блегчение, поняв, что насилия не предвидится. И тут же раскрыли рты, уставившись на стоявшего внизу украшенного перьями монстра, чей вид невольно поверг их в состояние шока.
— Ясно, что ты наделал? — шепнул Сэм за спиной Хаука.
— Этому небольшому фокусу я научился в Голливуде, — произнес сквозь зубы Маккензи. — Подобная какофония подчас выразительнее любых слов. У меня в кармане магнитофон с тремя степенями громкости и защиты от помех.
— Выключи его, черт бы тебя побрал!
— Я сделаю это только после того, как эти дрожащие от страха дегенераты осознают, что перед ними Повелитель Грома, вождь уопотами, чье высокое положение в его племени требует почтительного к нему отношения.
— Двое самых трусливых судей стали медленно подниматься с колен, и когда исторгавшиеся магнитофоном вопли затихли, они вернулись на свои места.
— Слушайте меня, мудрые старейшины национального правосудия! — заревел Повелитель Грома, и слова его эхом отдались от стен. — Ваш народ изобличен в организации подлого заговора с целью обманным путем лишить нас права владения собственностью и отобрать у нас наши луга, и горы, и реки, обеспечивавшие нас средствами существования. Вы загнали нас в гетто из глухих лесов и безводных земель, где не растет ничего, кроме не нужных никому сорняков. Но разве это не наша страна? Не здесь ли обитали тысячи племен, то жившие в мире со своими соседями, а то и воевавшие с ними, как делали это и вы, сперва сражаясь с нами, потом с испанцами, французами и англичанами, а в заключение — и друг с другом? Неужто у нас меньше прав, чем у тех, кого вы победили, а затем, простив, приняли в лоно своей культуры? Чернокожее население этой страны пребывало в состоянии рабства двести лет, мы же — пятьсот. Неужели вы допустите, чтобы подобное продолжалось и в наши дни, в эту эпоху?
— Я против такого положения вещей, — произнес тотчас один из судей.
— И я, — поспешил присоединиться к нему второй член Верховного суда.
— Разумеется, и я тоже, — заявил третий и столь отчаянно тряхнул головой, что челюсти его громко клацнули.
— О Боже, я читала материалы этого дела не менее десяти раз и всякий раз рыдала! — воскликнула женщина-судья.
— Этого-то уж от вас никто не требовал! — сверкнул глазами на нее верховный судья и отключил микрофоны, чтобы суд мог посовещаться в тишине.
— Я люблю его! — шепнула Дженнифер на ухо Сэму. — Мак высказал буквально все в каких-то нескольких фразах!
— Но зато он никогда не проплывал в море во время урагана тридцати семи миль!
— Наш генерал очень красноречив, — заметил Пинкус чуть слышно. — Он знает, что и как говорить!
— Мне что-то не очень понравилась ссылка на чернокожих, — так же тихо промолвил Сайрус. — Ведь его индейских братьев не заковывали в цепи и не продавали, хотя, признаюсь, в целом он действует в верном направлении.
— Вы правы, Сайрус, нас не заковывали в цепи, — отозвалась Редуинг, — нас просто убивали или сгоняли с наших земель в места, где мы умирали с голоду.
— О'кей, Дженни, признаю свое поражение!
Снова включили микрофоны.
— Итак, продолжаем! — изрек крайний справа судья. — Поскольку ваши интересы представляет адвокат Пинкус, известнейший в Бостоне юрист, мы, конечно, признаем ваши полномочия, но осознаете ли вы, сколь серьезен предъявленный вами иск?
— Мы хотим лишь получить назад то, что принадлежит нам по праву. Обо всем же остальном можно порассуждать, но не более того.
— В вашем иске об этом сказано не столь определенно, вождь Повелитель Грома, — заявил судья-негр, и, когда он взял со стола листок бумаги, во взгляде его промелькнуло неодобрение. — Ваш официальный поверенный — Сэмюел Лансинг Дивероу, не так ли?
— Да, так. Означенное лицо — это я, сэр, — выступил вперед Сэм и встал рядом с Хаукинзом.
— Исковое заявление составлено чертовски здорово, молодой человек.
— Благодарю, сэр, но если по-честному...
— Возможно, вам за него пустят пулю в лоб, — продолжил судья, не обращая внимания на слова Дивероу. — Однако в этой бумаге содержится некий подтекст, отдающий сарказмом. Создается впечатление, будто вы заинтересованы не столько в восстановлении справедливости, сколько в мести.
— Если возвращаться к прошлому, то, действительно, я был возмущен, сэр, когда узнал о свершившейся несправедливости.
— Вам платят не за то, чтобы вы предавались своим чувствам, господин адвокат, — проговорил судья слева, — а за то, чтобы вы в своем обращении объективно изложили суть дела. Вы же вместо этого возводите чудовищную напраслину на давно уже почивших лиц, которые, понятно, не в состоянии сказать что-либо в свою защиту.
— Мои заключения основываются на ранее неизвестных материалах, и нет ни одного факта из упомянутых мною, который не был бы подтвержден историческими документами.
— Вы что, профессиональный историк, мистер Дивероу? — спросил один из судей.
— Нет, господин судья, но я профессиональный юрист и как таковой способен представить излагаемые в документах бесспорные факты в качестве свидетельских показаний, что, я уверен, доступно и вам, сэр.
— Очень мило с вашей стороны, что вы не отказываете в этом нашему коллеге, — съязвил другой судья.
— Я никого не хотел обидеть, сэр.
— Однако, судя по вашему высказыванию, сами вы весьма обидчивы, господин адвокат, — молвила леди. — А из этого следует, что и вам ничего не стоит обидеть другого.
— Я действительно могу быть резок, но только тогда, когда имеются на то основания, мадам.
— Эту особенность вашего характера я и имел в виду, мистер Дивероу, когда говорил о саркастической тональности составленного вами заявления. У меня сложилось впечатление, что вы хотите ни больше, ни меньше, как отставки части правительства, тотальной капитуляции с его стороны, что легло бы тяжелым бременем на плечи налогоплательщиков нашей страны. Учитывая объективные условия, предложенный вами путь решения проблемы нереален для нашей нации.
— Если только суд позволит мне сказать пару слов, — вмешался вождь уопотами Повелитель Грома, — то я хотел бы заметить, что сей блистательный адвокат и мой юный друг имеет репутацию человека, способного выразить в открытую благородное негодование, когда он чувствует, что для этого есть причина.
— Что?! — зашептал Сэм и ударил Хаукинза локтем под ребро. — Замолчи сейчас же!..
— Он смело берется за то, на что не решились бы и ангелы, но кто из нас смог бы осудить исключительно честную натуру только за то, что она искренне верит в конечное торжество справедливости по отношению к обездоленным? Вы, сэр, заявили, что ему платят не за то, чтобы он предавался своим чувствам. Но вами в данном случае допущена неточность, ибо ему вообще не платят: он безвозмездно тратит свое время, не рассчитывая на награды за верность своим убеждениям... И каковы же они, эти убеждения, заставившие его встать на нашу сторону? Позвольте мне попытаться объяснить вам это. Впрочем, было бы куда лучше, если бы каждый из вас лично посетил с дюжину резерваций — мест обитания индейцев. Тогда бы вы сами увидели, что сделал белый человек с нашим некогда гордым народом. И убедились бы, в какой нищете и в какой грязи приходится нам влачить свое существование и сколь, увы, беспомощны мы. Спросите себя, могли бы вы жить в таких условиях, не испытывая при этом чувства обиды? Эта земля была нашей. Когда же вы захватили ее, мы сумели как-то проникнуться сознанием того, что на ней взрастет более великая, чем мы, единая нация и что мы станем частью ее... Но этому не суждено было сбыться. Вы отнеслись к нам с полнейшим пренебрежением, отмахнулись от нас и, загнав племена наши в изолированные от внешнего мира резервации, лишили индейцев возможности внести свой вклад в прогрессивное развитие общества. Это зафиксировано в исторических документах, а посему не может быть предметом дискуссии... Если даже наш ученый адвокат и привнес в свое заявление гневные, саркастические, по вашему выражению, нотки, то это все равно не помешает ему войти в историю юриспруденции двадцатого века как Кларенс Дарроу наших дней. И, выступая от имени принесенных в жертву уопотами, я заявляю, что мы боготворим его!
— Боготворение, вождь Повелитель Грома, не входит в перечень вопросов, рассматриваемых нашим судом, — хмуро заметил крупный чернокожий судья. — Вы можете сколько угодно боготворить своих богов, быка, икону или самого что ни на есть нового гуру, но для судопроизводства это не имеет никакого значения, да и не должно иметь. Для нас предметом поклонения является только Закон. Мы вносим решение, опираясь на проверенные факты, а не на умственные спекуляции, пусть и кажущиеся весьма убедительными, но базирующиеся исключительно на ничем не подтвержденных сведениях, содержащихся в письменных текстах столетней давности.
— Подождите минутку! — крикнул Сэм. — Я читал исковое заявление...
— Мы полагали, господин адвокат, что это вы составили его, — перебила его леди. — Выходит, мы заблуждались?
— Да... То есть это другая история... Но позвольте мне сообщить вам кое-что. Я, черт возьми, юрист, и как таковой тщательнейшим образом изучил это дело. Так вот, сведения, приводимые в исторических документах, использованных при составлении искового заявления, неопровержимы! И если суд из практических соображений предпочтет проигнорировать данное обстоятельство то, значит, вы кучка...
— Чего, адвокат? — спросил сидевший слева судья.
— Ну что ж, я скажу: кучка трусов!
— Я люблю тебя, Сэм! — прошептала Дженнифер. Членов Верховного суда столь потрясло это заявление юного поверенного, что они заговорили вдруг все разом, пока раскатистый голос вождя Повелителя Грома — он же Маккензи Лохинвар Хаукинз — не заставил их умолкнуть:
— Может, вы позволите и мне вымолвить слово, столпы правосудия на этих похищенных у нас землях?
— О чем это вы, оперенный термит? — промолвил верховный судья Рибок.
— Вы только что выслушали гневную речь честного человека, выдающегося юриста, изъявившего готовность отказаться от блестящей карьеры во имя правды, сокрытой в письменных материалах, которые никогда не должны были увидеть света дня. Именно таким, как он, бескомпромиссным личностям обязана наша страна своим величием, поскольку они не отворачиваются от правды, осознавая ее значимость. Правда, нравится она нам или нет, должна приниматься нами как нечто данное, и, каких бы жертв ни требовала она от нас, нам следует относиться к ней, как к яркой звезде, указую