— У него в это время массаж, сэр, — откликнулась бодро мисс Трухарт.
— Мне не хотелось бы никого осуждать, но все же...
— Вы имеете полное право критиковать своих сотрудников, господин президент, — перебил своего хозяина его возможный преемник.
— В последнее время Сьюбагалу пребывает в стрессовом состоянии. Вся журналистская рать честит его почем зря, он же очень чувствителен.
— А массаж — лучшее средство для снятия стресса, — подхватил вице-президент. — Поверьте мне, уж я-то знаю!
— Итак, на чем мы остановились, джентльмены? Давайте сделаем отметку на компасе и закрепим фалы.
— Есть, есть, сэр!
— Господин вице-президент, дайте хоть немного передохнуть нам!.. И не проще ли ориентироваться теперь по луне, коль уж предстоит отныне пользоваться лунным календарем или календарем лунатиков, как вам больше нравится?.. Почему-то, вижу я, никто не засмеялся?
— Как ваш министр обороны, господин президент, — не сводя осуждающего взора с директора ЦРУ, в разговор вступил малорослый человечек, чье худое лицо едва выглядывало из-за стола, — я утверждаю, что ситуация совершенно абсурдна. Нельзя допустить, чтобы эти идиоты в Верховном суде обсуждали вопросы безопасности страны в связи с каким-то давно забытым так называемым соглашением с индейским племенем, о котором никто никогда и не слыхивал!
— Я слышал об уопотами! — не вытерпел вице-президент. — Не скажу, что американская история была моим любимым предметом, но, помню, это название мне показалось забавным, как, скажем, чиппева[8]. Я думал, что их перебили или что они умерли от голода или еще от чего-нибудь.
Воцарившуюся вслед за этим на краткий миг тишину нарушил директор ЦРУ Винсент Манджекавалло. Свистящим шепотом он обратился к молодому человеку, который вот-вот должен был стать главнокомандующим страны:
— Еще одно слово, недоумок, и ты окажешься в цементном купальном халате на дне Потомака. Я ясно выражаю свои мысли?
— Право же, Винсент!
— Послушайте, президент, я ведь отвечаю за безопасность всей страны, не так ли? И да будет вам известно, этот парень — самое большое трепло во всем свете. Если бы я позволил себе проявить крайнюю степень предубеждения, то давно бы покончил с ним, обвинив его в том, чего он, возможно, и не говорил и не совершал... Это, понятно, не для протокола...
— Но это же несправедливо! — взвыл вице-президент.
— А мы и живем в несправедливом мире, сынок! — заметил обильно потевший министр юстиции и вновь переключил свое внимание на стоявшего у доски юриста Белого дома: — Итак, Блэкберн...
— Уошберн...
— Пусть будет «Уошберн», если вам так больше нравится... Поставим на этом точку и займемся нашей проблемой методично и всерьез. А начнем вот с чего: нам надо узнать, кто та сволочь, этот предатель, что стоит за столь исключительно непатриотичным, антиамериканским обращением в суд?
— Он называет себя вождем, Повелителем Грома и исконным американцем, — ответил Уошберн, — а представленное его поверенным исковое заявление — самое блистательное из всех, которые когда-либо доводилось видеть юристам. Так сообщает наш осведомитель. По мнению судей, высказанному ими, конечно в конфиденциальной обстановке, этот документ мог бы служить образцом юридического анализа.
— К черту анализ! — взорвался министр юстиции, прикладывая ко лбу замусоленный платок. — Я сдеру шкуру с этого законника и выставлю его на всеобщее посмешище! Считайте, что с ним покончено, он уничтожен! И когда наше ведомство доберется до него, он не найдет даже места страхового агента в Бейруте, не говоря уже о работе юриста! Его не возьмет ни одна фирма, он не дождется ни одного клиента, его услугами не воспользуется даже мясная лавчонка в Ливенворсе[9]. Кстати, как зовут сукина сына?
— Ну, — замялся Уошберн, и голос его сорвался вдруг на фальцет: — Тут мы столкнулись с временным затруднением.
— И в чем же оно, это затруднение? — Гнусавый Уоррен Пиз, чей левый глаз начинал косить вследствие какого-то дефекта, стоило ему лишь слегка разволноваться, выбросил голову вперед, как это делает курица, когда на нее наседает петух. — Назовите же нам его имя, вы, идиот!
— Да мне пока нечего вам сказать, — с трудом выдавил Уошберн.
— Слава Богу, что этот кретин не служит в Пентагоне! — протявкал крошечный министр обороны. — Иначе мы наверняка не досчитались бы половины своих ракет.
— Я думаю, они все давно уже в Тегеране, Оливер! — произнес президент. — Или это не так?
— Мое высказывание носило исключительно риторический характер, сэр! — Узколицый глава Пентагона, едва видный из-за стола, короткими рывками покачивался взад и вперед. — И замечу еще, что с той поры много воды утекло. И ни вас, ни меня там не было, сэр. Согласны со мною, сэр?
— Да-да, конечно, я не был там.
— Черт побери, Блэкборд, почему вы не можете сообщить его имя?
— Мы столкнулись с юридическим прецедентом, сэр, а что касается моего имени, то... Впрочем, это не важно.
— Что хотите сказать вы этим «не важно», зануда? Мне нужно знать его имя!
— Я совсем не это имел в виду...
— Так что же, черт бы вас побрал, вы имели в виду?
— Non nomen amicus curiae[10], — едва слышно зашептал очкарик, советник по юридическим вопросам при Белом доме.
— Да чем вы, черт возьми, занимаетесь там. Пресвятая Дева Мария? — спросил тихо директор ЦРУ, и его черные средиземноморские глаза выкатились из орбит, выражая крайнее недоумение.
— Видите ли, эта история восходит к тысяча восемьсот двадцать шестому году. Верховный суд согласился принять исковое заявление от имени анонимного истца, так называемого «друга суда».
— Я убью его! — проворчал тучный министр юстиции. С места, где он сидел, явственно послышался неприличный звук выпускаемых газов.
— Да прекратите вы это! — завизжал государственный секретарь. Его левый глаз начал бесконтрольно двигаться из стороны в сторону.
— Вы хотите сказать, что исковое заявление племени уопотами было составлено неизвестным юристом или юристами?
— Да, сэр. Вождь Повелитель Грома прислал своего представителя — молодого выскочку, который только что вступил в коллегию адвокатов штата. Повелитель индейцев наделил его временными полномочиями своего советника и согласился предъявить суду своего подлинного советника и автора анонимного искового заявления в случае, если таковое будет признано недействительным. Но этого не произошло. Большинство членов суда сочли исковое заявление вполне соответствующим принципу «mom nomen amicus curiae».
— Значит, мы даже не знаем, кто стряпал эту чертову бумагу? — все больше возмущался министр юстиции, безуспешно пытаясь сдержать отрыжку.
— Мы с женой называем это «извержением вулкана», — захихикал вице-президент, обращаясь к своему единственному начальнику.
— А мы — «паровозными гудками», — заговорщически ухмыльнулся президент.
— Христа ради! — завопил министр юстиции. — Нет-нет, я не вам это, сэр, и не этому пареньку: я обращаюсь к мистеру Бэкуошу.
— Меня зовут... впрочем, это не имеет значения...
— Уж не хотите ли вы сказать, что нам незачем знать, кто состряпал эту пакость, этот пасквиль, способный убедить пятерых-шестерых пустоголовых идиотов в Верховном суде подтвердить правомочность этого соглашения и тем самым разрушить оперативный центр нашей национальной обороны?!
— Вождь Повелитель Грома известил судей, что в надлежащее время, после того как суд вынесет свое решение и оно станет достоянием общественности, а его народ обретет свободу, он сообщит им имя юриста, составившего исковое заявление от лица его племени...
— Вот и славненько! — произнес председатель Комитета начальников штабов. — Тогда мы загоним этого выродка в резервацию к его краснокожим дружкам и взорвем всю эту милую компанию ядерной ракетой!
— А заодно, генерал, и всю Омаху, штат Небраска!
Экстренное совещание в ситуационной комнате закончилось. За столом остались только президент и государственный секретарь.
— Черт возьми, Уоррен, я просил тебя задержаться, потому что порой я не понимаю этих людей, — признался глава государства.
— Так они же никогда не учились в нашей школе, старый приятель!
— Что верно, то верно, но я имею в виду нечто другое. Они то и дело выходят из себя, орут, ругаются и все в том же духе.
— Люди низкого происхождения склонны к эмоциональным взрывам, мы оба это знаем. Им не свойственна врожденная сдержанность. Ты помнишь, когда жена директора школы, напившись, принималась горланить за часовней своего «Однояйцевого Рейли», она вызывала интерес только у ребят, принятых в школу за казенный счет.
— Ну не совсем так, — возразил, глуповато улыбаясь, президент. — Я тоже слушал ее.
— Да нет же, не могу в это поверить!
— Я вроде как бы подглядывал за нею. Думаю, она меня возбуждала. Все началось в танцклассе, с фокстрота.
— Эта сука проделывала со всеми нами одно и то же! Это ее развлекало.
— Наверное. Но давай вернемся к нашим делам. Надеюсь, ты не думаешь, что из этой индейской затеи может что-нибудь выйти?
— Конечно же нет! Просто верховный судья Рибок опять принялся за свои фокусы. Он пытается довести тебя до бешенства. Не может простить тебе, что ты захлопнул перед его носом дверь в наше общество почетных выпускников.
— Клянусь, я не делал этого!
— Знаю: ведь это сделал я! Его политические взгляды вполне приемлемы, но он крайне непривлекательный малый и одевается ужасно. А в смокинге — так просто нелеп. Итак, я думаю, ему очень хотелось бы нам насолить. Да и не только нам. Ты же сам слышал от Уошборда, как Рибок сказал нашему осведомителю про нас, что «эти придурки — не одни такие умные в городе». Разве этого недостаточно?
— И все-таки ни к чему, что все так распалились, особенно Винсент Манжа... Манжу... Манго... как его там?