Жалко, конечно, расставаться, но не прижилась она здесь, и дома был сын, которому мамка нужна, даже необходима. Ему, вон, уже под полтинник, а мамка, она до пенсии сыночка, а то и дальше — мамка. По жаре елось плоховато и продукты расходовались не очень. Маринка перешла на окрошку — благо, огурцы начали хорошо расти. Ну, как окрошку, скорее подобие её — яиц, колбасы и сметаны не было, но квас из концентрата, огурцы, редиска, лук, зелень — она с удовольствием хлебала эту тюрю, как называл её Демид.
К концу июня попробовали первую молодую картошку, Мик как-то приволок зазевавшуюся птицу, Демид ощипал, выпотрошил, наварили обалденный супец. А в начале июля он торопливо собрался идти вниз.
— Файзулла флаг поднял, я потопал.
Вернулся через пару дней, принес даже яйца, уложенные в пластиковое ведро. Маринка попрыгала, чмокнула Демида в щеку, понеслась готовить сто лет уже не пробованную, подзабытую, глазунью. А за столом Демид её огорошил:
— Марин, тебе надо собираться.
— Кууда? — поперхнулась Маринка. — Ты меня выгоняешь?
— Да, к сыну.
— Кто ж меня выпустит отсюда без документов-то??
Демид вздохнул — Есть документы, паспорт вот поедем заберем, билеты я уже оплатил, полетим вместе до столицы. Там, правда, у меня совсем не будет времени, час регистрации остается, так что я тебя даже не провожу. Но отец должен приехать встретить. Мальчишки в лагере, на море, — опередил он её вопрос.
— Ой, Демид, — глаза у Маринки наполнились слезами. — А как же ты?
— Как и был, решил вот, во избежание, полететь к своим пораньше, и тебя до Родины проводить, и мне, и тебе спокойнее.
— И когда лететь?
— Через неделю.
— А Мик?
Мик побудет у Файзуллы, дней несколько, потом сюда удерет, все как всегда.
Маринка все-таки разревелась.
. -Ну вот, я думал, ты скакать начнешь от счастья, а ты рыдать!
— Так все неожиданно… — и вскинулась, — откуда и почему так быстро?
— Да не быстро, Марин, я ещё в марте другана своего озадачил, он с твоим отцом связался. Там пока поверили и проверили, думали, как паспорт тебе передать, все решал-пробивал какой Владимир Иванович Чаплинский.
— Дядь Вова! — сквозь слезы улыбнулась Маринка. — Это маминой подруги, той самой теть Наташи муж, следователем работал.
— Вот, нашли возможность переслать паспорт и деньги тебе на билет и этому человеку, что паспорт привез, сама же понимаешь, ни по почте, ни с кем-то попутно передать такое нельзя.
— А кто привез паспорт, он что надежный?
— Более чем, он мальчишек из Киргизии в Москву привез.
— А, это тот самый Хамза, отчество такое трудное?
— Да, он. Мариш я купил тебе брюки и футболку, шлепки вот ещё, не полетишь же ты в таком экзотическом виде.
— Ох, Демид, у меня нет слов.
— Не грусти, сама же постоянно твоей тети Лиды выражение говоришь: «Не писай в компот!»
— Там повар ноги моет, — криво улыбнулась Маринка. — Я так боюсь, Демид… Реально страшно после такого возвращаться!
— Ну вот, ты так тосковала по всему. Откуда пессимизм, все будет хорошо, увидишь.
И через шесть дней ехали в междугороднем автобусе в Душанбе муж с женой. Приятный, уверенный в себе седой мужчина и какая-то поникшая женщина, худенькая, с коротким волосами, в которых виднелась прядками седина.
В Душанбе на автовокзале их ждал пожилой киргиз, опознанный по национальной шляпе. Он долго обнимался с мужчиной, восклицая:
— Ай какой ты стал, крестник, я тебя помню еще дошколенком.
Обнял женщину, по отечески погладил её по голове, а та, уткнувшись ему в плечо, что-то бормотала, всхлипывая. Посидели в тени раскидистого дерева, в небольшой уютной чайхане, поговорили, посмеялись, затем пара села в автобус, идущий в аэоропорт. Киргиз долго смотрел ему вслед, вздохнул и, набрав какой-то номер на стареньком телефоне, весело сказал:
— Привет, дорогой! У меня все хорошо, племянника встретил, да вот, торопится в Россию, самолет через три часа вылетает, встречай там.
Обычный разговор, обычная встреча, не привлекли ничьего внимания.
Маринка, с раннего утра бывшая в напряжении, смогла расслабиться только тогда, когда самолет, разбежавшись, взлетел.
Уткнулась в плечо Демида и горячечно зашептала:
— Божечка, неужели это мне не снится?
— Все хорошо, Мариш.
К ним подошла стюардесса:
— Вашей жене плохо, ничего не надо?
— Водички, если можно, она переволновалась, да и жара…
В Москве были в восьмом часу вечера, пока подали автобус, пока довезли до здания аэропорта, времени у Демида оставалось в обрез — до окончании регистрации всего ничего, и Демид, поцеловав Маринку в щеку, наказав завтра же выйти с ним на связь, побежал вперед.
Маринка, шедшая в толпе прилетевших, увидела отца и споткнулась — похудевший, сильно постаревший, он стал совсем другим, скользнул по ней равнодушным взглядом и стал опять всматриваться в пассажиров.
< — Не узнал!
А Коля искал Маринку и не находил.
— Неужто не прилетела? — заволновался было, но сзади его кто-то потянул за рукав.
— Пап?
Он резко обернулся — худая, загоревшая дочерна, с чуднОй прической, она мало походила на ту Маринку, какой была все эти годы.
— Марин, ты?
— Я, пап, я!
— Ё… ё… — зазаикался отец, осторожно приобнимая, удивленно и неверяще вглядываяь в её лицо. — Ни х… чего себе? Не узнал бы!
— Ты на автобусе?
— Не, с Лидухиным Марком.
— А теть Лида, — сжалась Маринка, — она тоже здесь?
— Не, она с Арсюхой дома, у них там сеанс связи с отцом, — забирая у неё из рук небольшую сумку и двигаясь вперед, говорил Коля.
— Пап, а Петька… он как?
— А чего Петька? Петька растет, они с Валиком на море, двадцать третьего приедут. — Он резко остановился. — Я тебя прошу, очень, — он выделил это слово, — очень, не смей наезжать на бабу Шуру. Это таджичка, что им помогла тогда, они её за бабушку оба считают, она для них…
— Не буду, пап, обещаю, мне бы поверить, что я в России сначала.
Подвел её к машине, из неё вышел очень даже приятный мужик, в те далекие времена, Маринка бы сразу стала строить глазки, чего-то говорить. Сейчас же, поздоровавшись, мышкой юркнула на заднее сиденье.
— Ну, поехали! — крякнул Коля.
Он был в растрепанных чувствах, вроде только голос остался Маринкин, она совсем пришибленная, такой он свою дочь не помнил никогда. Всю дорогу Маринка вглядывалась в родимые просторы, мелькающие за окном, и никак не могла поверить, что она почти дома. Ей все казалось — она спит, а сейчас проснется от горячего дыхания Мика у самой щеки, или бодрого голоса Демида:
— Просыпайся, горянка, петушок пропел давно!!
Демид… у неё как-то враз защемило сердце.
Подъехали к дому, Маринка поблагодарила Марка и боязливо остановилась у подъезда, ожидая, пока Коля о чем-то переговорит с Марком.
Поднялись на свой этаж, вошли в квартиру, Маринка неверяще осматривалась. Кой чего изменилось, у входа вместо узенькой полки для обуви стоял какой-то комод.
— Чё? — заметил её взгляд внимательно наблюдавший за ней отец. — А, полку пришлось в деревню, обуви у нас теперь до фига, у пацанов всякие кеды, кроссы, ботинки. Проходи, чё стоишь, как не родная??
Маринка прошла на кухню, вытащила из сумки орехи, сухофрукты, специи, какие-то фрукты, сунутые Хамзой, и устало сказала:
— Пойду в сынову комнату…
— Марин, там теперь твоя комната, пацаны в зале, их же двое! — ожидая, что она начнет качать права, напрягся Коля.
— Хорошо! — безразлично пожала плечами Маринка. Пошла в зал, зажгла свет, огляделась. Большой диван, в углу компьютерный стол, два стула возле, везде порядок, ничего лишнего, а на полке в углу большая фотография в рамочке — Коля обнимает смеющихся мальчишек.
Маринка осторожно взяла её и опустилась на пол, так и застал её чего-то там ставивший на стол Коля.
— Ты чего? Этот Демид, он тебя обижал что ли?
— Этот Демид меня спас! Петька, какой он стал большой!!
— Пойдем, поешь и поговорим! — протянул ей руку отец.
Маринка взяв кусочек колбасы, повертела и положила обратно.
— Отвыкла!
Потом устало сказала.
— Пап, я пойду помоюсь и спать, давай завтра поговорим??
Коля крякнул:
— Да, конечно, ты, это, не переживай так, все же нормально.
Маринка как-то невесело улыбнулась:
— Хотелось бы верить!
Намылась, пошла спать, а Коля ошарашенный сидел на кухне и никак не мог переварить эту сегодняшнюю встречу. Его стервозная дочка исчезла, вместо неё прилетела измученная, уставшая душой женщина.
— Вот ведь, хватанула сладкого до слез!
Утром Маринка, привыкшая в горах вставать рано, проснулась, что называется, с петухами. Открыла окно и поморщилась, вместо привычной тишины и радостного щебета птиц, здесь были звуки цивилизации — где-то громко орали вороны, в соседнем дворе завывала сигнализацией чья-то машина, дворники брякали мусорными бачками, шуршали шинами по асфальту непрерывно едущие машины.
— Мдаа, все, как ты хотела, Марина Николаевна!
Пошла на кухню, включила чайник, достала заварку, заварила, попробовала — сморщилась. Рядом с Демидовыми сборами не стояла такая бурда.
Послышались отцовские шаги:
— Чего не спишь, рано ведь ещё?
— Привыкла! — пожала плечами Маринка. — Жила по световому дню.
— А вечерами как же?
— Керосинку зажигали.
— Ты мне это, кофейку сделаешь? Я пока умоюсь, побреюсь?
Маринка кивнула, сделала отцу кофе, нарезала какие-то бутерброды, ощущая себя здесь, в своей квартире как-то не так, потом поняла — как в гостях!
Пришел какой-то задумчивый отец, после кофе вздохнул:
— Марин, я пока тебя не было много о чем передумал… Когда вас, Петьки особенно, не было, жить не зачем стало. Мне трудно говорить, но мы с тобой два барана — не хотели уступать, мать наша рано нас оставила, умела она нас тормозить, эх! Я как отец получился дерьмовый, признаю! Понимаю, что поздно, — он вздохнул, — простить или нет меня, сама решай, да и нужно ли оно тебе, мое запоздалое признание? Но, Марин, за мужиков я зубами буду грызть любого. Петька — да, он мой по крови, да и Галинкино в нем стало проявляться — умеет сглаживать острые углы, хитренько так, а Валик — Валерка? Он у меня самая настоящая опора и надёжа. Пусть, не родной по крови, но по духу. Петьку без него какие-то чурбаны или кто там — душманы — замучили точно бы, он… какой он вернулся… Вот за это тебя прибить хочется. Я, честно, настраивался, что ты такая вся невиноватая явишься, и за пацанов просто биться с тобой.