Вот одно из них. В «Сильмариллионе» каждый персонаж валяется в каком–то смысле единицей фиксированной, статической, даже, можно сказать, «Анаграмматической». В ранние исторические времена так было всегда, по умолчанию. Например, как отмечалось выше, в современном изречении «власть развращает» подразумевается, что характер человека, получившего власть, может измениться в худшую сторону, а ближайший древнеанглийский аналог этой фразы — пословица «Дай человеку волю делать то, что он хочет, и он покажет, каков он на деле» — автоматически подразумевает, что характер человека может меняться только с виду. Соответственно, в древнескандинавских сагах герою дается характеристика сразу, как только он появляется на сцене, например: «…когда он вырос, управлять им стало трудно; он был молчалив и необщителен, и при атом задирист — как в словах, так и в делах» (Греттир из «Саги о Греттире») или: «…у него был крючковатый нос и выдающиеся вперед зубы, рот его был довольно безобразен, но выглядел он очень воинственно» (Скарпетинен в «Саге о Ньялле»). Эти характеристики в дальнейшем никогда не оспариваются, зато у читателя неизменно остается интерес (который и составляет пружину сюжета) к тому, как подтвердят дальнейшие события это раз и навсегда вынесенное суждение. В «Сильмариллионе» Толкин почти всегда соблюдает это условию. Вот, например, описание Феанора: «…он был высок и красив собою, и весьма властен; взгляд его пронизывал насквозь, а волосы были черны, как вороново крыло; преследуя свои цели, он был охоч и неутомим Мало кому удавалось дать ему совет, который заставил бы его свернуть с избранного пути, и тем более никто не мог принудить его к этому». А вот, ниже, описание Хьюрина: «Статью Хьюрин был мельче своих отцов и даже собственного сына, однако он был неутомим и телесно вынослив, а также гибок и быстр, как все его родичи по матери, Харет из рода Халадина». Последний портрет указывает на второе важное правило, в котором «Сильмариллион» опять–таки следует древнескандинавскому поверью, или, если угодно, стилистической условности: «Люди суть то, что они унаследовали». Это убеждение разделяет и автор «Беовульфа». Обычно, описывая героя, саги присовокупляют к его характеристике и список тех его предков, которые хоть чем–нибудь да отличились — например, известностью, мудростью, исключительной свирепостью или исключительной ненадежностью. Толкин не решался настолько дерзко искушать коротенькое терпение современных читателей, однако все же и он прилагал к своим текстам диаграммы и генеалогические деревья. Для понимания «Сильмариллиона» они жизненно необходимы. Таким образом, вполне можно утверждать, что трагедия Нолдор/ов/ — это проблема отношений между sámmoeðri и sundromoeðri[400], то есть между братьями, полубратьями и кузенами. Трагедия «Сильмариллиона» — это трагедия смешанной крови. «Эльфы света» делятся на три группы, различные по старшинству, мудрости и близости к Валар/ам/: Ваниар/ы/, Нолдор/ы/, Телери[401]. Феанор — чистокровный Нолдо/р/, равно как и его сыновья. Однако после смерти матери Феанора его отец женился во второй раз, и у Феанора появилось два полубрата: Финголфии и Финарфин. Очень важно помнить, что их мать происходила не из Нолдор/ов/, а из «старшего» по отношению к последним племени Ваниар/ов/. Поэтому, несмотря на то, что полубратья были младше и во многом (например, в одаренности) уступали Феанору, оба они с самого начала были отмечены печатью превосходства, что выражалось в большей выдержке и великодушии. А их дети, благодаря дальнейшим межплеменным бракам, отличались уже и от своих отцов. Финарфин, сам дитя смешанного брака, взял себе жену из «младшей» эльфийской ветви — Телери; но сыновья и дочки были только на четверть Нолдор/ы/ и по характеру располагали к себе даже больше, чем дети Финголфина, в жилах которых текла смешанная кровь Нолдор/ов/ и Ваниар/ов/. Еще более выигрывали они в сравнении с другими, «чистокровными» двоюродными братьями — сыновьями Феанора. Наверное, чтобы отчетливее уяснить все это, следует внимательно рассмотреть диаграмму на с. 305 «Сильмариллиона». А разобравшись во всех этих соотношениях, читатель сможет лучше оценить значение таких противопоставлений, как Галадриэль/Арэдэль (смелость против безрассудной отваги) или Финрод/Тургон (оба — основатели потаенных королевств, однако второй не порвал с высшей мудростью Валар/ов/, а первый, теснее связанный с эльфами, решительно покинувшими Аман[402], от этой мудрости отказался). Эти противопоставления не остаются на уровне диаграммы; они простираются дальше и формируют как целые истории, так и отдельные сцены.
Например, история разрушения Дориата начинается, можно сказать, с гнева Карантира, четвертого Феанорова сына, на то, что его двоюродные братья, происходящие от Телери, были допущены к беседе с их прадядюшкой по матери Элвэ Тин голом (Серой Мантией), с которым сам Карантир ни в каком родстве не состоял: «Зачем сыновья Финарфина бегают в пещеры к этому Темному Эльфу со своими рассказами? Кто дал им право говорить с ним от нашего имени? Пусть они хоть совсем переселятся в Белерианд[403], но да не позволено им будет так быстро забыть, что их отец — нолдорский князь, хотя бы мать их и принадлежала к другому племени!»
Последняя фраза так и дышит презрением Мы чувствуем это особенно остро, поскольку нам известно, что в жилах сыновей Финарфина течет одновременно кровь «более благородная» (Ваниар/ов/, по бабушке) и «более низкая» (Телери, по матери), нежели у Карантира. В словах «пещеры Темного Эльфа» звучит дополнительная ирония: Элвэ правит Темными Эльфами, но сам к ним не принадлежит. Он был одним из первых трех эльфов, посланных в Средьземелье из света Валинора, но, полюбив Мелиан[404], так туда никогда и не возвратился. Пятьюдесятью шестью страницами раньше нам сообщается, что из всего своего народа «лишь он один видел Деревья Валинора в цвету[405]; он правил Уманиар/ами/[406], но сам принадлежал не к Мориквенди, а к эльфам Света…»[407]. Читателю, который не держит в уме генеалогий, забыл о давнем посланничестве эльфов Валинора или так и не усвоил, что «темные эльфы» и Мориквенди — одно и то же, остается только блуждать в потемках. Напряжение момента, прихотливые отношения между частичной и полной правдой от него ускользают. А когда ниточка теряется, то и горькая досада Ангрода[408], о которой говорится семнадцатью страницами позже, и то холодное состояние духа, в котором кладется основание Нарготронду[409], да и вся повествовательная структура «Сильмариллиона» остаются вне связи с целым, теряют смысл и начинают казаться случайными.
Лежащее в основе всего «того равновесие приходится добывать из генеалогий, их сведений о том, где и когда какое эльфийское племя находилось во время походя в Валинор[410], и« описаний разнообразных тонкостей междуэльфийссих отношений. Однако, если во всем этом как следует разобраться, в «Сильмариллионе» проявляется своего рода динамизм, цепочка причин и следствий. Как это часто бывает со скандинавскими сагами, здесь в случае каждого бедствия имеет смысл задавать вопрос «Кто виноват?» Простым ответ никогда не бывает. Возьмем, например, падение Гондолина, Потаенного Города, о котором Толкин начал писать уже во времена «Хоббита». Гондолин был основан Тургоном по прямому указанию Валар/ов/, и именно из этого города берег исток род Эарендила–Заступника. Каким образом узнал Моргот о местонахождении Гондолина? Чтобы ответить на этот вопрос, приходится перелистать чуть ли не весь «Сильмариллион», но в конце концов все опять сводится к «лирическому ядру» и конфликту родства.
«Лирическим ядром» здесь является сцена с участием Хьюрина, «самого могучего из смертных людей–воинов», двадцать восемь лет проведшего в заключении у Моргота, где он был принужден созерцать пытки, которым подвергались его соплеменники, и откуда он был в конце концов выпущен на свободу. Но никто — ни эльфы, ни люди — не захотел приютить его. Он вспоминает, как, еще мальчиком, сподобился побывать в Гондолине. Кроме того, он очень хорошо помнит, что попал в плен и лишился дома именно потому, что прикрывал отступление Тургона — властителя Гондолина — у болота Серех. Эти воспоминания подсказывают ему мысль направиться к границам Гондолина в надежде, что орлы Тургона приметят его и отнесут в потайное королевство. Орлы действительно заметили Тьюрина и сообщили о нем Тургону, но тот поначалу не захотел придти на помощь спасшему его когда–то человеку. Правда, «после долгих раздумий» он изменил свое решение, но время было уже упущено.
«Хьюрин же в отчаянии стоял пред молчаливыми утесами Эхориата; и вот садящееся солнце, пронзив своими лучами тучи, окрасило белые волосы Хьюрина в красный цвет. И вскричал тогда Хьюрин в пустыне, не тревожась о том, слышат его или нет, и проклял безжалостный край; и наконец, встав на вершину высокой скалы, обратил взор в сторону Гондолина и воззвал громким голосом:
«О Тургон, Тургон! Вспомни Болото Серех! О Тургон, услышишь ли ты меня из твоих заповедных чертогов?»
Однако ответом ему было молчание — только ветер шуршал в сухом былье.
'Точно так же свистел ветер на Болоте Серех в час заката», — молвил Хьюрин; и в этот миг солнце село в тень, и тьма объяла все вокруг, и стих ветер, и в пустыне воцарилась тишь.
Однако не остались неуслышанными слова, произнесенные Хьюрином, и известия о случившемся стремглав полетели к Темному Трону, на Север; и улыбнулся Моргот…»