ь. А вот эти прокладки и дезик простенький, они что-то затронули в её душе, такое, что казалось, умерло там, когда её накачивали дурью и пользовали все и по-всякому.
Демид, распаренный, но довольный, застал её застывшей над вещами.
— Марин, я понимаю, они все такие стремные, как выраждется мой племяш, — но…
Маринка подняла на него глаза:
— Нет, ты не понимаешь, твои покупки, они, они для меня дороже, наверное, брюликов. Я уже перестала верить во что-то хорошее, меня же фактически убили всем этим.
— Марин, не надо, не драконь себя, ну, было, да — из песни, как говорится, слов не выкинешь, но это уже в прошлом, надо жить будущим и смотреть вперед.
— А если нет никакого будущего?
— Ну, вот тут ты как раз и не права, будущее, оно всегда есть, пока мы живы. Ты не печалься, все ёще может повернуться, и судьба во все тридцать два зуба улыбнется, так бывает. Поверь, я не голословно говорю, я тоже был на грани. А сейчас… собирай свои вещички. Пьем чай и по коням, устал я что-то!!
— Демид, я тут за эти дни печку облюбовала, можно я там буду спать?
— Да, конечно, только вот иногда, если намерзнусь, буду тебя сгонять.
И как напророчил, утренники стали морозными, пожухлая трава по утрам покрывалась седым инеем, но воздух днем был изумительным, хоть ложкой ешь. Маринка, одевшись потеплее — Демид ссудил ей свою старую куртку-пуховик, в какой когда-то пришел сюда, теперь постоянно возилась на улице, замечая за собой, что стала чувствовать себя… более живой, да и в зеркале уже отражалась порозовевшее лицо, бледно-серый цвет исчез, но седина незаметно прибавлялась.
Маринка вначале расстраивалась, но Демид посмеивался.
— А вот поверишь, что я был жгучий брюнет, и меня с детства прозвали греком.
— Почему греком?
— А у нас на улице почти все греки жили, отец женился на матери, у ней бабка была гречанка. Один я у родителей случился таким — все светловолосые, типичные русаки, а я был смуглый, брюнетистый, только вот глаза отцовские — голубые достались. Так вот и до сей поры, греком и зовут, несмотря на то, что я совсем побелевший.
— Демид, а лет тебе сколько?
— А сколько дашь? — прищурился он.
— Нуу, лет пятьдесят, с хвостиком.
— А тебе я вот сорок пять-восемь на глаз кидаю.
Маринка обиделась до слез.
— Да мне только тридцать пять будет!!
— А мне сорок четыре! — засмеялся Демид. — Вот, видишь, оба старше выглядим, не проходят бесследно всякие невзгоды. Но на то мы и люди, а не гады пресмыкающиеся, в любой ситуации надо быть человеком. И верить, что вот не за этим, а пусть за десятым, или даже двадцать пятым поворотом, опять же как выражается мой ушлый племяш — перевернется грузовик с чем-то вкусным.
— И ты веришь в это?
— Верю, Марин, и не голословно. Я же сюда, в горы, помирать шел четыре почти года назад. Это долгая история, но поверь, было все без пяти минут на тот свет, а вот Микушка — да, он как раз меня встряхнул, это пожалуй первый шаг был к вере. Я тогда еле брел, — про то позже, а в одном из предгорных кишлаков пацанята им в футбол играли.
— Это как? — не поняла Маринка.
— Да видишь ли, он из всех щенков самый слабый и такой нестандартный уродился. Голова перевешивала, лапы слабенькие, не держали его совсем, все остальные щенки уже бегали, а этот едва стоял, ну и решили его… А я как раз мимо брел, он уже пищать почти не мог, я споткнулся, они его пнули как раз мне в ноги. Ну я его и поднял, сунул к себе за пазуху, пацаны пооорали, вышла какая-то мало-мальски понимающая русский тетка, я её поругал, что детки растут жестокими, она поохала, побежала в свою мазанку, вынесла бутылку молока, я плошку попросил, поить-то его как, вот и пошли. Он у меня за пазухой скулил сначала, потом пригрелся, затих. Я иду-иду, встану, рукой потрогаю — вроде теплый, живой значит. Тут почуял — завозился, успел вытащить едва — надул, хорошо, не за пазуху. Нашел какую-то ямку с водой, протер его все эти ссадины, грязь, налил в плошку молочка немного, он, бедолага, и лакать не в силах, пищит, сорвал травинку, вот через них и поил пару дней.
— Ползли мы с ним, как две засыпающие мухи, я как-то и про свою болячку подзабыл, проблемы с малышом были.
— Потом в очередном кишлаке в аптеке пипеток купил, дело веселее пошло, а он, хитрец такой приладился только у меня за пазухой спать, правда, мужик с понятием, ни разу меня не обдул. Как-то полудохлый, а вот начинал возиться, и я выдернуть его успевал…
Вот так и шли, дней, наверное, десять прошло, потом он встал так крепенько на своих кривых лапках и сам молоко лакать начал из плошки, и тявкать тоненько так. Смешной такой, я бреду еле-еле, он за мной, хвостиком своим тоненьким мотает, потявкивает на меня, а у меня забота — малыш ведь совсем. — Сюда как попали? Да Мик чего-то унюхал, побежал за кем-то, долго не было, я побрел за ним, полз, наверх забирался, узенькая такая тропка козья есть и по сей день, я сколько времени по ней брожу, ну а потом огляделся на передыхе — вниз идти нет смысла, да и этот шалопай где-то выше весело тявкает, дополз вот до этой самой полянки — умотался, ноги подламываются, дотащился до приступки и там сразу отрубился.
— Проснулся — все тело затекло, щенок рядом прижался — два бедолаги. Ну, стал осматриваться. Домишко-то был совсем крохотный, это потом уже мне Файзулла рассказал, что в былые времена туристы наши сюда ежегодно наезжали, и была у них тут типа база отдыха — дальше-то перли — горы покорять. Полазил, посмотрел, погреб вот этот, там кой какие банки жестяные нашел большие, ведра вот потом сделал, банька, на скорую руку слепленная, и самое важное — ручеек-речушка чуть ниже. Избенка тоже ничего, из бревнышек, крыльцо подгнило, кой какие доски в полу заменить, стол, два топчана, а вот печка — буржуйка. Посмотрел, подумал, вниз ползти желания никакого нет, решил немного разобрать, пока жив, отчего же не занять себя чем-то, да и руки по работе соскучились.
— Вот и начали с Миком жизнь отшельническую. Повезло, правда, неимоверно, за банками жестяными нашлась бочка небольшая, а в ней мука сухая, запах немного затхловатый был, но лепешки мы печь научились, мне немного надо, а Мик, он у меня всеядный. Не до жиру, семена какие-то в пакетике нашел, на полу в мусоре валялись, соль закаменелую, монолитом, — все в избушке разбросано, перевернуто — видимо, приходили местные давненько, поживиться. Копать сил нет, просто насыпал их вон на тот клочок земли и сверху горсточками земли прикрыл, поливал, правда, ну и выросли петрушка-кинза, несколько морковок — урожай, семена собрал, опять посеял.
Маринка слушала, не перебивая, Демид спохватился.
— Пойдем в дом, темнеет уже, да и на снег заворачивает, небольшой, но выпадет скорее всего.
Попили чайку, зажгли керосинку, Маринка взяла свое вязание — загорелось ей связать джемпер для Демида, вязала простой резинкой, автоматически провязывая и внимательно слушая Демида — надо же как-то человека отблагодарить за приют.
А Демид, устроившись на другом топчане, негромко поворчал на Мика — тот пристраивал свою тушку у него в ногах.
— Ты угомонишься или нет? Не поверишь, мы с ним столько много времени провели вдвоем, иногда слов не надо, понимаем друг друга, единение душ выходит. Я ему что-то рассказываю, он вздыхает, где надо, гавкнет, если возмущается чем-то, вот так и живем. Привыкли, я здесь искренне наслаждаюсь спокойствием, природа, она лечит.
Маринка хмыкнула:
— Ну да, лечит!
— Подожди, вот весна придет, я на тебя посмотрю… по-другому заговоришь!
— Что-то не верится!
— Не будь пессимистом, в каждой, даже патовой ситуации всегда есть крохотное зернышко надежды, просто мы, люди, не всегда умеем его увидеть. Поверь, я знаю, о чем говорю. Так вот, а началось все до банального просто.
— С детства всегда была тяга что-то крутить, разбирать, после школы поступил в институт — получил диплом инженера-механика. Работа была по душе, женился, все как у всех, детей, правда, не завели, сначала я хотел на ноги встать, подрабатывал, где мог, трешку вот купили, потом на двух работах, основной и в автомастерской до полночи, крутился, жена тоже… карьеру делала. Черт его знает, где мы с ней как-то стали не по одной дороге идти, ну, как бы параллельным курсом. А курс, оказалось, с разными поворотами… Бывает вот так — вроде рядом, муж и жена, а каждый сам по себе, скорее соседствуют. Ни ругани, ни скандалов, ни, даже ревности, какое-то равнодушие… сила привычки что ли, пресно так.
Демид рассказывал, а Маринка вспоминала себя ту, и как же ей совсем не хотелось вспоминать её истерики, слезы, скандалы на пустом месте с отцом Петьки, потом идиотское поведение с Шуриком, а ведь стыдно про такое Демиду говорить?
— Я стал замечать, что резко худею — штаны сваливаться начали, думал, вот ещё немного и уйду с работы-стану вольным механиком. Появилась такая вот услуга «Муж на час» — как раз по мне — руки-то из того места растут. Ну и… упал вот на работе, дальше: «очнулся — гипс…»
— В общем, поставили перед фактом, опухоль какая-то в брюшине, операцию — слишком сложная, надо искать за границей — Германия, Америка, да и поздно, метастазы много где. Спросил, сколько осталось- от шести до десяти месяцев, прикинул — всякие химии делать бесполезно… Мать старенькую пугать совсем не хочется, сестры в курсе, обе плачут, я же младшенький в семье, братан тоже убитый, дома — тоска, жена пару истерик закатила — воздух в квартире болезнью, видите ли, пропитался. Успел группу получить, а потом четко так подумал — чего я буду от дивана до туалета, пойду-ка я напоследок потихоньку, куда глаза глядят, все равно…
— Ну и посидел, поприкидывал, поехал на поезде до другана своего, Виталия, он в Казахстане живет. Пробыл пару дней у него, он оставлял пожить, но тянуло меня подальше, пока брел, налюбовался цветущей степью. Ох и красота, скажу я тебе… тюльпаны всякие, маки!! Ну, а потом горы на горизонте появились, и так меня туда потянуло, паспорт в порядке, вот перешел ещё одну границу и брел так. Мужики водилы, отдать должное, везде, притормаживали, видели, что бредет по дороге изможденный, заросший дед, но я редко когда соглашался. Шел себе потихоньку.