Девушка кивнула.
— Правда, тут меня разбудил Секунд, и я не знаю, чем кончилось.
— Я видел этого ворона, — пробормотал гаруспик. — И Ромул тоже. Он свалился с небес камнем, метя прямо в переднего слона. Я тогда сказал бойцам, что боги подают нам знак.
У Фабиолы по телу пошли мурашки.
— Ворона послал сам Митра, — прошептала она.
— Как и мое видение в парфянском митреуме, — задумчиво произнес Тарквиний. — Необычайно ясное, каких у меня за всю жизнь наберется полдюжины, не больше. Последнее было давно, еще в Маргиане. Наверное, я теряю дар.
Несмотря на горькие слова гаруспика, Фабиолу тянуло к нему все больше: в отличие от шарлатанов, попадавшихся ей на каждом шагу, Тарквиний был истинным прорицателем. Если бы только вышло его к себе приблизить, чтобы он поворожил на успех ее замысла против Цезаря! Однако повелевать Тарквинием было не так просто. Прежде чем открывать ему тайну, Фабиола хотела знать, можно ли на него положиться. Вдруг он приверженец Цезаря, как ее брат? Поэтому начала она с того, что попросила замолвить за себя словечко Ромулу. Гаруспик, к ее отчаянию, наотрез отказался вмешиваться в раздор. И Фабиола пока решила не доверять ему никаких тайн.
— Я принес другим немало горя, влезая в чужие дела, — поведал ей Тарквиний. — Вы с братом уже взрослые, сядьте и обсудите все сами.
Фабиола, однако, не собиралась сама восстанавливать отношения с братом, упорно желая, чтобы он пришел первым. Поняв, что этого не случится, она лишь больше оскорбилась: может, он и чувствует себя правым, но она ему не уступит! Цезарь — насильник их матери, Ромул когда-нибудь сам в этом убедится!
Нежелание Тарквиния посредничать, впрочем, никак не повлияло на планы Фабиолы: она не отступит независимо от того, удастся ли ей получить поддержку богов. Или поддержку Ромула.
Первым из важнейших шагов стало примирение Фабиолы с Брутом. В день налета на Лупанарий, обессиленная битвой, болью и странным уходом Ромула, она все же не могла не отметить, как быстро примчался в Лупанарий Брут. Пользуясь невиданно удачным случаем вернуть любовника, Фабиола использовала весь свой немалый арсенал уловок. Всхлипывая, как ребенок, она поблагодарила его за то, что пришел ей помочь: ведь после измены с Антонием она не заслуживает ничего, кроме презрения! Улыбнувшись про себя его великодушному ответу, она по-кошачьи вкрадчиво начала рассказывать Бруту, как она им горда и как ей не хватало его заботы и доброты. Мягкие прикосновения к его груди тоже возымели немедленное действие, и Фабиола перешла к обещаниям: если он, такой славный и милый, вновь примет ее к себе, она клянется всегда-всегда, до конца жизни любить и ценить лишь его одного.
Речи ее были наигранными лишь отчасти. Девушка была рада наконец отделаться от Антония вместе с его злобным псом Сцеволой и по Бруту соскучилась вполне искренне. Правда, главной целью Фабиолы по-прежнему оставался заговор против Цезаря, однако Брут о нем, разумеется, ничего не знал, и покорное раскаяние любовницы вместе с ее затаенной чувственностью сделали свое дело: Брут привлек Фабиолу к себе. Той ночью она прибегла ко всем известным ей средствам, чтобы пробудить в Бруте исступленное вожделение, и их ласки мало чем отличались от бурных взрывов животной страсти.
В последующие дни и недели Фабиола, придерживаясь той же тактики, окружала Брута исключительным вниманием. Утомленный триумфами Цезаря и получивший передышку в войнах, Брут был счастлив расслабиться. После галльской кампании, перетекшей в гражданскую войну, он не знал отдыха, то участвуя в боях, то занимаясь государственными делами в Риме. Теперь же они с Фабиолой, как юные влюбленные, наслаждались обществом друг друга: ездили отдыхать на побережье, посещали цирк и театр, принимали в доме друзей и сторонников Брута. Фабиола тщательно следила за тем, чтобы отзываться о Цезаре исключительно с похвалой. Опрометчивость в отношениях с Антонием чуть ее не погубила, и теперь, прежде чем затрагивать опасную тему, следовало добиться полной преданности любовника. Когда Брута послали в Испанию, она продолжала ту же игру, зная, что ее час еще придет.
А до тех пор надо держать язык за зубами.
Ромул уже второй раз прошел мимо поворота к Лупанарию. Маттий, нетерпеливо метнувшийся взад-вперед, не осмелился заговорить: не ему спрашивать у Ромула отчета. Парнишка знал лишь то, что здесь замешана сестра благодетеля, и остальное его не интересовало. Ему хватало и того, что теперь есть на кого походить и у кого учиться. После того как Ромул пригрозил его отчиму, Маттий волен был не появляться дома целыми днями. Сестра больше не торговала своим полудетским телом — Ромул устроил ее продавать хлеб в лавочке местного булочника, знакомого юноше ветерана. Их мать, тощая, изголодавшаяся женщина, вместе с Маттием и его сестрой жила теперь в двух комнатах ближайшей инсулы, и ее лицо, бледное и осунувшееся от вечного недоедания, начинало понемногу принимать более здоровый вид. Ромул никогда не думал помогать беднякам — он и сам перестал быть рабом лишь недавно, — однако, начав заботиться о Маттии, взял на попечение и его близких. Они не так уж отличались положением от него самого в те времена, когда он сбежал из лудуса, и теперь Ромул с удовольствием помогал им деньгами. Кроме того, забота о них отвлекала его от тяжких мыслей о Фабиоле.
К этому перекрестку Ромула регулярно влекло с тех самых пор, как они с Фабиолой повздорили, однако он не позволял себе приближаться к Лупанарию. Вот и сегодня, замерев у поворота к нужной улочке, юноша пробормотал проклятие: неужели сестра не может сама сделать первый шаг к примирению? Тарквиний рассказал ему, что Фабиола с жадностью выслушивала рассказы о жизни Ромула после бегства из Рима, то проливая слезы над его горестями, то радуясь его удачам. Она явно любит брата, и он ее тоже, однако он не находил в себе сил согласиться на убийство человека, которому обязан освобождением от рабства.
Несмотря на всю сомнительность ее доводов, Ромул временами задумывался: а вдруг Фабиола права? Вдруг Цезарь и впрямь надругался над их матерью? И каждый раз от таких мыслей юношу передергивало. Они категорически не вязались с его уважением к диктатору и чуть ли не заставляли жалеть о свободе, что было уже совсем невыносимо. Ромул точно знал одно: убийством — какова бы ни была вина Цезаря — он сравняется с Гемеллом. Нет, никогда он не падет так низко! Фабиола пусть решает за себя. Брат не станет присоединяться к ее заговору.
Умалять достоинства и заслуги Цезаря Ромул тоже не собирался. После десяти лет беспорядков и кровопролития диктатор добился мира в Республике. Без него гражданская война вновь наберет силу, погибнут тысячи невинных людей. И заслуги главнокомандующего отнюдь не ограничиваются военными успехами: вместо того чтобы почивать на лаврах после триумфов, Цезарь с головой ушел в государственные дела. Введены новые законы, по большей части горячо принятые публикой, количество бедняков в Риме уменьшилось на десятки тысяч: их наделили землями в Галлии, Африке и Испании, теперь они смогут сами прокормить семьи, не ожидая подачек от государства. В столице началось строительство, в первую очередь на Марсовом поле и на Форуме, а значит, у многих горожан появилась работа и количество тех, кто получает от государства бесплатное зерно, сократилось на сотню тысяч.
Солдаты и сторонники Цезаря тоже не забыты: ветераны наконец получили давно обещанные земельные наделы, трибуны и центурионы окружены всяческими благами — оба жеста, как и задумывал Цезарь, принесли ему невиданное признание. Он знал, что былая слава Помпея не в последнюю очередь опиралась на признательность легионеров, которым выдавали щедрую награду при увольнении из армии. Даже Ромул и его товарищи из почетной стражи, не выслужившие достаточного срока, получили наделы — и не в провинциях, а в самой Италии.
Теперь Ромулу принадлежало небольшое поместье на южном склоне холма в пятнадцати милях от Капуи, и он нередко туда наведывался, каждый раз не забывая заглянуть к Сабину. Маттий, конечно же, ездил вместе с ним, временами присоединялся и Тарквиний. Бывший соратник по африканской войне был для Ромула кладезем сведений о том, как вести хозяйство, и вскоре они взяли в привычку подолгу полеживать за неспешными разговорами под чашу вина, пока Октавия, жена Сабина, хлопотала по дому, а Маттий носился по двору с их детьми. Потом мужчины верхом на мулах уезжали в поместье Ромула, а Маттий, выпросив позволение, оставался с Октавией: беззаботная жизнь, игры со сверстниками, обилие еды — что еще надо для счастья?
С помощью Сабина Ромул нанял шестерых местных крестьян и управляющего. Плата за их труд неимоверно увеличила его расходы, однако ему категорически претило использовать рабский труд. Он купил мулов, плуг, серпы, топоры, лопаты и грабли, крестьяне принялись подновлять полуразрушенный дом и сараи и выпалывать сорняки на заброшенных полях. Урожай пока рисовался только в мечтах, однако семена были посеяны, пшеница и ячмень должны были взойти позже. Зато за виноградными лозами придется походить не один месяц, пока получишь первое вино. Сабин, уперев руки в боки, то и дело разглагольствовал о тонкостях ухода за землей, и Ромул, слушая вполуха, задавался вопросом, так ли уж интересно ему занятие хозяйством.
В детстве он мечтал стать вторым Спартаком, поднять восстание против Республики и освободить бесчисленные толпы рабов, на чьем бесплатном труде зиждилось все государство. Возвращение в Италию уничтожило эту мысль в зародыше: Ромул прекрасно видел, что мечте не дано сбыться. Рабство составляло саму основу Римской республики, а против восставших выдвинутся не рекрутированные войска, с которыми воевал Спартак, а боевые легионы Цезаря, которые растопчут пеструю толпу необученных рабов в мгновение ока.
Отказ от давней мечты Ромул воспринимал почти как измену и, чтобы унять беспокойные мысли, постоянно напоминал себе о том, что не ему брать на себя заботу о всех римских рабах. Во-первых, уже действует государственное нововведение, за которое Ромул особенно был признателен Цезарю: теперь не меньше трети рабочих на любой южноиталийской латифундии должны составлять римские граждане. Это не только позволит свободным римлянам прокормиться, но и сократит нужду в рабском труде. А во-вторых — не Ромул виновен в тяжкой доле рабов. Он им ничего не должен. За исключением тех, кого знал по прежним временам: ради них юноша был готов перевернуть мир.