тел на идущих ему навстречу двух мужиков — едва успел спрятаться за колючий куст. Те, о чем-то переговариваясь, спускались к домам. Петька долго сидел, стараясь успокоиться, так страшно ему ещё никогда не было. Бледный, покрытый потом, весь обессиленный, как-то странно вдыхая воздух, он наконец-то дополз до Валика, который, увидев, как он еле бредет, побежал навстречу.
— Что? Избили тебя?
— Нет, я сильно испугался. И никак дышать толком не получается, как воздуху совсем нет.
— Где твоя пшикалка?
— В кармане, достать не могу.
Валик достал, разобрался как открыть, пшикнул Петьке в рот три раза, посадил его на какую-то толстую тряпку, напоил водой. Наконец Петька перестал дышать со всхлипами, полез в задний карман шортов:
— Вот, смотри.
Валик взял паспорта:
— Ушкова Марина Николаевна. А ты почему Тарасов?
— Папка у меня Тарасов, который родной.
— Понял, понял. Так, деньги взял? Молоток, ну-ка?
Валик быстро разобрал из на кучки:
— Русские, доллары, о, и сомони есть. Петька, живем! У меня тоже сомони есть.
— Но, Валик, я, — Петька всхлипнул, — а как же мамка моя? Я слышал, как этот Змей сказал, что завтра её куда-то отвезут.
— Эх, мелочь! — приобнял его Валик. — Мамка твоя, как и моя, попала по-полной. Нет им дороги назад, совсем, им отсюда не выбраться. Моя-то скорее всего уже и померла. Их там, куда отвозят… Как бы это тебе сказать… — он замялся.
А Петька, подняв полные слез глаза, добавил:
— Видел я уже, что они с Димкой делают, другие дядьки так же станут?
— Ну да! И мы их спасти никак не можем. А нам с тобой в Россию надо попадать, до зимы, иначе околеем где-нибудь. У тебя там, дома есть кто? Ну папка, баба, дед?
— Дед Коля, он пьяница, но меня не обижал, ещё… — Петька подумал, — Шурик, теть Лида и теть Наташа баушки Галины — подружки. А баушка Галя, она… — у него задрожали губы, он заревел, — она умерлааа.
Он ревел, тихонько поскуливая, как маленький брошенный щенок, а Валик только горестно вздохнул.
— Вот, к деду твоему и станем пробираться. У меня-то никого нет! Как думаешь, дед твой меня не выгонит?
— Нет, я упрошу, он меня послушает!! Ты совсем-совсем один? А как же папка?
— Папка? А кто его знает, кто у меня папка. Ладно, слезы лить хорош, все это мы здесь и спрячем!
Валик ловко завернул паспорта и деньги в пакет, потом в тряпки и спрятал в камнях.
— Ты ничего не знаешь, от меня никуда не уходил! Мы с тобой, вон, пастушим. Не дрейфь, Петька!
ГЛАВА 11
Маринка очухалась только часам к трем дня. Болело все, мутило страшно, еле встала, по стеночке пошла попить водички, случайно взглянув в зеркало — ужаснулась, если бы её волосы не стояли дыбом, сейчас точно встали..
Опухшая, мерзкая, как у пропитушки-бомжихи рожа, шея синяя??
— Синяя??
Маринка распахнула какой-то страшенный халат, надетый на голое тело, и охнула — она вся была в синяках и укусах, внутренняя сторона бедер в засохшей сперме и отпечатках пальцев.
— Мама! Мамочка моя! — Маринка сползла по стеночке.
Мутило, голова кружилась, но она смутно вспомнила, как Димка подсовывал ей сигареты с травкой, как смеялись сидящие возле неё жутковатого вида, сплошь бородатые мужики. А ещё она урывками вспомнила… вот она сидит у этотого страшноглазого на коленях, а он кусает её за грудь… вот в одних трусах она танцует на столе, а кто-то из бородатых гладит и щиплет её за задницу — она же визгливо смеется… вот кто-то из них… трахает её, второй сует ей в рот… а Димка, муж её, который не уставал повторять, что она самая любимая, самая-самая — Димка, с удовольствием смотрит на все это и похахатывает.
— Мама, мамочка моя, куда я попала??
Опять напрягла свои мозги и… вспомнила… вот тут ей совсем стало плохо, еле успела добежать до помойного ведра, её долго выворачивало, обессиленная, еле доползла до расшатанной табуретки…
— Значит, продал меня этот козёл?
Вспомнила она, как при очередном трахе, когда её куда-то тащили голые, заросшие шерстью повсюду бородачи, сидевший за столом муж её-сволочь, считал деньги, явно не одну пачку.
— Дууура, стервааа!! — завыла в голос Маринка.
А потом испугалась до онемения.
— Сын? Петька? Мамочки! Если меня так, то пацана-то?? — она опять обреченно завыла, вспомнила она теть Лиду, на которую была смертельно обижена, там, в далекой теперь и недоступной России.
— Господи!! Господи, помилуй! — Она подняла залитое слезами, страшное лицо к небу. — Господи, миленький, помилуй моего сына, спаси его, Боженька! — разом вылетели из её головы все намазы, она сползла на колени и уткнулась головой в грязный пол.
Нарыдавшись, еле встала, пошла искать свою одежду, порванный лифчик, грязная тряпка вместо трусов — видимо, подтирались эти — её опять затошнило.
— Вот и получила ты, Марина Николаевна, сексу улетного и много любви! — горестно подумалось ей. И опять похолодела — четко так вспомнила слова теть Лиды, она в отличие от теть Наташи, говорила прямым текстом всегда:
— Увезет тебя, дуру к себе и будут пользовать всем кишлаком, а ты вякнуть не сможешь, там женщина — никто!!
И её, Маринкины вопли:
— Не Ваше дело! Вы сами одинокая, просто завидуете мне! У Вас-то никого нет, кто на Вас, такую, польстится?? — и такой спокойный ответ теть Лиды:
— Ты ещё дурее, чем я думала. Счастье, что мать твоя не дожила до этого!
Маринка тогда чего-то ещё орала в пиликающую короткими гудками трубку.
— Тетечка Лидочка, как же ты была права.
В перерытом и почему-то почти пустом чемодане — исчезли почти все её кофточки, лифчики-трусики, нашла трусы, натянула старенькую, но такую любимую безразмерную футболку — дома в ней щеголяла, и пошла было на выход, трясло её знатно, но Петьку надо было искать.
В чужой стране, не зная языка — а все старались говорить на своем, изредка говоря сальные комплиметы на ломаном русском — вспомнила и такую подробность, сынок не должен уйти далеко.
Опять похолодев до мурашек, подумала — если не увезли куда и не надругались…
Она заскулила от страха, а к дому подъехали старенькие «Жигули», и выскочил сияющий довольный Димка. — Какой он на хрен Димка? — самой себе ответила Маринка. — Чурбанская рожа, как папа обзывался! Папа? Ох!
— Ты встала? — удивился Дильшот. — Я думал, спиш?
— Где мой сын?
— Син? — пожал плечами этот… — Ни знаю, можит, пагулят пашёл. Пайдем, миляя, сабиратса будим.
Маринка, еле передвигая ноги, пошла в дом, болело все — видимо, пошел откат — кому, как не ей, медсестре со стажем, не знать о таком.
Дильшот, не рассчитав силы, подтолкнул её.
— Сабирайс бистро!
Маринка налетела на стол с остатками вчерашней жратвы, и тут её накрыло — она развернулась к нему.
— Почему у меня нет вещей в чемодане? Зачем ты, так сильно любящий меня, отдал этим? — её передернуло. — И где мой сын??
Дильшот заюлил, она успела изучить его натуру:
— Панимаиш, давай, Марин, закурим! — он шустро раскурил две сигареты с травкой, Маринка, едва учуяв запах, рванулась к ведру. Её опять зверски тошнило, одной водой, но вместе с тем пришла дикая злость.
Она прошла к столу, опираясь на край, опять повторила свои вопросы. Он как-то нервно поглядывая на новые часы, торопливо забегал по комнате, собирая и кидая в открытый чемодан все её и сына разбросанные по комнате вещи.
— Сабирайс, я велел!!
— Кто ты такой, чтобы велел?
— Я — тывой мужь!! — в гневе заорал Дильшот.
— Муж? Сука ты позорная, а не муж, ты ж, тварь, продал меня этим, насильникам.
— А ты сама хотел много секс!! — когда Дильшот нервничал, он всегда плохо говорил по русски. — Эт там ты бил жина, надо же мне иметь хороший… замичателно — и жилье ест, и хазайка горячий. А здэс у мине есть жина не праститут, верный и послюшний! — заорал Дильшот, этот чужой и хитровыделанный мужик. — Мине не жалк твоя… сама хотел сильный мужик. Эт там, в твой Расия я бил послюшный, а здес ты никто, праститут! Пилевал я на штамп, паспарт утиряю, и нет никакой жина! Жина, ха-ха, такой жина у мене три раз бил!
— Мужик, но не мужики, грязные вонючие! — заорала Маринка и запустила в него кастрюлю с остатками плова.
Попала удачно, прямо в рожу… Успела порадоваться, что на морде будет знатный синячище. И тут начался ад, озверевший Дильшот в одно мгновение подскочил к ней и ударил её в грудь. Охнув, она отлетела в угол, и уже не смогла подняться, а муж — любовь всей жизни, бил её куда попало, обзывая русской проститукой. Маринка сжалась в комочек, закрывая голову руками, озверевший таджик начал пинать её ногами, крича что-то на своем языке.
— Господи, пусть я сдохну! — пришла мысль, и Маринка потеряла сознание.
Дильшот же, пиная её, не услышал, как подъехали Зверь со товарищи, и когда его ухватили за шиворот и с разворота впечатали в разбитую кастрюлей рожу приличный кулак, отлетел к противоположной стене.
— Так?? — голосом, которым можно было заморозить воду, протянул Зверь, брезгливо вытирая кулак о какую-то Маринкину тряпку.
— Я, эт, хател проучит, чтоби послушный стал! — забормотал Дильшот, вытирая разбитую морду и кривясь от боли.
— Что там? — спросил Зверь наклонившегося над Маринкой бородача.
— Хреново, избита до полусмерти, скорее всего, есть переломы, на руке, вон, точно, да и тело все синее.
— Выживет? — отрывисто спросил Зверь.
— При здешней медицине? Вряд ли? Скорее всего, окочурится, тут много факторов, травка непрерывная, секс-марафоны и жестокое избиение, думаю, не потянет, а если и оклемается… Горячей женщины уже не будет.
— Вколи ей что-нибудь из аптечки.
Бородач кивнул:
— Обезболивающее и антибиотик, сделаю. Жаль, этот козлина говорил, медсестра со стажем, нам бы она и в постели, и в больничке пригодилась.
Мужик шустро выскочил, полез в машину, вернулся с каким-то баулом и наклонился над безжизненным телом Маринки.
Зверь не мигая смотрел на Дильшота, и тот, поняв, что пришел ему трындец, испуганно забился в угол.