К холостякам не пошли, дверь оказалась запертой.
– Хозяева на службе, здесь холостяки живут, – пояснил Ратников, про себя радуясь, что «умники» догадались запереть дверь и избавили его от неминуемого «втыка», за грязь, бардак и, возможно, за «Купальщицу».
Обошли и квартиру Харченко. Ратников не надеялся на непредсказуемый характер Эммы. Однажды она, будучи в плохом настроении с криком и руганью выгнала из квартиры замполита, зашедшего справиться, как поживают молодые супруги. Подполковник сказал, что хозяйка этой квартиры больна и посещение нежелательно. Так же нежелательно было и посещение квартиры Муканова, но здесь Ратников обошелся без объяснений.
В большинстве квартир чувствовалась жизнь на одну зарплату мужа, обстановка в основном средняя, а то и просто бедная. Хоть офицерская зарплата являлась по советским меркам и не маленькой, но в большинстве семей копили деньги, надеясь что когда-то, в неясном будущем, будет у них и служба нормальная, и квартира в городе, вот тогда и обставятся и заживут. Когда это будет? – никто толком не знал, но все надеялись. Без надежды жить нельзя. Только в двух, как ни странно лейтенантских семьях имелись «стенки» и цветные телевизоры. Но здесь не обошлось без материальной помощи состоятельных родственников.
Процессия переходила из квартиры в квартиру. Ратников сумел запутать начальство сложными переходами от одного четырехквартирного ДОСа в другой, третий и вновь возвращаться в пропущенную квартиру из первого, так что те уже не могли понять в каких квартирах побывали, а в каких нет, разве что если бы кто-то взялся считать, мог сообразить, что из двадцати, посетили не более двенадцати. Подполковник не показал и свою квартиру, миновал ее. Он не хотел отвечать на щекотливые вопросы типа: «Почему, все остальные члены офицерских семей ходят в общественный туалет, а для своей семьи вы соорудили отдельный рядом с квартирой, да еще обили его войлоком и оборудовали теплоэлектронагревателями внутри? Или: почему палисадник возле вашей квартиры огорожен новыми штакетинами, а у остальных истлевший и кое где повалившийся забор? Того же типа могли возникнуть вопросы и насчет рам в окнах и стекол в них. Еще больше вопросов возникло, если бы комкор со свитой прошел внутрь ратниковской квартиры, про качественно подогнанные новые полы и их окраску явно импортной краской. Все это хорошо, но почему такое только в командирской квартире, так же как и явно «нарощенные» батареи, раза в полтора длиннее обычных стандартных. Что на это ответить? Что поговорка «сапожник без сапог», не та, которой надо руководствоваться в жизни? Или, хватит и того, что почти весь Союз живет, так как тот сапожник, едва ли не хуже всех не только капиталистических, но и тех же стран социализма, имея природных богатств намного больше? Нет, он не собирается следовать такому примеру и жить хуже или так же как его подчиненные. Не для того он двадцать лет мучается на «точках», пусть и они столько помучаются. Такого бы ответа, конечно, ни комкор, ни начальник политотдела не поняли. Потому Ратников и запутал начальство всеми этими хождениями туда-сюда, сопровождаемые жалобами женщин в основном на бытовую неустроенность и отсутствие работы…
Агеев не ожидал, что семьи офицеров могут так жить. После приветливой хозяйки в квартире Сивковых, таковых более не оказалось. Нигде больше не приглашали к столу и кокетливо не улыбались. Только жаловались, просили, а кое где «пускали в ход» с виду вполне искренние женские слезы. Агеев такого не «хлебал» никогда. Служа в авиополках, он жил в относительно благоустроенных гарнизонах, ему не приходилось служить по «авиодырам» даже в молодости, по понятным причинам. Потому он искренне считал, что вся остальная армия живет примерно так же как в Кубинке или Жуковском. А ЗРВшную «точку» он вообще лицезрел впервые. Теснота, неудачная планировка, рассохшиеся полы, текущие краны, плохо греющие батареи… Как и все, ДОСы нуждались в незамедлительном ремонте. Кроме всего прочего женщины жаловались на отсутствие условий для нормального развития детей. Они наивно считали, что улучшение условий их быта и вообще жизни во власти командира корпуса – обычное заблуждение, имеющее вековые традиции, основанное на веру во всесилие любой генеральской должности.
– Вот жалуются ваши женщины на жизнь, а по внешнему виду ни их, ни их детей не скажешь, что тут им так уж тяжело… Жалуются, что работать негде, неужто, нельзя где-нибудь здесь устроиться? Может просто не хотят? – созрел вопрос у комкора к концу посещения квартир.
Ратников привык к таким вопросам людей будто бы прилетевшим с другой планеты:
– Да нет. Куда тут устроишься. В ближайшей деревне только доярки и свинарки нужны, а до поселка двадцать километров.
– Ну, и чем же они тут целыми днями занимаются? – любопытствовал комкор.
– Чем занимаются?… Телевизор смотрят, за детьми следят. Ну и по дому работа здесь много времени отнимает – удобств-то нет. Работает только моя жена, да вот еще, когда кто-то из женщин имеет педагогическое образование, они в поселковой школе работают. Но сейчас у нас тут ни одной учительницы нет. Хотя многие женщины имеют образование и высшее и средне-специальное, – как можно более спокойно отвечал Ратников.
– И все-таки, позвольте не согласиться, насчет слишком уж тяжелой жизни здесь для ваших женщин. Мы вот по пути к вам в поселке… как его… да в Новой Бухтарме останавливались. Жуткое впечатление, экология ужасная и в магазинах пустые полки. А люди, те же женщины и одеты плохо и смотрятся ужасно. После них ваши женщины, ну как вам сказать, в основном такие румяные, упитанные и слезам их как-то не верится. Думаю у вас тут и с экологией и наверное со снабжением продуктами все в порядке? – с улыбкой спрашивал комкор. Он как человек еще молодой, не мог не обратить внимания и не оценить попавших в его поле зрения «точечных» женщин.
– Да, на это грех жаловаться. Но опять же, все это в сравнении с местным гражданским населением, а оно в той же Новой Бухтарме уже не один десяток лет цемзаводом травлено. Вы, наверное, заметили, когда мы посещали квартиру прапорщика Дмитриева, что его жена, да и дочка, заметно отличаются от остальных. Это потому, что они местные, в поселке росли, – пояснил Ратников.
– Да-да, помню это такая высокая и очень худая женщина. А вот еще жена начальника штаба тоже отличается. Она тоже местная?
– Нет, жена начальника штаба из Горьковской области. Эта от природы, хотя не исключено, что тоже в каком-нибудь травленном месте росла, все может быть, – предположил Ратников.
– И все-таки, неужто никто из женщин не пробовали устроиться на какое-нибудь ближайшее предприятии, или учреждение. Я понимаю, в поселок сложно добираться, но у вас же туда каждый день школьников возят, и они с ними могли бы ездить.
Легко всего достигшему Агееву казалось, что все зависит от самих людей, от их желания, если очень захотеть – всего добьешься.
– Ну, во-первых, у школьной машины будка небольшая и утром, когда везет первую смену, она под завязку забита школьниками. Потом, у нас жесткий лимит на бензин, никакой лишний рейс без веских причин невозможен. А кто станет терпеть работницу на том же заводе или в учреждении, если она будет жестко привязана к школьной машине, – терпеливо разъяснял ситуацию Ратников.
– Хорошо, понимаю… Но здесь же у вас шоссе недалеко проходит, в трех километрах, мне говорили. До поселка и назад можно и на попутных добраться. А три километра для молодой женщины, пешком… думаю просто прогулка, – опять попытался дать совет Агеев.
У Ратникова внутри негодующе заклокотало: «А ты свою бабу на попутки, со случайными шоферюгами, а потом три километра, зимой, по полю, в метель одну погонишь!?» Но вслух он спокойно, даже снисходительно парировал:
– Товарищ полковник, это все-таки женщины, они же пустыми не ходят, всегда с сумками… Потом, у нас тут зимой метели бывают страшные, и волки случаются. Вон недавно ребенка из поселка прямо на шоссе, когда он попутку ловил, видимо загрызли, ничего от него кроме шапки и валенка не нашли.
Попав впросак, комкор более не затрагивал тему трудоустройства женщин, но стал удовлетворять любопытство другого рода:
– Федор Петрович, а разводы у вас тут часто случаются, не бегут отсюда жены?
– На моей памяти такого не случалось.
– О, да здесь одни декабристки собрались. Умеете жен выбирать.
Все засмеялись, а Агееву вдруг пришла мысль-вопрос о собственной жене: «Интересно, а моя, если бы в такую дыру привезти, да сказать, что несколько лет здесь прожить придется… Осталась бы, не бросила?» Ему даже стало жутковато от этой невозможной в действительности перспективы: генеральская дочь, и здесь, на «точке», среди метелей и волков. Вон, она даже в Алма-Ате на первом месяце пребывания стоном стонет, и уже не раз грозила все бросить и уехать к родителям в Москву. Бежать из большой благоустроенной квартиры в центре города. Ей, видите ли, не нравится город, не по душе новые подруги дочери, потому что среди них много казашек. А куда денешься, школа-то, куда ходит дочь, специальная, там учатся дети высокопоставленных республиканских деятелей, а они там, в основном, так называемой коренной национальности.
Агеев отбросил невеселые мысли о жене и вновь привычно утвердился в вере в свой жизненный девиз: человек сам кузнец своего счастья. Такого, чтобы он оказался в подобной ситуации и мучил такой жизнью свою семью, быть просто не могло. Разве он такой, как эти? Через мгновение он, однако, застеснялся своих выводов: люди, служившие здесь, на дебилов, пьяниц и тому подобных маргинальных личностей никак не походили. Скорее в штабе корпуса он за сравнительно недолгий срок уже успел «вычислить» немало по настоящему недалеких или начисто лишенных интеллекта особей, которые каким-то непостижимо-хитрым путем, тем не менее, сумели позаканчивать академии, носили полковничьи погоны, ездили проверять, поучать, имели немалую власть и пользовались всеми благами городской цивилизации. От раздумий и вопросов, на которые не было ответов, настроение комкора окончательно испортилось. Пытаясь сбить волну пессимизма, и в то же время как бы продолжая прерванный разговор, он спросил Ратникова: