– Что еще? – недовольно отреагировал Ратников думая, что жена собирается пересказать содержание какой-нибудь очередной бабьей склоки.
– Представляешь, вчера, все женщины собрались у меня в магазине, чтобы помидоры венгерские, консервированные делить, а она что-то припозднилась и оказалась в очереди сзади. Ну пока то да сё, разговоры о том, о сем… А она стоит как кем-то настеганная, нервничает, видно, что ждать не хочет. Ну, и говорит, пропустите меня, мол, я тороплюсь. Бабы, конечно, ее не пропустили, ну и что-то там такое шуткой ей сказали. Ну, знаешь Волчиху, у нее же язык, что помело, и без мата двух слов не свяжет. Не прислушивалась я, что уж там она ей такого сказала, но гляжу, та покраснела, глазами так на нее стрельнула злобно и что-то сквозь зубы ответила, по-своему, по-латышски. Негромко так сказала, никто и внимания не обратил. Ну, а сама она как будто перепугалась и сразу язык прикусила и по сторонам так смотрит, поняли ее или нет. Видит, что никто вроде ничего не понял, и успокоилась. Потом уже без нервов спокойно очереди своей дождалась.
– И что же она такое сказала? – по лицу жены Ратников понял, что она сумела это выяснить.
– Жена Мацкевича, она поняла. Она ведь с Белоруссии, недалеко от латышской границы жила, немного понимает. Я и сама догадывалась, но решила с ней проконсультироваться. Тихонько так сегодня ее спросила, ты там случайно не знаешь, что вчера в магазине Харчиха сказала? Та сразу смутилась, но призналась, та сказала: русские свиньи.
– Вот те да! А чего ж это она в магазине-то смолчала, раз поняла!? – вознегодовал Ратников.
– Я тоже сначала отчитать ее хотела, но не стала, потому что поняла из-за чего она промолчала. Она же это в свой-то адрес не приняла. Понимаешь? Они же, белорусы, это русское свинство на себя никогда не принимают, дескать, мы не совсем такие как вы, мы почище. Вот тебе и братья-славяне…
2
Когда Петр привез Эмму на «точку», все здесь и пейзаж, и квартира, не просто не понравились, они повергли ее в ужас и смятение. Впрочем, нечто похожее случалось почти с каждой женой, привозимой мужем-офицером из «Европы». Но в данном случае имело место и специфическое, чисто прибалтийское отношение к ситуации – если даже советские офицеры, верные защитники советской власти живут так плохо, то для кого же тогда эта власть поработила и ограбила столько народов, куда девает все эти средства? Кругозора Эммы не хватало, чтобы помыслить о диких расходах на космос, высокотехнологичные вооружения, внешнеполитическую экспансию… Если бы хватило, наверное, ужаснулась бы еще больше.
В квартире оказалось пусто, маленькая комнатушка с плохо выбеленными стенами и потолком, совсем крохотная кухонька с пропускающим воду краном. Туалет на улице… общий. В окно хоть не гляди. Эмма не находила прелести даже в летнем южноалтайском пейзаже. Петр целыми днями пропадал на службе, а она оказалась заключенной в этих четырех стенах. Выручал, да и то чуть-чуть, срочно купленный телевизор. От дум, мыслей, глодавших мозг, деться некуда. Ее удручало ступенчатое понижения качества ее собственной жизни. Проведя детство и юность в маленьком латышском городке, где скучно, бесперспективно… но, казалось, само-собой разумеющимся, что в магазинах всегда достаточно продовольственных товаров по невысоким ценам, особенно мясных и молочных. Не ведая, как живут в других регионах Союза и, находясь под воздействием разговоров негативно относящихся к власти окружавших ее латышей, Эмма не сомневалась, что именно ее народ живет хуже всех, будучи самым униженным и обираемым.
Попав на Украину, в довольно крупный город, она с удивлением обнаружила, что в СССР есть места, где и снабжение похуже и очереди куда длиннее. Получалось, что русские Украину обирали еще более чем Латвию. Ведь иначе как объяснить, что на такой плодородной земле и в таком благодатном климате, люди тех же продуктов имеют куда меньше и худшего качества, чем в Латвии. Через Россию ей ехать не пришлось, они до Усть-Каменогорска летели самолетом, и вот здесь, она увидела, по ее твердому мнению, самое дно жизни. Еще в мае, когда приехала сюда, она просто ужаснулась при виде прилавков магазинов в здешних городах и поселках. Как здесь живут, что здесь едят, во что одеваются? Сейчас ей даже жизнь на Украине казалась совсем не плохой, а уж в Латвии тем более. Эти сравнения лишь укрепляли Эмму в своем прежнем убеждении: русские даже если и не все поголовно лентяи, то настолько безалаберны, что и себя накормить и обустроить свои жилища не могут. Даже обдирая другие народы, и не давая им возможности богатеть, они и сами умудряются жить еще хуже. Когда же муж объяснил ей, что здесь вовсе не Россия, а Казахстан, хоть в этой области население на 70% русское… Она лишь слегка изменила свою «мысленную формулировку»: эта нищета и убогость и здесь из-за русских, пришли, понастроили своих дурацких заводов, захламили, загадили все вокруг…
Дивизионный магазин Эмма посещала довольно часто. Для обустройства квартиры приобретать пришлось много всего, и деньги, которые ссудили родители Петра и ее трудовые сбережения таяли с катастрофической быстротой, тем более что сам Петр ничего не скопил и женился, как говорится, гол как сокол. Уже в первый день пребывания на «точке», Эмма в очередной раз разочаровалась в Петре. Ей стал противен тот подхалеймаж и угодничество, которое проявил ее молодой муж, когда их посетил командир дивизиона. Как Петр лебезил, вытягивался, делал подобострастное лицо перед этим местным властелином. Насколько противно было смотреть на Петра, настолько впечатляюще смотрелся командир, высокого роста, одновременно широкоплечий и аскетичный подполковник. Чувствовалось, что этот человек привык распоряжаться, повелевать, в каждом его слове и жесте чувствовалась хозяйская уверенность. Даже подобострастность Петра он воспринимал, как само-собой разумеющееся. На первых порах Ратников немало помог молодой семье в обустройстве, выделил солдат для ремонта квартиры, машину для доставки из полкового Военторга необходимой мебели. Ввиду того, что Петр ехал в отпуск, не имея полной уверенности в том, что свадьба состоится, он ничего не приготовил заранее, потому даже спать молодоженам в первые дни приходилось на двух сдвинутых солдатских койках.
Довольно быстро Эмма нашла множество подтверждений своих первоначальных догадок – командир действительно здесь являлся полноправным хозяином. Чуть позже она уразумела, что на «точке» имеется еще и хозяйка, его жена. Летом, когда Ратниковы отбыли в отпуск, Эмма стала свидетельницей возникновения в дивизионе полуанархии. Все, и солдаты, и офицеры с прапорщиками как бы отдыхали от твердой властной воли командира и его жены. В связи с этим обозначились и некоторые зачатки бардака: то свет на полдня пропадет и холодильники у всех «потекли», то бензин в хранилище кончился – ни одна машина выехать не может, то солдаты в соседнее село в самоволку зачастили, то офицерская пьянка с мордобоем… Но вот хозяева возвратились из отпуска и на «точке» вновь воцаряются тишина и порядок. Эта замкнутая, почти как на острове жизнь, чем-то отдаленно напоминала Эмме известную ей из воспоминаний матери, старолатышскую, хуторскую.
Почему Эмма ни с кем из женщин за полгода так и не сблизилась? Ее ровесницы и более молодые «офицерши» ей оказались неинтересны, к тому же многие из них оказались злостными лицемершами. Они безо всякого стеснения унижались перед командиршей, в то же время за глаза говорили про нее всякие гадости. Не о чем ей было говорить и с «офицершами» имеющими институтские дипломы. Те, как правило, пытались из себя, что-то «изображать», хоть их дипломы и пылились в чемоданах без всякой пользы. Но и эти «институтки» подобострастно ловили каждый взгляд и слово командирши. Другое дело сама Ратникова, вот женщина, так женщина. Но она значительно старше и, конечно, не собиралась на равных общаться с «новенькой».
Всякие резко отличающиеся от общей людской массы личности вызывают интерес. Для Эммы с самого начала ее пребывания на «точке», таким объектом пристального внимания стала семья командира дивизиона. Ратниковы держались особняком, но не на отшибе, в стороне, а как бы над всеми. Однажды Эмма зашла в магазин, собираясь купить муку, и застала Анну одну. Чуть погодя туда же, источая жизнерадостную энергию, забежал ее сын. Эмма впервые близко увидела этого юношу, олицетворение молодости, красоты, мощи… и искренне позавидовала. Она как всякая нормальная женщина мечтала иметь детей, и обязательно сына, чтобы он вырос красивым рослым, сильным. А тут прямо перед собой она видела женщину, которая именно такого сына имеет. Однако, Анна, во всяком случае внешне, не показала, что является обладательницей «бесценного сокровища». Она привычно и даже несколько грубовато сделала сыну какое-то замечание и тут же нашла применение его бьющей через край энергии, заставила принести из подсобки нужный ей сейчас мешок муки. Сын с прилежной покорностью исполнил приказ, и в «благодарность» был тут же отчитан, за то, что попутно в той муке выпачкался…
Став свидетельницей той мимолетной сцены из чужой семейной жизни, Эмма безошибочно угадала, что строгость матери напускная, о чем свидетельствовало продолжение увиденного. Она не столько увидела, сколько догадалась, что мать и сын, маскируясь от нее, постороннего человека, немножко друг с другом поиграли. Сын, вроде бы, украдкой стащил с витрины плитку шоколада. За это мать незаметно под прилавком пыталась его стукнуть. Сын же перехватил ее руку и, невинно тупя глаза, не давал ей осуществить задуманное. Анне стало неудобно, она собиралась насыпать муку в принесенный Эммой пакет, что одной рукой сделать было нельзя. Эмма видела как Анна, не сумев высвободить руку, стала делать угрожающие знаки сыну глазами. Парень немного «помучив» мать отпустил ее руку и тут же демонстративно положил шоколад на место. Анна уже двумя руками быстро справилась с мукой, и обратилась к сыну:
– Возьми, только отметку в расходной тетради сделай, знаешь где, и дату со стоимостью не забудь проставить.