– Я не вижу в том, что произошло ничего удивительного, – словно в омут головой кинулся подполковник.
– То есть как!? – Стрепетов грозно посмотрел на Ратникова, Агеев непонимающе, свита удивленно переглянулась.
На печальном лице Пыркова затеплилась надежда: «Сейчас командир зарюхается, и уже на него собак спустят, может еще и не я крайним, стрелочником окажусь».
– Дело в том, что я давно уже анализирую лекции по политподготовке для личного состава, что нам спускают в журнале «Коммунист вооруженных сил». Так вот, лекция по теме, что вы сейчас проверяли, написана так, что большинству солдат дивизиона она совершенно чужда и потому они ее, ни понять, ни усвоить не могут. И это касается не только этой темы, – без тени колебаний высказывал свои идеи подполковник.
– И с чего же ты пришел к такому выводу? – еще более нахмурился Стрепетов.
– С того, что люди, написавшие эту лекцию, в упор не видят реалий сегодняшнего дня.
– Вот так номер. Ты, Ратников лучше уж помолчи, а то я гляжу тебе своего партбилета не жалко, – пытался слегка прикрытой угрозой урезонить подполковника Стрепетов.
Но остановиться Федор Петрович уже не мог:
– Разве может вызвать у большинства солдат лекция с таким названием, если она не охватывает прошлого большинства народов нашей страны. Ведь она написана только для русских, там указаны только русские деятели и полководцы. А ведь в той же стартовой батарее русских и трети не наберется. Хоть бы для блезиру в нее Богдана Хмельницкого вставили, у нас ведь много украинцев. А как там подано монголо-татарское иго, как его объяснить нашим татарам? Ведь их предки там изображены, мягко говоря, не лучшим образом. А ведь могли бы что-то положительное и у них отметить. Например, передовую по тому времени военную организацию, железную дисциплину, полководческий талант многих монголо-татарских военачальников. Ведь не могли же, в самом деле, дикие орды, ведомые тупыми и кровожадными ханами, обложить данью Русь, дойти от Монголии до Адриатического моря, одержать столько побед? А какой интерес может вызвать эта лекция у узбеков, которых в последние два призыва к нам немало пришло. То же самое можно сказать про киргизов, казахов. Там нет ни слова про их историю. А кавказцы? Ну, грузины прочитают про Багратиона, а остальные тоже ни слова о своей истории…
– Погоди, притормози, – Стрепетов оставил свой запугивающе-начальственный тон и, похоже, не прочь был вступить в дебаты.
Но Ратников не дал себя остановить, видя, что все ему внимают, едва ли не «с открытыми ртами»:
– Те кто эти лекции пишут не хотят даже чуть пошевелить мозгами. Зачем? Взяли, содрали со старых учебников и порядок. Не надо голову ломать, а в званиях, поди, не ниже полковников, оклады соответствующие, живут в Москве. Чем не жизнь, квартиры, обеспечение, ни подчиненных, ни боеготовности, ни за что фактически не отвечают. А каков сейчас национальный состав в войсках, это им до фени…
11
Ратникова уже никто не перебивал, он замолчал сам, остановился, словно с разбега налетел на препятствие. В него вдруг исподволь стал заползать страх: что теперь будет, разве можно так говорить про людей изловчившихся достичь «степеней известных», в том числе и научных, с высоты которых он смотрится не более чем букашкой?
Оглушенный потоком нестандартных и неожиданных высказываний, Агеев вконец растерялся. Он никогда не вникал в подобные проблемы и сейчас остро чувствовал, что бесконечно далек от этих, «тащащих» здесь у «черта на куличиках» свою нелегкую службу, людей. Имея почти всю свою службу дело с подчиненными офицерами, он, что называется, солдата живьем представлял плохо и не знал того, что познают обычные офицеры, будучи командирами взводов, рот, батарей, дивизионов…
Разрядил обстановку Стрепетов.
– Успокойся, никто тебя не уполномочивал обвинять тех писак в безмозглости и безделье. Даже если ты и прав, лучше эти мысли при себе держи, и будем считать, что мы от тебя этого не слышали. Как вы считаете, Николай Васильевич? – начальник политотдела счел нужным все-таки посоветоваться с комкором.
– Да, конечно. Это очень сложный вопрос. И действительно, скорее всего, это не наше дело, там хватает функционеров, целые институты, которые работают над всем этим. Но мыслите вы Федор Петрович интересно, чувствуется что искренне переживаете за сложившееся положение вещей, – нашел нужным и подбодрить подполковника комкор.
– Десять лет дивизионом командую, было время, и прочувствовать, и подумать, – невесело пошутил Ратников.
Стрепетов, в отличие от Агеева, конечно, не растерялся от слов Ратникова. Будь он помоложе и имей впереди ясную служебную перспективу, он бы среагировал совсем по-другому. Конечно, ни должности, ни партбилета за свои высказывания Ратников не лишился бы, времена уже не те, а выговорешник и массу упреков за попытку дискредитации печатного органа ГЛАВПУРа, он бы точно схлопотал. Но Стрепетов, увы, и сам не имел перспективы – на генеральскую должность он вышел слишком поздно, на излете. Он уже не был тем пламенным проводником линии партии в войсках, как еще лет пять-шесть назад. Начальник политотдела отчетливо понимал, что «генерала» ему, скорее всего, уже не дождаться, уволят полковником. А это рождало массу проблем по увольнению, которых бы не имел отставной генерал. Стрепетов происходил из маленького подмосковного городка, где почти не велось строительство и если возвращаться туда, ему «светили» обычные для всех отставных офицеров квартирные мытарства, а здоровье-то уже не то. В общем, впереди ничего хорошего. В этой связи Стрепетов временами испытывал просто жгучую ненависть ко всем, кому удалось таки выбиться в генералы, или кому посчастливилось пристроиться служить на «теплых» местах, в том числе в редакциях военных газет и журналов, особенно центральных, московских. Полковнику пришлись по душе выводы Ратникова о пишущей военной братии, и он решил не подвергать его обструкции, а вот так, тихо все спустить на тормозах…
Дневальный объявил конец второго часа занятий. Казарма наполнилась топотом выходивших из учебных классов солдат. Тем временем в настроении командования корпуса наступил очевидный перелом. После «выступа» Ратникова, полковники чувствовали себя уже не как в начале своего визита, и даже Стрепетов утратил значительную часть своей «воинственности».
– Ну, что, пойдем столовую посмотрим? – прервал неловкую паузу начальник политотдела, как только начался третий час учебных занятий.
В столовой Ратников посетовал, что хорошо бы заменить длинные на двадцать человек столы на маленькие, как в кафе, на четверых. Начальник тыла, начал было доказывать нецелесообразность такой замены, сулящий ему лишние хлопоты, но Стрепетов его грубо оборвал:
– Закупи по своей статье, чего жмешься. Небось, прапорам своим позволяешь со складов тянуть, что плохо лежит, а для солдат столов паршивых жалеешь.
После столовой заглянули в каптерку.
– Писарь-каптенармус, рядовой Гасымов, – представился каптер. И у него царил образцовый порядок: парадное обмундирование, фуражки, ботинки аккуратно вывешены, разложены по шкафам, полки тщательно протерты от пыли, полы вымыты – Гасымов умел встретить начальство.
– Как с вещевым довольствием, всего хватает? – изобразил отческую заботу комкор.
– Так точно! – подобострастно выпучив глаза, отчеканил Гасымов.
– По результатам последней ревизии недостатков не обнаружено, – поддержал и начальник тыла, не упомянув, конечно, что до этой последней ревизии со старшины дивизиона неоднократно вычитали из жалованья за всевозможные недостачи.
Вышли на плац. Здесь стартовая батарея, согласно расписания, занималась строевой подготовкой.
– А подсобное хозяйство у вас имеется? – Агеев, как ни странно вспомнил, глядя на марширующих солдат, инструкцию совсем не имеющую отношение к строевой подготовке. То был циркуляр предписывающий: «В отдельных подразделениях организовывать подсобные животноводческие хозяйства, чтобы перевести эти подразделения на частичное самообеспечение продовольствием».
– Так точно, держим пять свиней. Желаете посмотреть? – осведомился Ратников и, получив утвердительный ответ, повел полковников и свиту на свинарник.
Цимбалюк, щеголяя непривычно чистым бушлатом, встретил у входа, доложил, что во вверенном ему хозяйстве «усе у порядке».
– Сколько у вас свиней, – обратился к нему Агеев, хотя только что выяснил это у командира дивизиона. Он совсем не знал, как держать себя с солдатами и о чем с ними говорить.
– Пять штук, товарищ полковник, – ответил вытянувшийся во весь свой долговязый рост свинарь.
Снаружи свинарник выглядел развалюхой. «Может внутри лучше», – подумал Агеев, проводя аналогию с клубом и совершенно не ведая, что представляет из себя жизнь таких животных, как свиньи. Внутри, само-собой, оказалось просто ужасно. Свиньи поглощали солдатскую овсянку, оставшуюся от завтрака. Хрюканье, визг и страшное зловоние. От увиденного… в общем, комкор поспешил ретироваться, вышел на воздух и сочувственно спросил у Цимбалюка:
– Как вы здесь выдерживаете?
– Да ничого важкого тут нема, товарищ полковник. Я с малых рокив при скотине, и мать моя у колхози скотница, – отвечал свинарь, широко улыбаясь щербатым ртом. Он был явно обрадован, что удостоился не просто внимания, а и личной беседы со столь высоким начальством.
– Так, говоришь, потомственный скотник, а чего ж свиньи-то у тебя такие тощие, длинные какие-то, одни морды торчат? – перевел разговор в критическое русло Стрепетов.
– Кормить нечем, вот они у нас такие «гончие», – пришел на помощь свинарю Ратников.
– Как нечем, вон же сколько отходов, – возразил начальник политотдела.
– Это сегодня так, овсянка на завтрак была. Ее солдаты не едят, вот она почти вся сюда и попала. А обычно на пятерых свиней очень немного получается.
– Надо же, не едят. Зажрались, однако. А говорят, у нас народ голодает, – Стрепетов презрительно усмехнулся. – Я помню в молодости студентом все, что давали жрал.