— Перед нами пример обращения в приемлемом и в юриспруденции широком значении этого слова. Цель его — исправить допущенную ранее несправедливость... — констатировала Редуинг излишне запальчиво.
— По отношению к моим брюкам?
— Нет же, идиот, речь идет все о том же проклятом исковом заявлении!
— В таком случае у вас с Маком нет никаких расхождений во взглядах по данному вопросу. Раз вы столь серьезно отнеслись ко всему, что я только что рассказал, то это значит, что вами признается факт совершения преступления против вашего народа. Не считаете ли вы, что несправедливость должна быть исправлена?
— На чьей вы стороне? — спросила прелестная представительница коренного населения Америки.
— Сейчас я — поверенный самого дьявола, вынужденный в силу обстоятельств подавлять свои естественные устремления. Ну, а теперь скажите, что вы думаете обо всем этом?
— Как вы не поймете: то, что я думаю, не имеет никакого значения! Я боюсь за свой народ и не хочу, чтобы ему причинили вред... Будем реалистами, Дивероу. Малочисленное индейское племя — и вдруг выступает против такой могущественной государственной организации, как командование стратегической авиации... Как вы полагаете, сколько времени удалось бы нам продержаться? Что же касается конечного результата, то его легко предугадать. Хотя вариантов расправы с нами может быть несколько, методика будет одна: принятие соответствующих законов, провозглашение занимаемой нами земли особо важной в стратегическом отношении территорией, расселение нашего народа по разным местам, а в итоге — экономический и расовый геноцид. Подобное уже не раз бывало в нашей истории.
— И все же не стоит ли выступить против несправедливости? — произнес Сэм с бесстрастным выражением лица. — Хотя бы где-нибудь?
— В теоретическом плане я допускаю возможность борьбы, и к тому же активной, за торжество справедливости. Но не в данном случае. Наш народ не испытывает особых страданий. У моих соплеменников есть земля, где они живут. Правительство выделяет им приличные субсидии, которые с моей легкой руки превращаются в высокоприбыльные инвестиции. И вдруг ни с того, ни с сего ввергнуть их в болото законодательного насилия — именно насилия! Я не могу допустить такого.
— Мак с вами не согласится. Он оригинал: насилие не претит ему, он воспринимает его как должное. А теперь, мисс Редуинг, я готов побеседовать с вами о своей затерроризированной персоне и о величайшем юристе, как подозреваю, которого я когда-либо встречал, — и о моем работодателе, некоем Ароне Пинкусе. Хотя и боюсь, что при этом выявятся кое-какие несоответствия в наших взглядах. Видите ли, приступив к рассмотрению этого дела, мы перестаем уже быть частными лицами и независимо от нашего желания становимся представителями судебной системы. А из этого обстоятельства, вполне естественно, проистекает следующее: узнав о совершении тягчайшего преступления, мы не вправе бездействовать, поскольку подобное поведение несовместимо с нашими представлениями о долге. И ни в коем случае не поступим так, если мы и впрямь юристы, каковыми считаем себя. Вот это-то и имел в виду Арон, когда он сказал мне, что мы оба должны сейчас принять важнейшее решение в своей жизни и к тому же совершенно самостоятельно, не советуясь друг с другом. В общем, мы оказались перед выбором: пройти ли мимо ставшего известным нам вопиющего факта или бороться за правду, что, разумеется, загубит нашу карьеру, но преисполнит нас сознанием того, что мы не поступились своей совестью.
Дженнифер Редуинг не сводила с Сэма широко раскрытых глаз. Потом, глотнув несколько раз, заговорила срывающимся от волнения голосом:
— Вы женитесь на мне, мистер Дивероу?.. Нет, я не это хотела сказать!.. Ну как сами вы объяснили в лифте... просто сорвалось с языка!.. Оговорилась я!
— Ничего страшного, мисс... мисс... Какое у вас первое имя?.. И, что бы там ни было, это я сослался первым на дурацкую оговорку...
— Друзья зовут меня Ред.
— Но, конечно же, не из-за волос. О Боже, я еще ни разу в жизни не встречал ничего подобного: роскошные, блестящие и черные, как эбеновое дерево![83]
— Это гены, — ответила Редуинг, поднимаясь не спеша со стула. — Мой народ ел много красного мяса буйволов, которое и придает волосам, как мне говорили, этот блеск, закрепляемый генетически и передаваемый из поколения в поколение.
— Мне плевать на то, чем он вызван — жизнью ли в вигваме или чем-то еще, — сказал Дивероу, также вставая, и, уже обходя свой письменный стол, воскликнул в восторге: — Вы, самая красивая из женщин, с какими сводила меня судьба!
— Красота — всего лишь оболочка, Сэм... Простите, могу я называть вас Сэмом?
— Я буду только рад! Это куда приятнее, чем «идиот», как обращались вы прежде ко мне, — отозвался Дивероу и сомкнул свои руки у нее за спиной. — Вы бесподобны!
— Перестаньте, Сэм, это переходит всякие границы!.. Если вы и привлекаете меня, — а, по-видимому, так оно и есть, — то причиной тому — не ваше красивое лицо и высокая и стройная фигура, чего, впрочем, тоже не стоит сбрасывать со счетов, а целостность вашей натуры и великая любовь к праву.
— О да, что есть, то есть!
— Оставьте свои фривольности, Сэм, прошу вас!
— Ни за что!
И тут, как назло, раздался треклятый телефонный трезвон. Рука Дивероу с силой опустилась на письменный стол и, скользнув по пути по аппарату, столкнула на промокательную бумагу трубку, которую он тут же раздраженно поднял.
— Говорит автоответчик, — произнес Сэм громко и безучастно. — Вы попали в похоронное бюро Лугоши, но здесь в данный момент нет никого, кто мог бы взять трубку и выслушать вас...
— Брось дурачиться, мальчуган! — перебил Сэма грубый ворчливый голос Маккензи Хаукинза. — Слушай внимательно. Мы в опасности, и ты — в первую очередь. Поэтому советую тебе побыстрее уносить ноги.
— Забыл ты, что ли, ископаемые мозги? Едва ли и два часа прошло с тех пор, как я оставил тебя с просьбой не беспокоить меня до полудня, или, скажу для расширения твоего кругозора, до двенадцати часов дня...
— Подожди, Сэм, — прервал Хаук разглагольствования молодого юриста сдержанным тоном, что невольно заставило его собеседника по-новому отнестись к словам генерала. — Немедленно же уходи из дома.
— Но почему?
— Да потому, что в телефонной книге указан твой номер вместе с адресом.
— Там тысячи номеров и адресов...
— Но только двое из тех, чьи телефоны есть в книге, знают правду об уопотами.
— Ну и что?
— Запомни то, что услышишь сейчас, поскольку повторять я не буду: ни у меня, ни у тебя нет больше на это времени. Я не знаю, как это случилось, — подобный modus operandi[84]не свойствен Хайми Урагану. Он, черт возьми, может еще послать за нами одного или двух своих громил, но никак не убийц. По нашим следам пущен как раз наемный убийца. Ты понял?
— И, судя по всему, подобный поворот событий представляется тебе весьма несвоевременным, не так ли, Мак? Тебя что, не устраивает, чтобы тебя выпотрошили, а?
— Послушай, лейтенант, — произнес Хаукинз холодно, — мой адъютант Дези-Один, который какое-то время служил в районе Нью-Йорка, о чем я и не подозревал, встретил в коридоре отеля человека, которого знал по Бруклину. Это пресквернейший тип, лейтенант, и капрал, будучи личностью сознательной и к тому же прилично одетой, остановился около этого hombre vicioso[85], как назвал он его, когда тот наводил у столика администратора справки о двух джентльменах — Пинкусе и Дивероу.
— Боже мой!..
— То-то и оно, малыш!.. Потом этот гнусный субъект позвонил кому-то по телефону и, вернувшись к столу администратора, снял номер двумя этажами ниже нашего... Признаюсь, Сэм, мне очень не понравился этот телефонный звонок!
— Мне тоже.
— Я только что провел совещание с командиром Пинкусом, и мы пришли к одному мнению: ты должен немедленно выметаться из своего дома вместе с матерью и той причудливой горничной... какой-то там твоей родственницей, как сказал он мне. Нельзя допустить, чтобы их взяли в заложники.
— В заложники?! — завопил Дивероу, бросая взгляд на несравненную Ред Редуинг, недоуменно наблюдавшую за ним. — О Боже, ты совершенно прав!
— Я редко ошибаюсь в подобных ситуациях, сынок. Командир Пинкус приказывает тебе двигаться к той развалюхе возле парковочной площадки, где повстречались мы с ним. Я пошлю туда за тобой сержанта-артиллериста, как только мы найдем его... Миссис, похоже, укатила в лимузине за покупками. С командиром она не разговаривает, а если и обращается к нему, то лишь затем, чтобы выкрикнуть что-нибудь оскорбительное насчет испачканных занавесок и чужеродного запаха в ее машине. Ею утверждается, в частности, что от заднего сиденья несет, как от протухшей рыбы в сливочном креме.
— Мы сейчас отправляемся. Мне придется воспользоваться маминым «ягуаром», поскольку Стош не вернул мою машину. Так что пусть Арон скажет Пэдди, чтобы он искал «ягуар». Ну а что касается тебя. Мак... Откровенно говоря, мне плевать на то, что там с тобою будет, но помни: эта сволочь всего двумя этажами ниже тебя...
— Право же, я тронут твоим вниманием, сынок, но у меня есть еще немного времени, чтобы свернуть бивак и позаботиться о бумагах.
— С чего ты решил это? Мне противно говорить тебе об этом, но и ты такой же смертный, как и мы. И не исключено, что этот сукин сын уже охотится за тобой, прямо сейчас, сию минуту!
— Нет, Сэм, чего нет — того нет. Дези-Два неплохо поработал над замком этого сукина сына, и теперь его не открыть ни изнутри, ни снаружи. Единственный способ выбраться оттуда — это через окно пятого этажа. Во всяком случае, до тех пор, пока служащие отеля не выломают дверь. Она же укреплена стальными пластинами, скрытыми с внешней стороны под разными там украшениями. А это значит, что ее придется взорвать!.. Черт возьми, да неужто ты сомневался в моей способности набирать подчиненных!