Интересно… а ведь раньше (когда?) я этого не знал!
Гул в ушах тоже понемногу стихает. Опираюсь руками об пол и приподнимаюсь. Ноги слушаются плохо, меня «штормит» и качает.
Пулемет…
Вот он, на полу лежит. И лента вставлена в приемник.
Ощупываю себя – пистолет тоже на месте.
Нехилый, между нами говоря, геморрой может выйти! Судя по обстановке, здесь вполне себе современность. И тут здрасьте – мужик с пулеметом в разрушенном взрывом доме. Как прикажете сей факт объяснять?
Стоп-стоп-стоп!
Кому, во-первых объяснять? Где я вообще нахожусь?
Поднимаю с полу обрывок газеты.
Буквы все знакомые, а слова… не совсем. Так это украинский! Вот незадача-то! И как я теперь буду объясняться с их милицией? Ладно бы свои, а тут и вовсе – другая страна. И дом, кстати говоря, вполне себе на украинскую хату смахивает. Вон и рушники цветастые в углу валяются – взрывом их туда отбросило.
Увидев на полу осколок зеркала, приподнимаю его и пытаюсь себя рассмотреть.
Ну, относительно небрит – по нынешним (каким, кстати?) временам – не криминал. Так полстраны ходит. А кое-где так и все взрослое население мужского пола.
Немецкий танковый комбез – реконструктор я или кто?
Русская форма под ним – то же объяснение. Ну вот такой я весь двуличный и двусмысленный – таскаю сразу две формы. Жаба душит – бросить не могу!
Пистолет… Хм! Может стать проблемой! Но жалко ведь! Сунуть куда-нибудь, а после забрать? Вполне…
Пулемет.
А это вообще не мой, мало ли что у запасливого хохла в доме лежать может?
Кинжал.
У нас статьи за холодняк больше нет. У нас. А на Украине? Тоже вроде бы отменена…
Опа!
Голоса!
Ну все, милиция приехала…
Сдергиваю с пояса кобуру с пистолетом (внутри страшно заворочалось зеленое земноводное), сую ее под шкаф. Задвигаю под разломанную кровать пулемет.
Что будем им говорить?
Но не спешат входить в комнату милиционеры, видать, взрыва опасаются. Ладно, не станем их томить неизвестностью – выйдем сами.
Но, сделав несколько шагов, останавливаюсь. Что меня тормознуло? Да… фиг его разберет, но как-то вот не тянет меня сразу на свет божий вылезать. Прислушаюсь я, тем паче что и разговоры тут какие-то странные. И пригляжусь.
Прижавшись к стене, осторожно выглядываю во двор.
В первые мгновения мне кажется, что я снова вернулся на войну. Не пойму только, на какую? Точно не Чечня и не Дагестан – там найти газету на украинском языке, да еще в типично украинской хате – дело немыслимое!
Но все недвусмысленно указывает именно на это.
Несколько человек в разномастном камуфляже окружают троих безоружных парней. Они тоже в форме, но, в отличие от остальных, в одинаковой. Один, светловолосый, полусидит, отвалившись спиной на стену сарая, двое стоят. Судя по наличию повязки на ноге светловолосого, он ранен.
А чем, кстати, эти люди вооружены?
Так… автомат Калашникова, калибр семь и шестьдесят два – теперь я это оружие вспомнил. Равно как и все с ним связанное.
– И що ж мы тут, люди добрые, бачимо?
Еще один персонаж. Наголо бритый и длинноусый – прямо-таки опереточный запорожец! Этот сидит на обыкновенной табуретке и вертит в руках какие-то документы.
Вот он раскрывает один из них – знакомого вида красную книжицу.
– Филенко Александр Николаевич. Год рождения – 1992-й, Москва. Прописан там же, Открытое шоссе, дом… Был прописан!
И он бросает паспорт себе под ноги.
– Гарипов Руслан Магомедович. Год рождения – 1981-й, село Шатой… Прописан там же, ну, это и без паспорта понять можно.
И эта книжица летит на землю.
А в руках уже паспорт несколько иного обличья.
– Охримчук Мыкола Станиславович. Год рождения – 1984-й, Луганск. Прописан… угу, понятно.
Этот паспорт он на землю не бросает и продолжает вертеть в руках.
– Ишь ты – Мыкола! Шо ж ты, украинец, вместе с москалем и чеченом вместе делаешь? Га? Куды ж вы москаля того тащили?
– Ранен он, – негромко отвечает стоящий слева парень. Ничего типично украинского (как это принято изображать в книгах и в кино) в нем нет.
– Так и що? Ранен – подохнет, туда и дорога ему. Ты-то что с ними в одной компании потерял?
– К врачу его нужно…
– Будет ему врач!
Стоящие полукругом вооруженные парни ржут.
– О себе подумай! Пока есть чем думать!
– И что я должен думать?
Усатый усмехается. Ему явно весело, он прямо-таки упивается своей властью.
– Глупый, да? У тебя, хлопче, есть один выход. Подсказать?
Охримчук молчит.
– Так вот! Хочешь жить – докажи, что ты истинный патриот!
– Как доказать?
– Мы тоби веревку дадим. Ну и поможем, само собой. Подвесишь на воротах этих двоих – оставим жизнь. И к себе возьмем. Не сразу, понятно, да и оружия пока не дадим. Но жить будешь. Ну?!
Парень мотает головой:
– Ни! Не можно это – то мои браты!
– Москаль да чечен – давно тоби братьями стали? Они браты – а мы тогда хто?
– Фашисты вы… – глухо отвечает Охримчук.
И только сейчас я замечаю на рукавах всех вооруженных повязки со странным изображением. На черно-красном фоне стилизованная свастика. Ну, не совсем свастика, но очень уж похоже… Такие татуировки были на воевавших в Чечне наемниках. Против нас воевавших, само собой разумеется. Только накалывали их на коже, и красно-черного фона там не имелось.
– От так? – неожиданно спокойно произносит главарь. – Добре… Гнат!
– Тут я, пан сотник!
Сотник? Где это в армии такие звания есть? Или тут тоже сплошь реконструкторы подобрались? Ну, тогда они изображают что-то совсем непотребное…
– Пошукай в дому, – кивает в мою сторону бритоголовый. – Там я малость гвоздей бачив, сотку. Вот сюда их и тащи. Да молоток не забудь! Мы сейчас тут барельеф делать станем – аккурат на том заборчике! Развесим цих гавриков так, чтобы они друг другу в гляделки пялились – нехай так-то и висят, пока не сдохнут! Олекса!
– Тут я, пан сотник!
– Дуй к Семену! У него камера хорошая есть, я вчерась бачив. Нехай он сюда ее тащит – снимем ролик!
Со щелчком встает на место последний пазл. Свастики, распятие, слова Охримчука – это нацисты!
Да, я понимаю все, что они говорят. И? Немцев я тоже понимал, очень, кстати, неплохо. Даже разговаривал. А теперь, стало быть, фашисты говорят по-украински? Ну и что с того? Они стали белыми и пушистыми?
Не заметно.
Распять раненого?
Перед глазами встают распятый на кресте солдат в Чечне, распятый пленный на кресте на Волховском фронте. В одном месте это сделали боевики, в другом – немцы. И что – между этими случаями есть какая-то разница?
Нет.
И те фашисты – и другие.
И эти.
Все. Вопросов больше нет.
Отступаю в сторону, прячась в стенной нише, за печью. Если Гнат пойдет прямо, он будет ко мне левым боком. Свернет – спиной.
Кинжал сам собой прыгает в руку.
Топот ног, злодей направо свернул. Отчего злодей? А кем его еще называть прикажете? Помогаешь негодяю творить зло – сам такой.
Пара шагов, и моя рука ложится на рот Гната, лишая того возможности заорать. А кинжал мягко входит ему в печень – этот удар у меня хорошо поставлен.
Дрыгнулся мужик, изогнулся… но поздно…
Один готов.
Делаю несколько шагов в комнату с оружием. Минутка-другая у меня еще есть.
Пистолет – на место, патрон дослать, кобуру расстегнуть.
Проверяю пулемет – вроде бы все в порядке. Не самый, конечно, айс стрелять из него сейчас, мало ли сколько народу вокруг шастает? И что это за народ… тоже неизвестно.
Снова к выходу – опять осторожно выглядываем во двор. А там уже кипит «работа». К рукам двоих ребят – Охримчука и Филенко – уже привязали длинные доски. Это чтобы они руки в стороны расставленными держали и не особо мешались при распятии. Сейчас большая часть гопы навалилась на чечена, оказавшегося неслабым таким бойцом – отмахивался он отчаянно и парочке человек подвесить успел основательно.
Сотник развалился на табуретке и, опершись спиной на стену, ухмыляясь, наблюдал разворачивающееся перед ним зрелище, отпуская ехидные комментарии.
С тебя и начнем…
Прыжок, взмах приклада – получи!
Съехал бедолага на землю, даже и не пукнул лишний раз.
– Смирно!
И ухожу прыжком налево.
Старшинский рык – это, знаете ли…
Инстинктивно в струнку вытягиваешься, по себе помню.
Обалдевшие мерзюки отпускают Гарипова – тот мешком падает на землю.
И оборачиваются на окрик.
А там никого нет. Только кулем валяется у стены «пан сотник».
Все пленные у вас, ребятки, за спиною, то есть по отношению ко мне слева, и под выстрелы не попадают. Чечен так и вовсе на земле лежит.
Ду-ду-ду-ду-дах!
Еще гуляет по двору эхо от выстрелов, а мордовороты уже оседают на землю. Почти на одной линии стояли, пули навылет шли, оттого и стрелял я немного.
МГ-34 машина жуткая и сама по себе, а уж в подобном случае…
Пленники удивленно лупают глазами, пытаясь вникнуть в суть происходящего. Потом, все потом!
Кидаю чечену кинжал:
– Давай в темпе веревки режь! Вооружайтесь, мать вашу!
– Ты кто? – удивленно спрашивает он. А кинжал еще в воздухе поймал. И сразу за рукоятку – молоток!
– Старшина Красовский! Еще глупые вопросы есть? Нет? Выполнять!!!
А сам присаживаюсь на корточки у сотника. Пистолетным стволом разжимаю ему зубы. Немилосердно бью его по щекам – очнись!
– Га?
А еще разок?
– Эй! – Не очень-то у него это получается – с пистолетным-то стволом во рту…
И еще раз…
– Ты кто?
– Старшина Красовский, двести восемьдесят шестая стрелковая дивизия, отдельная разведрота.
– Э-э-э… не знаю такой.
– Ну и что? А ты что за фрукт?
– Не знаешь? – В его глазах явственно видно удивление.
Бац!
– Ой! Гнатюк я! Сотник Гнатюк!
– Та еще собака, – опираясь на палку, подходит сзади Филенко. – Людей живьем сжигал… личность известная. Тут вся его сотня, вчера только появились.