– Я думаю, что со мной вы говорите не с первым и наверняка уже что-то предприняли, – сказал Адриан, еще не решив, как относиться к энергичной затее. Убийство главного администратора корпорации, то бишь империи, ему не понравилось. Всякая политическая турбуленция снижает деловую активность, перенаправляет инвестиционные потоки и повышает риски. Однако было не до конца ясно, бандиты ли те, кто убил царя. Бандиты ведь живут только шкурным интересом, а тут другое.
– Разумеется, – повторил собеседник свое любимое слово. – Я изложил свой план в письменном виде и отправил дяде Ростиславу. Не рассказывал я вам про него? О, у нас в высшей степени колоритное семейство. – Сергей Юльевич рассмеялся. – Дядя Ростислав тоже человек действия. Генерал Фадеев – тот самый. Наверно, слышали? Ему всегда было тесно в рамках конвенционной жизни. Он помогал египетскому хедиву создавать армию. Во время войны сражался волонтером в Черногории. Потом сделался писателем. Одним словом, такой же искатель приключений, как кузина Элен, хоть совсем в ином роде.
– Что-то припоминаю из газет, – кивнул Ларцев. – Хотя обычно я читаю только деловую страницу.
– Дядя Ростислав в Петербурге считается рыцарем-крестоносцем самодержавия и патриотизма. Должностей ему не дают, он у властей слывет субъектом непредсказуемым и неконтролируемым, но всех знает и всюду вхож. Я был уверен, что в эти дни он не станет сидеть сложа руки. Так и есть. Мне немедленно пришел ответ, телеграммой. «Приезжай. Сведу с хорошими людьми». Вот я и еду. Решил захватить вас с собой. Завтра вечером свожу вас к Элен, предварительно с нею поговорив. Покажете дочь. А потом отправимся к дяде и его «хорошим людям». Их я тоже предварю.
Сергей Юльевич наклонился, тронул Ларцева за рукав:
– Право, не отказывайтесь. Просто сходите и послушайте. Да – да, нет – нет. Я поручусь перед ними за то, что вы в любом случае сохраните тайну. Тем более, что, если я правильно угадываю масштаб участников, опасаться разоблачения им нечего.
Адриан вспомнил, как в прошлом году его заманивал на другую сторону баррикад Мишель Питовранов, и поморщился.
– Давайте по-честному, по-деловому. – Сергей Юльевич заметил гримасу и протянул ладонь. – Если завтра кузина поможет вашей дочери, вы идете со мной к дяде Ростиславу.
– Если поможет – пойду куда угодно.
Скрепили уговор рукопожатием.
* * *В назначенный час Сергей Юльевич подвез Ларцевых к меблированным номерам на Петроградской стороне в своем экипаже, но сам входить не стал.
– Элен вас ждет, а меня увольте. Я давеча пообщался с Посланницей Космоса – так она себя теперь называет. Хватит. До сих пор мурашки по хребту. С годами Элен сделалась жутковата. Глядит – как череп сверлит. И вот еще что. Надо будет сделать взнос в «Фонд Познания Непознанного». Или «Неопознанного»? Не запомнил. Когда будете уходить, положите в чалму (увидите там на столе) рублей сто, а лучше двести. Посланница Космоса и с меня слупила, даром что я ей родственник.
Позвонили в колокольчик. Дверь открылась будто сама собой. В неосвещенной прихожей никого не было.
– Духовито, – шепнула Антонина, потянув носом.
Пахло какими-то пряными, сладкими ароматами. Маленькая Маруся с несвойственной ей резвостью вдруг кинулась вперед, в полумрак.
– Как козленок к мамкиной тите, – удивилась госпожа Ларцева.
Адриан покосился в сторону. Дверь все же открылась не сама. Сбоку, полускрытый створкой, стоял смуглый отрок с длинными вьющимися волосами. Он был в расшитой золотом бархатной куртке и атласной шапочке, смотрел вниз.
Супруги двинулись вперед – туда, откуда лился мягкий свет. Азиат, бесшумно ступая, следовал за ними.
В комнате из мебели имелся только стол (на нем действительно лежала чалма), по полу были разбросаны подушки, стены задрапированы разноцветными шелковыми тканями, окна укрыты переливчатой кисеей.
В углу на ковре сидела грузная немолодая тетка (дамой назвать ее было трудно) – в бесформенной хламиде, цыганского вида шали на голове, с длинной папиросой в зубах. Посередине лба у диковинной особы посверкивала приклеенная точка.
Удивительней всего, что Маруся стояла перед этим чудищем, не выказывая никакого страха. Они смотрели друга на друга не отрываясь. Взгляд у мадам Блаватской (Сергей Юльевич сказал, что такова фамилия его кузины) был тяжелым, лицо холодным. На детей обычно так не смотрят.
Ларцев открыл рот, чтобы поздороваться, но жена толкнула его локтем: никшни! Удивившись еще больше, Адриан рот закрыл. Стал наблюдать.
Молчаливая сцена длилась долго. Никто не шевелился, только спиритка время от времени выпускала изо рта клубы дыма. В какой-то момент Маруся вдруг подняла руку и потрогала блестящую точку на лбу своей визави. Тогда и Блаватская тоже медленно коснулась родинки на лбу Маруси. В этой странной позе обе опять надолго замерли. Адриан заметил, что жена беззвучно шевелит губами. Молится? На нее непохоже.
– Сядь рядом со мной, детка, – наконец сказала женщина неожиданно приятным, мелодичным голосом, похлопав по ковру.
Маруся села, подобрала ноги. Ее глаза были полузакрыты.
Блаватская произнесла фразу на каком-то квохтающем наречии. Восточный отрок вышел и вернулся с двумя табуретами.
– По-какому это вы с ним? – спросил Ларцев. Ему надоело молчать.
– На гуджарати. Мой Булла невосприимчив к иностранным языкам. Его ум вообще еще не пробудился, – очень естественно, будто старому знакомому, стала объяснять мадам Блаватская. – Булла – то, что я называю sleeping bud, «спящая почка». Это особенные, редко встречающиеся особи, подобные растениям, которые распускаются очень поздно. Тем пышней и неистовей их расцвет. Я умею видеть подобных людей. Такой у меня дар. И ваша дочь тоже этой породы. Когда Сережа рассказал, я сразу заподозрила. А сейчас убедилась. Лучше всего было бы, если б вы отдали мне ее на воспитание. Этого хочет ее карма. Я знаю, как взлелеять такой цветок. Но вы ведь не отдадите?
– Нипочем! Ни за что! – в испуге воскликнула Антонина.
– Конечно-конечно, – печально кивнула Блаватская. – В Индии любые родители были бы счастливы, но на Западе иные правила. По крайней мере не делайте с девочкой того, что может ей повредить. О, это очень интересный ребенок. Ее сила сосредоточена вот здесь, в родинке.
Она вновь коснулась лба Маруси, а та, кажется, и не заметила. Судя по ровному дыханию, девочка спала.
– У меня тоже такая. И что? – пожал плечами Адриан.
– В мужчине эманация рассудочности заглушает эманацию души. Только женщина способна раскрыть эту энергию в полную силу.
Ларцев вспомнил покойную мать. Та в самом деле была женщиной энергичной.
– У вашей дочери, судя по тому, что она дожила до шести лет в полном молчании, концентрация энергии должна быть феноменально высока. Ах, без опытного учителя этот талант не получит полного развития. Вы уверены, что не хотите отдать мне девочку в ученицы? Ее могло бы ожидать великое будущее.
Набивает себе цену, догадался Ларцев и решил, что больше ста рублей все равно не даст. Тоже еще волшебница. Эка невидаль – загипнотизировать ребенка, чтоб он уснул. Этот нехитрый фокус с Марусей проделывали и предыдущие магнетизеры.
– Нам бы, чтоб она говорить начала, – настороженно сказала Антонина. – А великое будущее – бог с ним.
– Ну, это просто. Только я бы не стала открывать коммуникационный канал, пока дар не созрел, – с сомнением молвила Блаватская. – Почка откроется сама, когда наступит время.
«И ста рублей не дам. Ничего не дам», – подумал Адриан.
– Открывайте канал, открывайте, – хмуро сказал он вслух. – И пойдем мы. Время позднее.
– А что скажет мать? – Тяжелый взгляд обратился на госпожу Ларцеву. – Слушайте сердца, сударыня.
– Хоть бы словечко от нее услышать… – прошептала бледная Антонина. Она, кажется, относилась к этому спектаклю всерьез, не то, что муж.
– Как желаете…
Лицо Блаватской вдруг исказилось от невероятного напряжения, на лбу выступила жила, пальцы левой руки скрючились, словно сжимая нечто невидимое. Правая рука дотронулась до лба Маруси, и Ларцеву померещилось, что там, в точке соприкосновения, мерцают искры. Это, без сомнений, было видение, навеянное гипнозом.
Он зажмурился, чтобы избавиться от наваждения, но потом не смог разлепить веки – они будто склеились.
– …Исполнено, – раздался усталый, спокойный голос. – Теперь очень интересно, какое слово девочка произнесет первым.
Адриан стал разжимать непокорные веки пальцами. Но еще прежде, чем это удалось, послышался другой голос, верней голосок – тонкий и сердитый.
Он произнес:
– Дува!
Антонина вскрикнула. Чуть не оцарапав себе глазницы, Ларцев разжал-таки веки.
У Маруси глаза тоже были открыты и полны слез.
– Псти, дува! – плаксиво прогнусавила девочка и оттолкнула руку гипнотизерши от своего лба, а потом закатила рев. Впервые в жизни.
Мать кинулась к ней, обняла, стала целовать, приговаривать. Антонина тоже плакала.
Ларцев стоял, как истукан, и только моргал.
Блаватская вытирала платком пот.
– Канал открыт. Теперь она будет говорить. – Удивленно покачала головой. – Любопытно, что первое произнесенное ею слово – «дура». И это она про меня, самую умную женщину мира. – Сказано было безо всякой помпы – просто констатация факта. – Неужто будет еще умней? Это опасно и для нее, и для мира… Вы вот что, сударь. Сделайте взнос в «Фонд познания неизведанного» и ступайте. Я очень устала.
От потрясения Ларцев вывалил в чалму всё содержимое бумажника, так что не осталось и на извозчика. Пришлось идти до гостиницы пешком. Жена несла дочку на руках, крепко прижимая к себе. Даже мужа не подпускала.
Маруся называла всё, что попадалось ей на глаза, немного коверкая звуки:
– Лофадь. Фональ. Пианица. Вуна. Обвако.
Ну, теперь осталось только уплотнить Россию, думал счастливый Ларцев.