать нечто небывалое? Дорога через всю Сибирь преобразит Россию так же, как Трансамерикэн преобразил Соединенные Штаты. Что может быть величественнее и интереснее этого? Господи, да это свершение переменит судьбы всего мира! Смотрите, – он снова показал на карту. – В Европе нам тесно, в Средней Азии мы толкаемся с Англией. Нашему имперскому орлу пора задействовать свою вторую голову – ту, что повернута на Восток. Одна голова хорошо, а две лучше – это прямо про Россию. Будущее там – в Китае, на Тихом океане. И ключ к этому будущему – великая магистраль.
– Как это будет выглядеть практически? – спросил Ларцев. – Знаю я российскую бюрократию. Комиссии, согласования, обсуждения займут годы.
– А комиссия уже есть. Ею мы и воспользуемся. Высочайше утвержденная «Особая высшая комиссии для исследования железнодорожного дела в России». Учредим при ней рабочий комитет по Трансроссийскому… нет, Транссибирскому проекту – так будет точнее, ибо по сю сторону Уральского хребта дороги уже проложены. Финансирование пойдет из моего чрезвычайного бюджета. А поскольку комитетом должен руководить человек солидный, приищем вам какую-нибудь звучную железнодорожную должность, которая не будет отнимать у вас времени. Что скажете? Хотите взяться за это дело?
– Очень хочу. Это… это мечта моей жизни! – воскликнул Адриан с небывалой для него горячностью. – И, конечно, ради такого проекта я отказался бы от американского контракта, но… – Он почесал бороду. – Существует одно препятствие. Серьезное.
– Какое?
– У меня есть враг. Точнее врагиня, потому что это женщина. Очень влиятельная. Несколько лет назад она пыталась меня уничтожить. Я попробовал ее обезвредить, но ничего не вышло, хоть были задействованы весьма серьезные силы. С тех пор я в Петербурге не появлялся, потому что здесь ее территория. Она несколько раз предпринимала попытки поквитаться со мной и на расстоянии, но я всегда настороже. Не в моих привычках только обороняться, но у этого врага слишком прочный панцирь.
– Вы говорите о Варваре Ивановне Шилейко? – сразу догадался Лорис-Меликов. – Другой такой женщины в России нет.
– Стало быть, вы ее знаете. В вашем положении и нельзя ее не знать. В свое время она сковырнула самого Шувалова, а теперь поднялась и того выше. Прямо до небес.
Ларцев прищурился на лампу:
– Разве что… Если на пути трассы оказывается гора, которую не обогнешь, а туннель из-за твердости породы пробить невозможно, такое препятствие взрывают.
– Взорвать госпожу Шилейко я вам не дам, – нахмурился граф. – Это гора крутая, но полезная. С нее далеко видно. Попробую вас с Варварой Ивановной помирить.
– Не выйдет. Вы не знаете всей истории наших отношений. Помирить со мной эту гремучую змею не под силу даже вам.
– А это мы посмотрим, – сказал Лорис-Меликов и что-то себе записал.
«Чем больше войско, которым командует военачальник, тем труднее его положение. Командиру тысячи в десять раз труднее, чем командиру сотни, а командиру сотни в десять раз труднее, чем командиру десятка», – говорится в трактате «Цзюнь-чань». Вся умопомрачительная карьера Михаила Тариэловича напоминала восхождение на скалу. Чем выше карабкаешься, тем величественней открывающиеся виды, но тем и круче склон. Каждый вершок дается всё с большим усилием.
«Мое положение, Александр Николаевич, хуже губернаторского, – пошутил недавно граф в беседе с государем. У них завелась традиция «чаепития без церемоний»: раз в неделю встречались с глазу на глаз для откровенного разговора, называя друг друга по имени-отчеству. Михаил Тариэлович эти разговоры очень ценил. – Намного хуже. Во времена моего харьковского губернаторства было много легче». – «И я даже знаю почему, – засмеялся царь. Он умел быть веселым и остроумным, когда рядом не было чужих глаз и не приходилось, по его выражению, «работать самодержцем». – Известно ли вам происхождение этого выражения? Оно взято из коневодства. У заводчиков “губернатором” называют жеребца, который должен раззадорить кобылу перед случкой, но покрывать ее приводят другого самца, настоящего производителя. Так же и вы. Размягчите кобылу-Россию своими ласками, а вся слава достанется мне, царю-батюшке».
Похохотали. Но если бы Михаила Тариэловича спросили, в чем самая досадная трудность его положения, ответ был бы иным. История разберется, кого увенчать славой, это дело пустое, посмертное. Государственные труды графа тоже не обременяли, скорее окрыляли. Но чего катастрофически не хватало, как кислорода, это приватности. Человек, забравшийся на такую высоту, всем виден, за каждым его движением следит множество глаз. Даже ночью, когда приспичит выйти в уборную, за дверью спальни козыряют двое молодцов из дворцовой полиции и провожают шаркающую шлепанцами фигуру бдительным взглядом. Главу правительства страны, ведущей войну с терроризмом, повсюду подстерегают опасности.
А между тем приватность иногда бывает абсолютно необходима. И не для того, чтоб предаваться тайным порокам, а для исполнения государственных обязанностей. Бывают встречи, о которых никто не должен знать, даже собственные адъютанты и секретари. Если случится утечка – беда, крах всему великому делу.
На такой случай у Михаила Тариэловича была разработана специальная метода.
На следующий день после разговора с железнодорожником Ларцевым граф вернулся домой с заседания, поднялся к себе в кабинет и велел в течение двух часов ни по какому поводу его не беспокоить, а сам тут же вышел через потайную дверь. В каморке под черной лестницей накинул поверх мундира длинный суконный плащ с пелериной, надел широкополую шляпу. И задним двором – к дворницкой калитке. Открыл ее ключом, нырнул в переулок, оттуда вышел на людную улицу и стал невидимкой.
Всероссийская известность штука странная. Твое имя знает каждая собака, а лицо видели очень немногие – по большей части люди, которые пешком по городу не ходят. На портретах Михаил Тариэлович выглядел совсем не так, как в жизни. Там он был слуга царю, отец солдатам, бакенбардищи вразлет, как орлиные крылья. Но чрезмерная растительность на лице недавно была сострижена, потому что глава правительства отец не только солдатам, но и мирным гражданам, перед которыми незачем изображать дикобраза.
По петербургской улице шел немолодой господин с несколько восточной физиономией, под мышкой портфель. Может, присяжный поверенный или доктор. Прохожие на него и не смотрели. Кому взбредет в голову, что граф Лорис-Меликов станет запросто разгуливать, не опасаясь народовольцев?
Народовольцы, конечно, были фактором существенным. Вся защита Михаила Тариэловича сейчас заключалась в карманном револьвере и тяжелом портфеле. Тяжелый он был из-за вшитой под подкладку стальной пластины. Можно заслониться от пули. От бомбы-то нет.
О возможности покушения граф, впрочем, не думал, она была мало вероятна. Вокруг, конечно, посматривал и к шагам сзади прислушивался, но мыслям это не мешало.
Встреча в Александровском саду, назначенная на половину седьмого, была из разряда таких, которые, во-первых, стоили риска, а во-вторых, требовали тотальной конфиденциальности.
Речь шла об инвестиции в ближайшее будущее. Потому что пригляд за Победоносцевым или планы строительства великой магистрали – это подготовка послезавтрашнего дня, который может и не наступить, если не озаботиться днем завтрашним.
Погода была отменная, клейкие листочки поблескивали на вечернем солнце, по малиновым аллеям перед Адмиралтейством прохаживалась соскучившаяся по теплу публика.
Завтрашний день поджидал Михаила Тариэловича на скамейке в укромном закутке сквера, куда редко забредали гуляющие – там был тупик.
Скромно одетая дама с вуалькой на лице кивнула в ответ на учтивый поклон.
– Мое почтение, Варвара Ивановна.
– Ваше сиятельство…
Скрывать от всех встречи с госпожой Шилейко надлежало по трем причинам, все очень серьезные.
Во-первых, узнает наследник – заработаешь себе непримиримого врага, и это будет удар по дню послезавтрашнему. Во-вторых, взревнует военный министр, уверенный, что у него монопольное влияние на фаворитку. Варвара Ивановна понимает, что от Михаила Тариэловича может получить много больше, но не хочет портить отношения и со своим давним союзником Милютиным. А в-третьих, очень уж деликатна была тема переговоров.
Шилейко стала рассказывать, как движется дело. Слушать ее было занятно. Михаил Тариэлович испытывал слабость к чертовски умным (с ударением на первом слове) женщинам.
– …Позавчера читала Кате вслух Карамзина. Как Земский Собор избрал на царство первого Романова. Она ужасно удивилась, что династия возникла в результате выборов. Бедняжку в детстве мало учили. Как вы велели, поговорила с ней про «народную монархию». Урок Катя усвоила. Вчера блеснула перед царем глубиной мысли. Сказала: «Сильнее всего тот монарх, который опирается на народную поддержку. Ты, Саша, окружен только своими министрами. Знаешь лишь то, что они тебе сообщают. А что если время от времени собирать представителей народа и слушать, что думают они, как это делали первые Романовы?»
– Что он?
– Удивился. «Не знал, говорит, что ты интересуешься историей, душенька». Пока это всё, но будет продолжение. Обещаю. – Варвара Ивановна мечтательно вздохнула. – Когда-нибудь в старости я напишу трактат «Становление парламентаризма в России через будуар». В общем, как видите, я на вас работаю. А вы на меня? Есть ли новости по главному вопросу?
Михаил Тариэлович оглянулся на кусты и понизил голос.
– Я поговорил с лейб-медиком. Со дня на день.
– Быстрей бы уж! – воскликнула Шилейко. – Как скоро после этого можно будет устроить свадьбу? Вы говорили с ним, что нечего выдерживать положенный траур?
– Я сказал, что его христианский и человеческий долг – защитить будущее своих детей. Морганатический брак все равно публичным не бывает, в газетах о нем не сообщат. Так что ж тянуть?