– Никак нет, с нами еще Зайчук был, он недавно в казарму отлучился, – отвечал белесый очкарик Ренат Хуснутдинов, типичный продукт шестисотлетнего сосуществования славян, татар и финно-угорских народов не просто в рамках единого государства, а буквально в теснейшем «контакте». В результате подобного «контакта» стали возможны темноволосые и даже раскосые Ивановы и белокурые Юсуповы.
Хуснутдинов вновь принялся долбить ломом замерзшую кучу, не попавшую по назначению в круглое отверстие, а Ратников повернул к свинарнику. Оттуда слышалось дружное похрюкивание – дивизионному свинству явно пришлось по душе затеянная вокруг них суматоха. В распахнутую настежь дверь вносили свежую, надерганную из полузаметенного снегом стога солому.
– Как у тебя дела? – морщась от неприятного запаха скотного двора, спросил подполковник у свинаря, рядового Цымбалюка.
– Усе як надо, товарищ подполковник! – прокуренно-хрипло гаркнул Цимбалюк, длинный тощий, и в то же время круглолицый украинец.
– Работа, гляжу, кипит?
– У мене плохо не парцуют!
Старослужащий Цимбалюк и на гражданке, у себя в Житомирской области работал скотником. Людей для работы на свинарнике он у комбатов просил сам, знал кого выбирать, и работа спорилась. И здесь среди работавших только один, башкир Салават Закиров оказался неславянского происхождения. Год назад, тогда еще «молодого» Салавата определили в скотники на другой «точке». Проработав три месяца без замечаний, он заявил, что больше так служить не хочет. Закиров стыдился быть скотником, служа в ракетных войсках, стыдился написать об этом родителям и умолял перевести на любую, самую тяжелую должность, но чтобы возле ракет. Так он оказался у Ратникова и с удовольствием «пахал» в стартовой батарее. Сейчас же он в охотку носил солому, возможно, вспоминая унизительное, как ему казалось, начало своей службы.
Ратников пошел назад к казарме, размышляя на ходу. «Черт знает что, неужели всегда так, а я за текучкой как-то не обращал внимания? Где же все эти бойцы с горячей кавказской кровью? Надо собрать комбатов и выяснить, как они распределили людей. Надо ж, даже «молодых» кавказцев нет ни на плацу, ни на сортире, ни в свинарнике… И вера тут ни при чем, если свиней иметь ввиду, вон Закиров, то же вроде мусульманин, а работает в свинарнике и не считает зазорным, к тому же и не молодой он, а годок. И кавказцы не должны чураться. Однако нет никого их там, и вообще как-то они ото всех самых неприятных работ увильнули.» Ратников недоумевал, хоть и был предупрежден о возможности такого казуса в получасовой давности разговоре с Малышевым. Но долго недоумевать не пришлось. Проходя мимо продсклада, подполковник услышал доносящееся из-за его дверей негромкое пение. То пел завскладом младший сержант Алекперов, азербайджанец, но призванный из Оренбурга, где он несколько лет перед призывом жил у вышедшей туда замуж старшей сестры. Там же он окончил кооперативный техникум. По совокупности данных факторов Алекперов только обличьем напоминал азербайджанца, а говор и повадки имел оренбургские, немного приблатненные. Но это только внешне, на самом деле он отличался исполнительностью, склад и учетную документацию содержал в порядке и пока, что в халтурах с отпуском продовольствия не был замечен. Ратников никогда не брал на эту прапорщицкую должность прапорщика, по его твердому убеждению, даже самый вороватый солдат не утащит с продсклада столько, сколько унесет, даже не вороватый прапорщик… Подполковник повернул к складу.
Алекперов оказался не один. Солдаты последнего майского призыва Казарян и Алиев подметали пол, «годок» Магомедов, коренастый аварец занимался менее грязным делом – штамповал масло на порции. Его земляк и однопризывник Алиханов рубил мясо. Здесь тоже имело место разделение по призывам, но выполняли они совсем не ту работу, что весь остальной дивизион. Певший что-то на родном языке Алекперов, при появлении командира вскочил с табуретки.
– Чем вы тут занимаетесь!? – спросил Ратников, стараясь быть как можно спокойнее, хотя сдерживался уже с трудом.
– Вот… они помочь пришли, товарищ подполковник, – смутившись и пряча глаза, ответил завскладом.
– А ты что все это сам не смог сделать бы!? – повысил голос Ратников.
Алекперов, виновато потупившись молчал, начиная заливаться малиновым румянцем.
– А вы все, почему здесь, вас куда работать назначили? – с той же грозной интонацией подполковник обратился к остальным.
– На плац… там и так народ многа, лопат всем не хватил… вот сюда помочь пришли, – за всех ответил Магомедов.
– А ну марш по своим рабочим местам!
Побросав продскладовские орудия труда, добровольные помощники поспешили покинуть склад.
– В чем дело, Алекперов!? – подполковник смотрел со строгим непониманием.
– Я их не звал, сами пришли, – завскладом по-прежнему не поднимал глаз.
Алекперов в силу своего «двойного гражданства» был своим и в среде кавказцев и среди уральцев, но в последнее время все ближе держался Гасымова. Каптер же проявлял массу усилий, пытаясь поближе сойтись с завскладом, явно имея далеко идущие цели. Ратников сейчас как никогда отчетливо осознал как данный «союз» нежелателен. Он решил сыграть на слабой струне Алекперова, что уже делал неоднократно – его боязни потерять хорошее место.
– Еще раз такое повторится, сниму с должности, пойдешь в «старты» снег кидать!
Алекперов промолчал, но его испуганные глаза выдали – удар достиг цели. Пригрозил же Ратников в основном для острастки. Снимать с должности справляющегося со своими обязанностями человека, ко всему имеющему соответствующее специальное образование, он не собирался.
6
Вернувшись в казарму, Ратников сразу «застукал» прилегшего поверх одеяла на свою койку Гасымова. Старшина уехал старшим школьной машины, и каптер фактически остался «сам себе господин». Впрочем, и в присутствии Муканова ничего не менялось – Гасымов фактически его не слушал и делал все, что считал нужным. Это, как ни странно, служило общей пользе, так как старшина за исключением умения лихо командовать солдатским строем, прочими талантами был явно обделен. Как каптеру не только удавалось игнорировать своего непосредственного начальника, но и влиять на него, Ратников понять не мог. Грубый с прочими солдатами, Муканов с каптером и сдержан, и вежлив… Под настроение Ратников решил разобраться и с Гасымовым, вызвав его. В канцелярию каптер зашел с выжидающе-верноподданническим лицом.
– Чем ты там, в спальном помещении занимаешься? – угрожающе спросил Ратникова.
Вопрос не застал каптера врасплох:
– Голова, что-то заболел. У меня так часто бывает, полежу, тогда проходит.
– У меня тоже голова болит, но я не пошел и не лег почему-то. Или ты считаешь, что все остальные должны выполнять команды, распорядок дня, работать, а тебя все это не касается!? Сейчас ты среди рабочего дня отдыхаешь за счет тех, кто честно работает и службу «тащит», а уволившись смеяться над всеми нами будешь, да деньги проживать, что родичи твои наворовали, – Ратников сам не заметил, что обвинения, брошенные им каптеру, не что иное как следствие утреннего разговора с Малышевым.
– Мои родные не воры! – Гасымов струхнул, но пытался держаться с достоинством.
– Знаю, у вас это называется жить умеют. И ты тоже всем нам, сирым, показываешь, что жить умеешь. А если откровенно, какой ты солдат? Год уже служишь, а ничему толком не научился. Кросс бежать – ты не можешь, стреляешь – на двойку, и на боевой работе тебя нигде нельзя использовать. Вон Цимбалюк, он свинарь, но в то же время успел выучиться выполнять обязанности номера стартового расчета. А ты, что можешь, кроме как вещевое имущество считать? Вон Закиров от стыда сгорал, пока боевой специальностью не овладел. А почему? Потому что он в нормальной трудовой семье вырос, оттого и сам с совестью. А ты, в какой семье вырос? Почему ловчишь все время? Почему сейчас, когда весь дивизион работает, не разгибаясь, ты вообще работать не пошел? Тебе же в той же бане работы – не переделать, – Ратников уже откровенно неприязненным взглядом буравил часто моргавшего каптера.
– У меня, высшая образование… грязная работа не положен, – то ли от испуга, то ли нарочно у Гасымова усилился до того почти незаметный акцент.
– А кому положено? У нас тут не один ты солдат с «высшим», но они все работают безо всяких скидок. Да и какое у тебя «высшее», если ты простейших обязанностей в составе боевого расчета освоить не сумел. А может, ты это специально дурачком прикинулся, чтобы по «готовности» на позицию не бегать, а вот так как сейчас, и отслужить без лишних усилий? Нет, я тебе такой прохладной жизнью больше жить не позволю.
Гасымов молчал, приняв виноватую физиономию, но едва командир сделал паузу в своей обличительной речи, перешел в «контратаку»:
– Товарищ подполковник, вы вот меня ругаете, замполит грозит отцу на работу написать, Малышев ударил меня…
– Не Малышев, а старший лейтенант Малышев, – перебил его Ратников.
– Да… старший лейтенант… Никто со мной по-хорошему не говорит, только ругают и бьют. Я на прошлой недели со старшиной в полк за «парадками» для «молодых» ездил, зашел в магазин полковой. Там женские польта из ламы висел. Я хотел купить для своей невесты, так его мне не продали. А начальник политотдела, он там был, он стал меня спрашивать, откуда у меня шестьсот рублей есть. А чем я его хуже? Как после всего этого мне здесь нормально служить, если ко мне так относятся?
Ратников не перебивал, давая по своему обыкновению высказаться «противной стороне».
– А в казарме, я не даю «молодых» по ночам поднимать. Этого никто не видит, все только плохое видят!
– Не ври… Знаю я твое благородство. Ты ведь только за земляков вступаешься, чтобы авторитет среди них иметь. Потому они, на тебя глядя, тоже от тяжелой и грязной работы увиливать начали. У вас-то там на Кавказе, наверное, такие как твоя родня в героях ходят, оттого что умеют жить лучше других не очень напрягаясь на работе, а?