Но кроме всего этого, он был настолько восхищён отцом, что даже слова, чтобы выразить свои чувства, найти не мог. Он оказался способен лишь слушать, исполнять и отвечать на вопросы.
Володя находился рядом с сыном до последнего шва, до омовения тела перед отправкой его в холодильник.
Когда всё закончилось, уже моя руки и снимая фартук с нарукавниками, Володя спросил:
— Даня, сильно устал?
— Папа, Владимир Александрович, можно, я пока совсем не научусь, буду работать с тобой?
— Ну, это как получится. Нас трое. Если будет возможность, почему бы и нет.
— У тебя так здорово учиться.
— Вот тут ты прав, Даня. — У раковины оказалась Татьяна, тоже закончившая вскрытие. — Я в ГИУВе сколько проторчала, больше чем полгода, а основные знания получила всё-таки от твоего отца. Он умеет учить. Это талант. Быть самому прекрасным специалистом и уметь учить — всё-таки разные вещи.
— Особенно «симптому очка» я тебя научил, — вспомнил Танин ляп Володя.
— Владимир Александрович! Меня Семёныч и так заставляет теперь черновик писать и давать на проверку, а только затем переписывать.
— Правильно делает, краснеть за тебя вовсе не хочется.
— Папа, а сам ты как учился?
— Нормально учился, как все. Сначала доводишь навыки и профессионализм до автоматизма. А уже потом начинаешь видеть особенности, необычности, нестандартности. Нюансы, одним словом.
Вот так Даня понял, что никуда не уедет. Свою жизнь тоже надо шлифовать, действия оттачивать до автоматизма, чтобы видеть и ценить нюансы. А учитель у него — каких поискать.
Часть 25
Оставалось две недели до Нового года.
Праздника не чувствовалось: гололёд, аварии, много работы, много дел. Подарки не куплены, ёлка не украшена. У Даньки зачёты, у Оксаны отчёты, а у Володи вскрытия и заключения. Татьяна с гриппом, но на работе, Семёныч злой как чёрт.
Ночью у Володи было дежурство на дому, то есть если бы был выезд, то ехать пришлось бы ему. Выезда не было, ночь прошла спокойно. Данька дежурил в бюро. А потому пришлось встать пораньше и ехать в морг с бутербродами сыну на завтрак. У него зачёт, следовательно, надо успеть и накормить, и поспрашивать, проконтролировать, как выучил.
Интересно, что к отцовскому контролю успеваемости Данька относился более чем спокойно. Даже рад был. Потом легче сдавал.
Зато в Володе проснулся дух педагога, и то, как учатся его дети, ему стало неимоверно важно. Хорошо, что дети это принимали с пониманием.
На кафедре медицинского университета Володю уважали, даже предлагали место не почасовика, а ставку с перспективой продолжения научной работы. Но он предпочитал практику.
Так вот, приехав в бюро к семи утра и войдя в ординаторскую, Володя с превеликим удивлением обнаружил там Семёныча.
— И какими судьбами тебя принесло с утра пораньше? — спросил его друг, сидя за своим рабочим местом.
— Даньку накормить завтраком, у него зачёт. Вот ты тут что делаешь?
— Ты один? Без Оксаны?
— Она чуть позже подъедет.
— Ты знаешь, про связь Татьяны с твоим сыном?
— Не наступай на больную мозоль. Знаю. И с ним говорил, и с ней беседовал. Всё, что думаю по этому поводу, сказал прямо. А в остальном их дело. Не находишь?
— Умная же девка, а всё одно дура. Я тебе, Вова, что сказать хочу. Мы, отцы, девочек любим больше, а сыновья наши — надёжней. С ними головной боли в разы меньше.
— Да, ты так говоришь, потому что Кеша твой маленький.
— Нет, Вова, сыну и вмазать можно, и душу отпустит, а дочь…
— Маша чудит?
— И Маша, и Рита.
— Рассказывай.
— А что рассказывать! Ритка с лета загуляла. С кем — не знаю, и Верка не знает. Был бы кто достойный, так привела бы в дом, познакомила бы с родителями. Мы бы знали, кому дочь доверяем. Так? Вот скажи, так?
— Не знаю. Я к Ленкиным родителям вхож не был, а с Марией Юрьевной раньше, чем с Ксюхой познакомился.
— А я у Веркиных родоков с первого курса сыном был. И они меня уважали. Знали, что я её пальцем не трону. Время другое было, и люди другие.
— Брось, Семёныч, ты не девственником женился.
— Нет, я брал, что давали, а если предлагают — отказываться грех.
— Так, может быть, в этом и дело? А не в том, что люди другие?
— Значит, я дочек воспитал плохо. У Машки жизнь — не жизнь. И у Ритки — тоже.
— Давай сначала и последовательно, а то не пойму я тебя.
— Сначала, говоришь? Так, для начала: твой сын с Танькой в душе заперлись.
— Заодно и помоются. Ты про Риту говори. Про этих я и так всё знаю. Она предохраняется, сама сказала. А насчёт всего остального время покажет. Может, она кого другого встретит, может, он. А нет, так пусть живут. Ну старше она, и что? Я Ксюхи старше, ты с Веркой ровесники. Захотят дитё, так родит она и в тридцать, и в тридцать пять.
— Вот, рассуждаешь ты так потому, что он твой сын, а не она твоя дочь. Но я с тобой своей болью делиться стану. Короче, школу Рита прогуливает, а класс выпускной. Меня вызвали, говорят, курит в подворотне. С компанией связалась. Провёл беседу, уговаривал жизнь не ломать, школу закончить хотя бы. Она обещала. Всё вроде ничего, учиться начала. Мы с Веркой успокоились, а тут… И главное, не объяснишь, не докажешь, ни примерами, ни опытом. Она знает, потому что она чувствует! Всё! Весь критерий. Говорю — не слышит. Вова, я не выдержал, я наорал, я её, идиотку, убеждаю, что любовь пусть себе любовью, а образование-то необходимо. На курение глаза закрыл, главное не наркотики. Гитару надо — купил, бренчи сколько влезет, но всё мало.
— Семёныч, давай не про эмоции, а про факты.
— Вова, как я понял, этот тип у Ритки на глазах с другой обнимался. И всё, и крышу снесло. Пришла вчера как ободранная кошка. Лицо расцарапано, фингал под глазом. Ногти обломаны. Типичная женская драка. На плече укус. И ты знаешь, что она мне заявила? Что упала с лестницы, ногу подвернула. Это она мне? А от самой перегаром несёт за километр.
— Что ты сделал?
— Ремнём отходил, по заднице. Понимаю, что раньше надо было. Но получилось только вчера. Я себя не помнил. Вова, я её убить мог. Верка в меня водой холодной плеснула. Собрался и ушёл. Здесь ночевал. Думал. Вот ты скажи, сколько мы этих судеб искалеченных тут видим, сколько их мимо нас проходит. И ведь ни разу никто из нас ничего на себя не примерил. Оно всё там, далеко. Где-то. А оно тут бывает, совсем близко. И не сделаешь ничего.
— Ты домой звонил?
— Звонил, и Верка мне звонила. Спит она, Ритка, кикимора моя.
— Иди к ним. Мы с Таней справимся. Иди, посмотри хоть — что и как.
— Пойду. Вернее, поеду, я на машине. Я туда и обратно, Вова.
— Удачи. Говори с ней, Семёныч, не бей, говори.
Даня с Татьяной появились в ординаторской без пятнадцати восемь. Бутерброды Данька обещал съесть по дороге, потому что опаздывал. Хлебнул кофе и убежал.
— Да не смотрите вы на меня так, Владимир Александрович, — Татьяна сушила волосы.
— Как? Таня, ты поешь, нам с тобой работать ещё весь день.
— Сердитесь же. Меня вините. Считаете, что мальчишку с пути сбиваю.
— Прекрати. Я тебе всё сказал один раз. Нет, не виню. Тебя — тем более. И его не виню. С чего взяла-то?
— Смотрите так, осуждающе.
— Ешь, а?
— Я родителям про него сказала. Отец считает, что я поступила подло по отношению к вам.
— Таня, я вам не судья. Я приму выбор сына, каким бы он ни был. А ты не самый плохой вариант.
— Я пытаюсь с собой бороться… Я…
— Таня, я тебя умоляю. Только не надо оправдываться. Ты всё время пытаешься поднять себя, причём в собственных глазах.
— Так я же как представлю, что мой Ванька вот так найдёт женщину старше себя...
— И что? Танечка, я за твою жизнь и судьбу волнуюсь. Ему учиться шесть лет. Ему, не тебе. Ты-то уже на ногах стоишь твёрдо.
— Простите меня, пожалуйста.
— Вот дурында. Скоро я у тебя прощения просить буду, за то, что ты подумала, что я на тебя не так посмотрел. А вообще, за своё счастье надо бороться. И не следовать принципу, что твоё от тебя не уйдёт. Увести могут, запросто. И знаешь, почему? Правильно, потому что твоим оно никогда не было.
— Владимир Александрович, а ведь вы абсолютно правы. Вот Павел сколько раз ко мне приходил, и подарки сыну приносил. А я смотрю на него и думаю — как я могла такое ничтожество любить? Но это я сейчас думаю. А тогда, раньше, хоть в петлю лезь. И полезла бы, наверно, если бы не сын под сердцем. А днями я Павла с какой-то молоденькой девчонкой видела. И так мне больно за Машку стало и за Семёныча.
— Молчи. Пусть сами. Всё узнают сами.
Часть 26
К концу рабочего дня в бюро заявился Даня.
— Папа, я зачёт сдал. И экзамен по английскому получил автоматом. Только она сказала, что у меня акцент неправильный. Я обещал с акцентом бороться.
— Балбес.
— Звонила мама, просила тебя её встретить в аэропорту завтра. Она приезжает на Рождество, — Данил испытующе смотрел на отца. Ждал реакции.
— И давно ты знаешь о её приезде? — Настроение у Володи испортилось.
— Давно, не хотел тебя расстраивать. Но отступать некуда.
— Где она собирается остановиться?
— У тёти Марины.
— Так может быть, вы и встретите её с тётей Мариной? У Марины есть машина.
— Ты не хочешь с ней видеться?
— Нет. Не хочу.
— Папа, она моя мать, а ты мой отец. Вы оба мои родители, я люблю вас обоих. Ничего, да? Я не виноват в вашем разводе, я не виноват в том, что моей жизнью и мной самим вы оба распоряжались без моего ведома. Она приезжает на неделю, повидаться, посмотреть, как я живу. И она уедет, возможно, навсегда, а я останусь с тобой. Неделя, папа, всего неделя.
— Хорошо, только сейчас я отвезу вас с Оксаной домой и поеду к Семёнычу.
— Расстроился?
— Да уж не обрадовался.
***
К Семёнычу Володя попал поздно: пока объяснялся с Оксаной по поводу приезда Лены, пока довёз их до дома через магазин, времени прошло много.