– Так точно.
Рассказал о предложении Лорис-Меликова.
– Очень хорошо, – согласился обер-прокурор. – Примите участие в работе следствия, это важно. Однако прежде того прошу вас заехать к моей супруге и сообщить обо всём, что вы здесь видели. Скажите Екатерине Александровне, что я попаду домой очень поздно, пусть не беспокоится.
У Константина Петровича была прелестная жена, урожденная Энгельгардт. Они, как и супруги Воронины, не имели друг от друга секретов, и всё же это был союз иного толка. Корнелия говорила: «Они живут душа в душу, а мы с тобой разум в разум».
– Но это не главное, о чем я должен вам сообщить, – продолжил Воронин, решившись. – Лорис-Меликов уговорил царя разрешить публикацию в завтрашних газетах Манифеста, который вас так тревожит. О представительных комиссиях. Для этого графу пришлось пойти на обман, вернее на умолчание. Он скрыл, что покойный государь желал предварительно обсудить проект на Совете министров…
– …Где я дал бы этой губительной затее отпор, не слишком уповая на успех, – перебил Победоносцев, сузив и без того маленькие глаза. – Но это при прежнем государе. Нынче шансы иные. – Он о чем-то с полминуты поразмышлял, по странной своей привычке двигая большими оттопыренными ушами, похожими на крылья летучей мыши. – Вот что, Виктор Аполлонович. Жене я пошлю записку. А вы поезжайте-ка лучше в мой кабинет и привезите ту черную папку. Коли наш фокусник позволяет себе подобные трюки, не будем деликатничать и мы. Пробил час Армагеддона.
За девять месяцев новой службы Воронин несколько раз менял свое отношение к новому шефу.
Вначале смотрел на ходячую мумию так, как смотрят на мумии: с любопытством и некоторой гадливостью. Лицо у Победоносцева было серо-желтое, словно папирус. Глазки под нелепыми черепаховыми очками тускло светились двумя скарабеями. Руководитель Священного Синода не любил мундира – обычно носил черный сюртучок и давно вышедший из моды галстух-ленточку. Больше всего этот блюститель православия походил на постного органиста из лютеранской кирхи.
Окружающие считали Победоносцева тихим святошей, ни рыбой, ни мясом. Если бы не близость к наследнику, будущему царю, Константин Петрович не имел бы в правительстве вовсе никакого значения.
Однако некоторое время спустя Виктор Аполлонович начал понимать, отчего умный Лорис так внимательно следит за обер-прокурором и во время еженедельных встреч столь подробно о нем расспрашивает.
В Победоносцеве была загадка. Посреди какой-нибудь духоспасительной проповеди, до которых Константин Петрович был большой охотник, вдруг мелькала сильная, парадоксальная мысль. Казалось, что обер-прокурор использует цитаты из Писания и богословских книг как источник вдохновения и озарения.
А еще в Победоносцеве ощущался некий сокровенный пламень, как в тусклой, но никогда не угасающей лампадке под чудотворной иконой. При всей мягкости манер и вкрадчивости речений Константин Петрович, кажется, вообще не ведал сомнений. Его будто вела некая спокойная, уверенная сила. Пожалуй, это был самый твердый человек из всех, кого Вика видал в своей жизни – а на его пути встречалось немало сильных людей. Лорис тоже был целеустремлен и уверен в себе, но похож на текучую воду, просачивающуюся через любые препятствия. Победоносцев же был утес, о который разбивались любые волны.
Любопытство перешло в интерес, интерес – в уважение. А в минувшее Рождество, тому два месяца, в Викторе Аполлоновиче произошел переворот.
Шла бесконечно длинная праздничная служба в соборе, где чиновнику особых поручений при обер-прокуроре полагалось находиться по долгу службы. Вика скучал, подавляя зевоту. Рядом с большой свечой в руке стоял начальник. Воронин случайно посмотрел в ту сторону – и обмер.
Глаза Победоносцева были прикрыты, лицо мокро от слез. Всегда невзрачное, сейчас оно было высокоторжественно и прекрасно. Верховный жрец египетский, хранитель священного огня, подумалось Вике, и он ощутил странный трепет.
В ту же ночь у них состоялся долгий разговор, после которого всё переменилось.
Умная жена давно уже говорила Виктору Аполлоновичу, что нужно переориентироваться с Лориса на Победоносцева. Во-первых, за обер-прокурором будущее, потому что при следующем царствовании он станет фигурой магистрального значения. Во-вторых, у Лориса таких соратников, как Воронин, десятки, а для Победоносцева он единственный и незаменимый, поскольку связывает витающего в облаках начальника с практической сферой жизни. Вика отвечал Корнелии, что его интересует не карьера, а служение государству. Он всегда находится там, где может принести отечеству больше пользы, а от Лорис-Меликова для России проку несравненно больше, чем от Победоносцева.
Но рождественская беседа с глазу на глаз заставила действительного статского советника изменить это суждение.
– Полагаю, пришло время объясниться начистоту, по душе, – внезапно сказал обер-прокурор, когда они выходили из церкви. – Поедемте ко мне, жена приготовила скромное угощение в честь пресветлого праздника. Больше никого не будет, только вы, да я. Екатерина Александровна нам не помешает.
Пораженный, Воронин молча поклонился. Начальник впервые обратился к нему в столь доверительном тоне – и впервые пригласил к себе. Возникло ощущение, что помощник прошел некий испытательный срок и теперь допускается к экзамену. В любом случае, разговор «по душе» обещался быть интересным.
Дом Победоносцевых напоминал профессорскую квартиру – всюду книги, книги, книги. «Если и профессор, то из духовной академии», – скорректировал свое впечатление Вика, войдя в кабинет. Там одна стена сверху донизу была вся в образах, будто иконостас в храме. Госпожа Победоносцева сама подала чай и тут же удалилась.
– Я знаю, что вы ко мне приставлены графом Лорис-Меликовым для присмотра, – спокойно начал обер-прокурор, побалтывая ложечкой в чашке.
Особенной проницательности для подобного заключения не требовалось, поэтому Воронин не слишком удивился, не стал и протестовать. Ждал, что последует дальше.
– Я видел, как ваше отношение ко мне менялось. Поначалу вы меня только слушали, потом начали слышать. Иначе, впрочем, мы и не сработались бы. Сейчас вы наполовину со мной, а наполовину с ним. Пришло время определиться. Или вы со мной и моей Россией – или с лорисовской Россией, и тогда нам с вами лучше расстаться.
– Я не вижу противоречия в том, чтобы помогать и графу Михаилу Тариэловичу, и вашему превосходительству, – спокойно ответил Вика. – Что значит «ваша Россия», «лорисовская Россия»? Россия она и есть Россия.
– Нет. Моя Россия – Россия духа, его Россия – Россия одной только рациональности. Михаил Тариэлович очень умный человек. И не более того. Беда всякого умного человека в том, что он мыслит схематически и математически, подгоняет живое бытие под уже существующие формулы. Один плюс один у Лорис-Меликова всегда будет равняться двум.
– А разве нет?
– Жизнь, Виктор Аполлонович, она… живая. Я живой, вы живой, Россия живая. Жизнь подвластна не математике, а Божьему Закону. Математике же подвластна лишь мертвая материя. Один кирпич плюс один кирпич всегда будут только двумя кирпичами. Но прибавьте одного человека к другому. Получится что угодно. Любовь, вражда, преступление, подвиг. Лорис-Меликов со всем своим огромным умом и еще более колоссальной ловкостью хочет подогнать живую Россию под формулу, которую придумали для себя другие страны. Они тоже живые – но живые по-иному. Для них эта формула, может быть, природна и хороша. Но у нас, русских, химический состав другой. Почитайте Федора Михайловича Достоевского, царствие ему небесное. Он писал про то же лучше меня. Мы, русские, – это мы. Тем мы слабы и в то же время сильны. Михаил Тариэлович, как человек нерусский, России не чувствует, а стало быть не понимает. Хуже того – он не считает, что Россию нужно чувствовать. Он и наши либералы искренне желают стране добра, но желать мало. Нужно иметь в душе Бога, русского Бога. Ибо величие Бога в том, что он всеобщий, а в то же время индивидуальный. С каждым человеком и с каждой страной Он говорит на своем языке. Ты либо слышишь этот тихий, но неопалимый голос и следуешь его наставлению – либо нет. Я – слышу.
– Я не слышу, – пожал плечами Вика. – Я, как граф Лорис-Меликов, человек рациональный.
«Расставаться так расставаться, – подумал он. – Иначе мы сейчас обольемся чистыми слезами и бухнемся на коленки перед иконостасом. Слуга покорный».
– У вас есть я, – проникновенно молвил обер-прокурор. – А у меня есть вы. И вы мне очень нужны, потому я и завел эту беседу. Гармонию надо поверять алгеброй. Алгебре же знать, что она – средство, а не цель.
– Я согласен быть средством, Константин Петрович, если верю в цель. Но позвольте спросить, что же вы такого понимаете про Россию, чего не понимает граф Лорис-Меликов?
– Он верит в компромисс. Как отвлеченная идея общественного согласия компромисс и консенсус – это прекрасно. Но не для России. Россия никогда не будет серединкой наполовинку. Россия – цельная, неделимая. По-иному ей не сохраниться. Она жива единой волей, а не мильоном частных «воль», как в Англии или Франции. Единой волей и единой верой. Вот вам вся российская формула. А Лорис с его «средним путем» ведет Россию к распаду. Что произойдет, осуществись затеваемый им проект? Единая воля ослабнет. Упадет авторитет царской власти. Раскиснет вера. Чем тогда держать Россию? Всякая окраина, почуяв слабину, станет рваться в свой угол, а сделать это возможно, только отторгая всё русское. Пройдет совсем немного времени, и мы вернемся на четыреста лет назад. Будет великое княжество Московское, вместо Новгородской республики – Петербургская, на западе – Речь Посполитая с Литвой, на Украине гетманство, на востоке тюркские орды, на юге разбойничий кавказский имамат. Одно мгновение, – и откроется тот хаос, от которого отделяет нас тонкая, щегольская и обольстительная перегородка цивилизации. Я вижу это так же ясно, как сейчас вас.