Черное облако
Человек ставит на своей жизни крест, утрачивает к ней вкус и интерес, а она как ни в чем не бывало движется себе дальше. Иногда даже осуществляет твои мечты, только это не приносит никакой радости.
С такими невеселыми мыслями вышел Евгений Николаевич Воронцов от министра. А ведь еще несколько месяцев назад летел бы, как на крыльях.
Лорис-Меликов вызвал председателя судейского съезда на срочную встречу. Сказал:
– Помните, вы предлагали продемонстрировать государю, что в избирательно-депутатском механизме нет ничего опасного для власти? Мне казалось, что в нынешних условиях эта идея неосуществима. Тем не менее я оформил ее в виде докладной записки и подал на высочайшее рассмотрение. Предлагал учредить некое Особое совещание при столичном градоначальнике – орган, состав которого определился бы посредством выборов. Честно вам признаюсь, это был сугубо аппаратный ход. Ты повышаешь ставку, оппонент пугается, потом подаешь назад – и противной стороне тоже приходится чем-то поступиться. Обычный политический лаун-теннис.
Вид у его высокопревосходительства был несколько озадаченный.
– Я был уверен, что наши консерваторы костьми лягут, но никаких выборов в столице империи не допустят. Я, в свою очередь, выражу по сему поводу тяжкое разочарование, а взамен они проявят уступчивость в вопросе о повышении доли недворян в составе представительных комиссий. И вдруг получаю свою докладную записку с резолюцией его величества: «Согласен. К немедленному исполнению». Не верю своим глазам. Мчусь в Гатчину за разъяснениями. Там меня ждет новый сюрприз. – Михаил Тариэлович развел руками. – Царь показал мне письмо Победоносцева, который всячески поддерживает это начинание.
– Не может быть!
– Представьте себе. Так и пишет: «Ваше величество правильно сделает, если выкажет жителям собственной столицы уважение и доверие. Не сомневаюсь, что будут выбраны честные слуги престола, и тем самым Санкт-Петербург продемонстрирует свою приверженность установленному порядку. При выборах главную опасность для общественного спокойствия представляет не само избрание представителей, а предшествующая этому соревновательная кампания, при которой развязываются языки и распаляются страсти, поэтому осмелюсь посоветовать вашему величеству провести сей полезный эксперимент в елико возможно быстрые сроки, по-военному». И далее обер-прокурор рекомендует поручить дело новоназначенному градоначальнику Баранову. Это в прошлом лихой моряк, он очень понравился государю своей энергичностью. Умом не блещет, но чрезвычайно распорядителен. Что приказано – исполнит.
– Какая великолепная новость! – с некоторой натянутостью улыбнулся Воронцов и сам на себя рассердился за вялость. – Я очень, очень рад.
– Признаться, после изгнания Константина Николаевича я не на шутку встревожился, – задумчиво продолжил Лорис. – Что если это общий поворот всего курса? Слава богу нет. Должно быть у государя прорвалось долго копившееся раздражение на дядю. А что до загадочного поведения обер-прокурора… Полагаю, наш друг Воронин прав. Победоносцев чувствует, что генеральное сражение проиграет, и заранее наводит мосты. При всех своих ископаемых взглядах Победоносцев весьма и весьма неглуп. Мы близки к победе. На окончательном совещании по Манифесту государь увидит перед собой монолитное единство кабинета. Об этом я позаботился. Лед вскроется, и для России наступит весна.
– Дай бог, – тихо произнес Эжен, подумав: «Так и в природе устроено – расцветает новая жизнь, а прошлогодний снег тает. Я – прошлогодний снег».
Но заставил себя встряхнуться.
– Как будут организованы выборы?
– Об этом представителям общества нынче вечером расскажет градоначальник. Прошу вас быть у него к шести часам. Вот что значит военно-морская дисциплина. Не успел Баранов получить высочайшее распоряжение, и уже всё исполнил. Вам, либералам, есть чему поучиться у служак.
В градоначальстве собрались гласные городской думы, редактора больших газет, благотворительные деятели, несколько почтенных профессоров и прославленных юристов – одним словом, цвет интеллектуального Петербурга. Все были взволнованы. Такое событие! И столь внезапно!
Думские деятели выглядели встревоженными. Их учреждение, занимавшееся лишь хозяйственными вопросами, должно было поблекнуть по сравнению с новой институцией, которая будет участвовать во всех сторонах петербургской жизни.
Ровно в семь часов в залу стремительной походкой вошел градоначальник – высокий, тощий генерал с острыми, как ятаганы, усами.
– Господа! – Обвел собравшихся огненным взглядом. Голос зычный, капитанский. – Повеление о выборах явилось для меня такой же внезапностью, как для вас. Получен приказ провести процедуру со всей возможной скоростью. И приказ этот будет выполнен. Выборы произойдут завтра же.
Все зашевелились, а некоторые даже приподнялись на стульях.
Отовсюду послышалось:
– Завтра?! Но это невозможно!
– Невозможно ослушаться государя! – рассек кулаком воздух бравый генерал. – Не знаю, как у вас, а у нас, моряков, приказы исполняются немедленно. И невозможного для нас не бывает. Выборы будут проведены по следующей диспозиции. – Он вынул из-за обшлага бумажку. – В десять ноль-ноль полицейские чины всех двухсот двадцати восьми околотков вверенной мне столицы начнут обход домов на своих участках. Всем домовладельцам и квартирантам, снимающим приличное жилье, будет задан вопрос: кого из обитателей данного района они желали бы видеть своим полномочным представителем. К шести часам пополудни собранные сведения поступят ко мне. Моя канцелярия произведет подсчет. Из двухсот двадцати восьми избранных фаворитов населения я отберу двадцать пять человек – самых достойных с моей, то есть государственной точки зрения. И к полуночи у Петербурга будет готовый выборной орган из самых лучших людей.
Генерал был очень горд своим планом.
– Позвольте, – растерянно сказал Воронцов, поднимаясь. – Но если окончательный подбор совета за администрацией, то это не вполне выборы. Разрешите нам, собравшимся, высказать свои соображения по предлагаемой процедуре.
– Это не просто выборы, а двойные выборы! – удивился Баранов. – Как говорят в водочном производстве, двойной очистки: сначала общество выбирает лучших, а потом администрация – лучших из лучших. Что же касается высказываний, то это после выборов, господа. Для того и Особое совещание при градоначальнике, чтобы высказываться. А сейчас что ж воду в ступе толочь? Приказ получен и будет исполнен.
…Наутро к Воронцову действительно явился помощник околоточного надзирателя с канцелярской книгой под мышкой. Бедняга выглядел совсем замотанным, он обошел уже несколько десятков домов. Пожаловался, что каждому обывателю приходится объяснять, какие такие выборы. Многие пугаются, не желают никого выдвигать, а положено.
– Которые совсем не в понятии, им подсказываем в порядке облегчения. Позаботилось начальство, иначе в срок нипочем бы не управились, – объяснял служивый.
– И кого же вы подсказываете в нашем околотке? – спросил Эжен. Он не очень хорошо знал, кто живет в соседних кварталах, и боялся упустить кого-то достойного.
– А вот, извольте. – Полицейский показал бумагу с печатью. – Велено подсказывать его сиятельство графа Воронцова Е.Н. Почти все соглашаются, с радостью. Знать, хороший человек.
– Это я – Воронцов Е.Н., – слабым голосом произнес Эжен.
«Без Лориса тут не обошлось, – подумал он. – И соглашаются люди не потому что я «хороший человек», а чтобы полиция оставила их в покое».
– Виноват, ваше сиятельство, я в околотке недавно! – вытянулся по струнке полицейский.
Уже на следующий день – через 48 часов после получения приказа – в просторном кабинете градоначальника созвали народных избранников.
Собрание сияло эполетами и звездами – примерно, как при торжественном императорском выходе. Многих Эжен знал в лицо. Люди всё были сановные: командир конной гвардии барон Фредерикс, бывший градоначальник Трепов, свитский генерал граф Дашков и прочие особы примерно того же ранга, притом самых что ни на есть правых взглядов. «Левые» кроме Евгения Николаевича были представлены только милейшим, но совершенно травоядным Гроссманом, председателем «Общества сердоболия».
Единомышленники сели рядом. Гроссман, ради торжественного дня вдевший в бутоньерку белую гвоздику и из-за этого похожий на жениха, шепнул:
– Ничего. Все равно это огромный шаг вперед.
Баранов произнес короткую, кипучую речь, в которой предложил назвать новый представительный орган «Советом двадцати пяти» – по подобию знаменитого учреждения, управлявшего Женевской республикой в прошлом столетии.
– «Республика»! Вы слышали, он сказал «республика»! – жарко прошептал в ухо Гроссман.
Сразу вслед за тем градоначальник пояснил, каких именно решений он ожидает от лучших людей города. Уже и резолюция подготовлена.
Во-первых, предлагалось учредить заставы на всех дорогах к столице, дабы воспрепятствовать проникновению подозрительных лиц. Во-вторых, обязать извозчиков вести запись всех поездок в особых журналах с предоставлением оных полиции по первому требованию. В-третьих, поручить дворникам докладывать в околоток о всех домашних собраниях в количестве более шести персон.
Резолюция тут же была поставлена на вотирование и принята 23 голосами «за» с одним «против» и одним воздержавшимся. Воздержался Гроссман, чтобы не омрачать старт общественного диалога расколом.
Потом все дисциплинированно выстроились расписываться под документом. Там внизу, под текстом, было напечатано «СОВЕТ ДВАДЦАТИ ПЯТИ» и оставлены пустые линейки. Воронцов был последний и приписал «категорически против». После этого приложил руку градоначальник – огромными буквами вывел внизу: «БАРАНОВ».
Именно, что «Совет двадцати пяти баранов», кисло подумал Эжен. И пообещал себе, что больше в этом балагане участвовать не станет.