Чтобы не мешать переговорам, Ларцев отошел к окну и стал смотреть на площадь. Москва ложилась спать раньше, чем Питер. Одиннадцатый час, а полное безлюдие, лишь мерцают фонари.
С любопытством поглядел на чернеющую громаду недостроенного собора. Изрядно повыше вашингтонского Капитолия. Кабинет подрядчика находился на четвертом этаже, но чтоб посмотреть на решетчатый, еще не накрытый кровлей огромный купол, пришлось задрать голову. Вечер был славный, теплый, из открытых створок пахло зрелой, опьяняющей весной.
Получив предложение не стесняться, Хохряков охотно им воспользовался. Говорил, будто никакого свидетеля рядом не было.
– Голубушка Варвара Ивановна, давайте решим наше дельце без обид. Всей запрошенной суммы я вам дать не могу. Согласитесь, что триста тысяч – это чересчур. Но двадцать пять процентиков выделю с дорогим сердцем и душевной благодарностью. Плохо ли, семьдесят пять тысяч целковиков! А записочка ваша на всякий случай у меня останется. Для гарантии. Вы ведь особа с характером. И это мое последнее слово. Хотите – сговоримся. А нет – не велите казнить.
Госпожа Шилейко задохнулась от ярости. Пошевелила побелевшими губами, повернулась с Ларцеву.
– Поговорите с ним вы.
И Адриан поговорил.
Попросил:
– Отдайте Варваре Ивановне обещанную сумму. И верните записку.
Только предварительно сшиб подрядчика с ног, подтащил к окну и спустил на ту сторону, держа за ноги.
Хохряков раскачивался над пустотой, таращился на мостовую, по-рыбьи разевал рот, длинная борода полоскалась на апрельском ветерке.
– Завтра всё будет… Клянусь… – просипел он.
– Сейчас.
– Да где ж я вам возьму триста тысяч? Ай, матушки!
Восклицание было результатом того, что Адриан слегка качнул висящего, и тот стукнулся головой о стену.
– Я вижу у вас тут большой сейф с цифровым замком, – сказал Ларцев. – Человек вроде вас всегда держит наличность и важные бумаги под рукой. Хотите повисеть-подумать? Минут на пять у меня сил хватит.
Но думать подрядчик не захотел.
– Если все сделаю, вы меня отпустите? – крикнул он.
– Наоборот. Отпущу, если не сделаете. Самоубийству никто не удивится. Подрядчики, запутавшиеся в делах, выкидываются из окна очень часто.
– Хорошо! Поднимайте! Открою! Всё отдам!
– Чтоб вы подняли крик? Нет, назовите код. Госпожа Шилейко сама возьмет что ей нужно. И поторопитесь, у меня начинают уставать руки.
– Ааа! – взвыл строитель святого храма, потому что опять стукнулся затылком о стену. – Шесть-девять-семь-семь!
Сзади лязгнула дверца.
– Огого! – пропела Варвара Ивановна.
Оглянувшись, Ларцев увидел, что на полках железного сейфа высокими стопками лежат банкноты.
– Считать некогда, – решила госпожа Шилейко. – Заберу всё. И бумаги тоже. После посмотрю, что там у него.
Сняла бархатную тальму, высыпала на нее содержимое несгораемого шкафа, завязала узел.
– Можно вынимать.
Извлеченный из окна Хохряков сполз на пол. Его не держали ноги.
– В сейфе весь мой оборотный капитал! Помилуйте, вы меня разоряете!
– Считайте это штрафом за нечестность, – молвила мстительница, с трудом перекидывая увесистую ношу через плечо.
– Грех вам, сударыня, – заплакал подрядчик. – У нас на Руси этак дела не делаются.
– Господин Ларцев американец. Я пойду, а он тут с вами полчасика посидит, чтобы вы сгоряча не наделали глупостей. – Варвара Ивановна повернулась к Адриану. – Вы не умеете развлекать даму в дороге, поэтому в Петербург возвращайтесь сами. У меня в Москве есть еще некоторые дела, для которых вы мне не понадобитесь. А послезавтра в семь вечера встретимся в том же месте. У нас будет важный разговор.
Назад в Петербург он отправился товарным поездом, на локомотиве. Железнодорожник всегда договорится со своими. Раздевшись по пояс, покидал угля в топку – не ехать же барином. Поговорил о том, о сем с бригадой. Еще и отлично выспался, удобно устроившись на куче ветоши. К гостинице подъезжал свежий и в отменном настроении, только немного пах смазкой.
Перед дверью номера Ларцев остановился. На черноватой от угольной пыли физиономии удивленно захлопали глаза.
Происходило невероятное. Изнутри доносился заливистый смех, и смеялась – ошибиться невозможно – жена.
Адриан никогда не слышал, чтобы Антонина смеялась. У них вообще была исключительно несмешливая семья, все трое жили на свете с пресерьезными лицами, причем самое суровое было у маленькой Маруси.
С некоторым испугом Ларцев тихонько открыл дверь, вошел в прихожую.
– …Французик мне говорит: «Какой вам подать десегт? После столь сытного обеда, я полагаль, ви хотель что-нибудь легкое?» – раздавался густой мужской голос – знакомый, Мишеля Питовранова. – «Подай, говорю, мне на десерт, брат мусью, жареного гуся с помм-де-террами». Он аж глаза на меня выкатил.
Снова взрыв веселья, но теперь смеялись две женщины.
Заинтригованный, Адриан посмотрел в щель.
С Питоврановым была молодая дама. Со своей превосходной зрительной памятью Ларцев сразу же ее узнал, хотя видел только один раз и очень давно. Питоврановская воспитанница. Уже не юная девица. Лицо печальное, сразу видно, что непривычное к улыбке, тем более к смеху. Но сейчас хохочет, и даже до слез.
Поразительно было, что Маруся, всегда сторонящаяся чужих, преспокойно сидит на толстом колене рассказчика и заинтересованно покачивает золотую цепочку его часов.
– А вот и большой начальник явился! – провозгласил Мишель, заметивший Адриана.
– Почему большой начальник? – спросил тот, входя.
– Как это «почему»? Ты ведь назначен вице-директором наиглавнейшей железной дороги, Николаевской. Когда я увидал эту новость в телеграфной ленте, сразу понял, что ты в Питере. Выяснил, где ты остановился, это для зубра журналистики пустяк. Нынче среда, это день наших рандеву с Марией Федоровной. Вот, решил совместить приятное с приятным. Познакомились с Антониной Герасимовной и Марьей Адриановной. Что ж ты, скотина, не дал знать о своем приезде? Ты Марию Федоровну-то помнишь? А ты его, Маша?
Он задал кряду еще полдюжины вопросов, ни на один не дожидаясь ответа. Подошел, заключил в медвежьи объятья.
– У меня такая очаровательная тезка, – сказала его спутница, подавая узкую руку в шелковой перчатке. – Только все время молчит. К Мишелю тянется, а от меня отворачивается. Нет, дети – определенно не мое forte, – сказала она Питовранову, очевидно, в продолжение какого-то их разговора.
Адриан в это время думал о том, что Шилейко уже вчера знала о его назначении. Возможно, Лорис-Меликов даже согласовывал с нею новую должность своего протеже. С нею, а не с ним. Это в будущем чревато серьезными проблемами.
– Мы установили, что ты скверно заботишься о своей жене, – балаболил Мишель. – У Антонины Герасимовны совершенная беда по части туалетов. В Санкт-Петербурге жить – это тебе не в горах.
– И то, Адриаша, – вздохнула госпожа Ларцева, – коли мы не едем в Америку, надо как-то здесь обживаться. Чтоб тебе за меня не стыдно было. Опять же Марусю приодеть.
– Лучше всего отправиться в Гостиный двор. – Питовранов чиркнул спичкой, разжигая сигару. – Удачно, что со мной Мария Федоровна. Она знает там все лучшие лавки. Разоденет твоих красавиц так, что ты ахнешь.
– Нешто поехать? – спросила мужа Антонина.
Он кивнул, внимательно глядя на Питовранова. Догадался, что тот явился не просто так, а для какого-то разговора. Несомненно, поняла это и Антонина. Обычно она совсем не беспокоилась о туалетах.
Дамы скоро ушли, взяв с собой девочку.
Ларцев тоже закурил, ожидая, чтоб Мишель объяснил причину визита.
– Сколько ты в наших российских щах варишься? Лет шесть? Притом не в столице, а в самой гуще, где черти водятся. Хочу тебя спросить. Что ты думаешь о российской жизни?
Совсем как Лорис-Меликов, подумал Адриан. Тот тоже начал с этого.
– Ты не ходи вокруг да около. Я же вижу – ты пришел по делу. Говори прямо: почему, зачем.
– «Почему» и «зачем» – два отдельных вопроса. И чтоб я задал второй, сначала ответь на первый. Так что ты думаешь о стране России?
Пожав плечами, Ларцев стал терпеливо объяснять, что оценивает качество всякой страны по одному главному параметру: каково в ней делать дело. Если легко – страна хорошая. Если трудно – плохая. Россия страна плохая. Дельному человеку здесь не помогают, а мешают. На одного с сошкой семеро с ложкой.
Питовранов выслушал, кивнул.
– Так. А кто в этом, по-твоему, повинен?
– Не кто, а что. Если система плохо работает, значит, она неправильно устроена. Страна – та же железная дорога. Если рельсы кривые, а шпалы гнилые, паровоз поедет паршиво, а на крутом повороте свалится под откос.
Мишель снова кивнул, очень довольный.
– Вот тебе ответ на вопрос, почему я пришел. Теперь объясню зачем. Скажи, не следует ли сменить правление компании, коли оно не способно проложить рельсы, как надо?
– Если есть такая возможность – конечно. Это самое лучшее. Акционеры собираются, избирают другое правление. Но в России это невозможно. Тут нет выборов.
– Но это не означает, что нужно продолжать жить с хреновым правлением. Просто возникает необходимость заменить его иным способом.
– Ты про революцию? – понял Адриан. – Ее в России не будет. Я знаю народ. Он про такое даже не думает.
– Народ вообще не думает, во всяком случае не головой, – усмехнулся Питовранов. – Если народ много веков только и делали, что лупили по заднице, он этой поротой задницей и мыслит. Но народ и не понадобится. Достаточно некоторого количества думающих и при этом решительных людей. Они в России есть. И я из их числа. Плюс самодержавия в том, что у этого чудища в отличие от Змея Горыныча всего одна голова. Оттяпай ее – и змей сдохнет. Вот задача, которую мы перед собой поставили. И мы ее исполним. На то у нас есть Исполнительный Комитет.
Адриан очень удивился. Не тому, что Мишель состоит в подпольной партии, ведущей охоту на царя – каждый сам решает, каков смысл его жизни, а взгляды у Питовранова всегда были радикальные, он пытался прикончить государя императора еще четверть века назад. (Прошлогоднее ренегатство журналиста и его превращение в Оборотня прошли мимо ларцевского внимания; он в газетах читал только научные и экономические новости.) Однако о подобных вещах не говорят даже старому товарищу.