Король стал чернее тучи. Саня тоже нахмурился, но сохранял видимость спокойствия. Зато Петька совсем потерял себя от огорчения. Он вертелся на стуле, вздыхал, шмыгал носом, и глаза его стали не просто горестными, но поистине трагическими.
— Вот примерно та территория, которую мы выбрали для расположения наших частей. — И Полосухин обвел карандашом соответствующее место на карте.
«Территория» была выбрана с умом: по соседству с речкой, в дальней части леса.
— Та-ак… — протянул Король.
— А у нас к вам большая просьба, товарищи детдомовцы, — сказал Гриша. — Конечно, подготовку к военной игре надо вести в секрете, но скажу вам прямо: нам не хватит десятка флажков для сигнализации и десятка ружей. Нельзя ли и то и другое сделать в вашей мастерской? Мастерская школы, где сейчас находится наша база, в ремонте, и нам трудновато работать.
— Как, Алексей Саввич, — спросил я, — осилим?
— Осилим, я думаю… нас немного связывает ремонт школьной мебели и заказ колхоза имени Ленина, но надо поднажать…
— Поднажмем! — решительно сказал Саня.
— Я думаю, — снова заговорил Гриша, — нам надо будет встретиться через несколько дней, уточнить все подробности. А насчет ружей, можно считать, договорились?
— Договорились!
— Сколько у нас до поезда?
— Полтора часа.
Гриша обвел глазами моих и остановил взгляд на Сане:
— Ну что же, может, покажете нам ваши владения?
— А что… конечно… пожалуйста!
Пионеры сорвались с места, словно воробьи, по которым выстрелили из рогатки. Непостижима была разница между плавным «досконально», «изучение местности» и азартным видом, с каким они выбежали из клуба и затормошили наших, требуя, чтобы им скорее показали все-все! Они выспрашивали о каждой мелочи, заглядывали во все закоулки, поистине «досконально» исследуя и наши мастерские, и парк, и дом, и гимнастический городок. Петька, конечно тоже сопровождавший их, еще долго не мог опомниться после этого внезапного превращения. И вечером, когда мы собрались на совет детского дома, он только таращил глаза и все повторял:
— Ишь ты! Ишь какие… ка-акие они! А Генка-то… он у них сквозь землю видит!
— А ведь верно, Семен Афанасьевич! — поддержал Сергей. — Они такие, ребята эти… Они только сперва задавались, а потом ничего. И понимают здорово, всё углядели, что и как. Геннадий этот у них… вот который речь говорил… Полосухин. Он здорово соображает!
— Геннадий ничего, — подтвердил и Король. — А вот в очках… как его… Шурка, что ли? Этот еще несмышленый. Хохочет много. Если они таких маленьких наберут, так и играть мало интереса.
— Вот это ты зря, — возразил Саня. — Ну что же, что хохочет. Ну, смешно было, как Ленька стал курами своими хвастать. И когда Володин с трапеции упал — тоже смешно. Несмышленых и у нас хватает. А с таким Геннадием воевать — ой-ой-ой! Не заскучаешь.
— Геннадий — это да, — немедленно согласился Король. — И Сенька тоже.
Петька вдруг весь расцвел:
— Сеня и свистит же!
— Верно, и свистит здорово. И песню эту… «Красный Веддинг». В общем, ребята хорошие.
Даже Суржик вставил слово:
— С ними ухо востро… У них вон карты какие… а у нас что — серость одна.
Сергей обиделся:
— Как это «серость»? Научимся тоже. Но только надо поднажать, а то проиграем так… потом позору не оберешься.
В этот вечер совет детского дома заседал допоздна, обсуждая план подготовки к будущему сражению. А назавтра с утра Король начал проводить этот план в жизнь. Он взялся за дело так страстно, с такой одержимостью, что все вокруг него закипело и забурлило.
После вечернего чая ребята поступали в распоряжение Короля. Я и раньше знал, что у него быстрый ум и живое воображение, но ни я и никто другой не ожидал от него такой неистощимой изобретательности. Выдумкам его не было конца.
— Вот, — говорит Дмитрий, выстроив отряд (отныне взвод) Стеклова, — я от вас отворачиваюсь. Считаю до десяти. За это время прячьтесь кто куда.
— В спальню можно? — пищит Леня Петров.
— В помещение нельзя, — категорически отвечает Король. — Ну!
Он отворачивается, плотно закрывает глаза и начинает размеренно:
— Раз… два…
Леня со всех ног бежит куда-то за курятник. Сергей, не теряя обычного спокойствия, беглым шагом скрывается в парке. Павлушка стоит растерянный и недоумевающий, потом расплывается в улыбке — ага, мол, придумал! — и карабкается на корявую, развилистую сосну. Остальные тоже находят себе убежища каждый по своему вкусу.
— …девять… девять с половиной… десять!
Король быстро поворачивается и, точно у него были глаза на затылке, тотчас бежит к курятнику. Вот он извлек растерянного Леню и мчится в парк: хватает одного в кустах, другого за деревом, третьего в какой-то ямке. Он заглядывает за угол дома, за распахнутую дверь столовой, под террасу — и безошибочно вытаскивает оттуда ребят, как будто видел, куда и как прятался каждый. Прошли считанные минуты — а перед ним уже собрался весь стекловский отряд. Не хватает только одного… Но Король, утирая вспотевший лоб и даже не глядя вверх, с подчеркнутым безразличием предлагает:
— Пашка, слезай! Да слезай, говорю, хватит тебе ворону разыгрывать!
Сконфуженный Павлушка слезает с дерева. Коленки у него ободраны, ладони почернели от смолы.
Но смех и галдеж тут же стихают, потому что Митька говорит с расстановкой:
— Никудышная ваша маскировка, всё делаете по-глупому. Куда Ленька побежал — вот задача! Да ее куры разгадали: они Леньку как завидят — сразу кудахчут. А вы в парк бежали — какой топот подняли! Как целый табун!
— Да, а где время взять! — обиженной скороговоркой и, как всегда, пришепетывая от волнения, возражает Вася Лобов. — Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять-десять — разве тут поспеешь по-настоящему спрятаться!
— А по доске зачем скакал?
— По какой еще доске?
— По такой! Когда через мостик шарахнул. Там одна доска хлопает, так ты по ней раза три протопал. Если так будет все время, лучше эту самую игру и не начинать. Лучше сразу сядем в калошу и ботиком прикроемся… Ладно, берите лопаты — будем копать.
— Чего копать?
— Сергей, командуй им, пускай берут лопаты — и пошли в парк!
В парке стекловский отряд вскапывает грядку шагов в тридцать. Ребята работают в поте лица: Король требует, чтобы грунт был разрыхлен до тонкости, как мука лучшего помола. Он копает вместе со всеми и остается глух к мольбам землекопов — объяснить, зачем все это нужно.
На другой день в урочный час Король собирает всех вокруг грядки и, потребовав полной тишины, проходит по ней из конца в конец.
— Колышкин! Теперь ты. Но чтоб след в след! Осторожно!
Под взглядами затаивших дыхание зрителей, балансируя так, словно он идет над пропастью по узкой жердочке, Колышкин шагает по разрыхленной земле, стараясь ступить точно в отпечатки королёвской ступни. Раза три он съезжает — а, казалось бы, что тут трудного?
— Давай я! Давай я! — Петька не в силах дождаться — вот он сейчас покажет, как надо, он пройдет след в след и даже не покачнется!
— Нет, — отрезает Король. — Остается отряд Колышкина. Остальные — стройся! На первый-второй рассчитайсь! Ряды вздвой! На-пра-во! В лес шагом… марш!
В лесу он располагает часть ребят цепью вдоль дороги:
— Вы охрана, понятно? Ваше дело сторожить. Смотрите в оба. Никого не пускайте в лес, понятно? А мы будем пробираться через вас. Мы должны собраться у речки, чтоб вы не заметили. Если больше половины проберется, мы выиграли. Если больше половины задержите, мы проиграли. Отходим!
Он никогда ни о чем не предупреждает заранее. Он все объясняет в последнюю минуту, очень кратко, словно рубит, и все на лету его понимают.
Он пробирается к речке невредимым; вскоре к нему подходит Жуков. Затем появляется Подсолнушкин. Через полчаса «охрана» приводит под конвоем всех остальных. Король спрашивает с презрением:
— Кто из охраны поймал Ваську?
— Я!
— Как ты его поймал?
— А чего? Он в полный рост шел, прямо на меня.
— Так. Санька, ты незамеченный?
— Незамеченный.
— Как шел?
— Полз.
— Правильно. Подсолнух, как шел?
— Где ползком, где бочком.
— Покажи!
Подсолнушкин послушно сгибается и, раздвигая ветки, то ложась, то приподнимаясь, продвигается шагов на десять.
Потом Король заставляет каждого часового и пойманного повторить сцену поимки, сопровождая каждое движение язвительными замечаниями:
— Ну медведь, медведь и есть! Ты бы еще запел, чтоб тебя слышнее было… Не ври, ничего ты не полз. Это вон Жуков полз, а ты очки втираешь.
— А вот полз, а вот полз! — кричит Глебов.
— А если полз, значит, все под тобой трещало. Ванюшка, ты как его поймал?
Ванюшка дает исчерпывающее объяснение:
— Ну как? Как… Очень просто: слышу, сопит…
— Вот я и говорю: сопишь, кряхтишь. Шуму на весь лес. А ты дышать — и то забудь, понятно тебе?
Я вспоминаю, как настороженно, с недоверием и опаской отдавал распоряжения Репин, когда ему поручили привезти со станции ленинградские подарки. Он приказывал Жукову, Стеклову, почти уверенный, что они не подчинятся ему. Сейчас я не чувствую настороженности в поведении Короля. Он, как и Репин, привык приказывать и совсем не привык подчиняться. Он тоже мог бы ждать, что старшие, самые крепкие, не пожелают повиноваться ему. Но теперь все так сплелось в один узел, что и не разберешь. В отряде он, Король, подчиняется тому самому Подсолнушкину, который беспрекословно слушается его на спортивных занятиях. Оба они повинуются председателю совета Жукову, а Жуков без слова выполняет в отряде все требования Подсолнушкина и во время подготовки к игре — все приказания Короля. И все они обязаны подчиняться дежурному командиру — Колышкину ли, Суржику ли, а завтра Колышкин и Суржик будут послушно выполнять распоряжения нового дежурного командира — Стеклова или Володина.
Все в детском доме зависят друг от друга. Каждый должен уметь и приказать товарищу и подчиниться ему. Подчинение и приказание встречаются все чаще, переплетаются все теснее, и Король уже не пробует на зуб ни Жукова, ни Стеклова. Он не тревожится, он знает: его послушаются. И он уже не может ответить своему командиру Подсолнушкину: «А ну тебя! Чего тебе еще надо?»