себя осуждала. На одной чаше весов была семья. Вова, суперположительный человек, и сын, которого мы оба безумно любили. А на другой — мои чувства, моя любовь. Моя жизнь. Так прошли три года. Я понимала, что надо что-то решать. Что дальше продолжаться это всё не может. А Вова не замечал всего происходящего, или не хотел замечать. Вот свекровь — другое дело. Шипела, как змея. Причём наедине, при сыне лапочка лапочкой. Я спросила её, почему она меня ненавидит. Знаете, что она ответила? «Ты плохая жена моему сыну». Вот так вот. Я тогда познакомила Даньку с Ричардом. Мы уже говорили об отъезде. Он хотел получше узнать моего ребёнка. Даже усыновить его хотел, но Вова бы никогда не позволил, да и не отпустил бы Даню. А сын ничего отцу не рассказывал. Ничего. Хотя болтун ужасный всегда, а тут ни-ни. Перед отъездом сюда сказал, что у него язык не поворачивался, что боялся отца расстроить. Но вернёмся к тем событиям. Я на развод подала в одностороннем порядке. Речь подготовила, как Вове объяснить, что Америку с нашим Мухосранском сравнивать нельзя. Я была почти готова к его реакции, к истерикам, скандалам. Но ничего не случилось. Произошла авария. А за ней — неизвестность, страх, что он может умереть. Ночи под дверью реанимации. А потом приговор. Он не будет ходить. Свекровь ещё похоронила. Она не пережила трагедии с сыном. Я даже злилась на неё. Ей не надо таскать его, здорового тяжеленного мужика, и менять памперсы. Ей легче — умерла и забыла. Я тогда сказала Ричарду, что не могу уехать, что должна с Вовой, что обещала — и в горе, и в радости. А он образумил. Нельзя себя хоронить. Надо жить ради сына. Есть социальные службы, они Вову не оставят. Сам Вова тоже изменился. Злой стал. А тут ещё Марина ему о заявлении на развод сказала. Пришлось объясниться. Я никогда его глаза не забуду, когда он всю правду узнал. Прогнал меня. Позвонил через неделю. Просил привести сына. Данечка так плакал потом. А я жила из последних сил. Ричард поддерживал. А потом наступил день, когда Вова подписал все бумаги на развод, на продажу квартиры, разрешение на выезд сына. Марина говорила, что надо место в доме инвалидов выкупить, там уход за Володей будет. Я поехала, посмотрела — это не то место, где он бы жить смог. Да и врач говорил, что умственно он сохранён, что сможет передвигаться на коляске. Я тогда ему купила квартиру вот эту, ремонт сделала, перевезла вещи, библиотеку. Он читать любил, ему книги саму жизнь заменяли. Счёт открыла, тоже туда часть денег положила. Просила Марину проконтролировать, может, сиделку ему нанять. Я не бросала Володю до самого отъезда. А он впадал в депрессию всё больше и больше. Я Даню перестала приводить к нему. Боялась за ребёнка. А Володя не понимал, обижался. Мне трудно объяснить, это пережить надо. Это такой ад! Вы не представляете, какой это ад. Я даже смерти ему желала, она бы выходом для него была. Ревела всю дорогу в Америку. А потом обживалась, начинала новую жизнь. Ричард делал для нас с Даней всё. Он пытался сыну моему отца заменить. Не получилось. У нас с Ричардом общий сын есть, ему два с половиной года. У меня хорошо в семье. Только Даня вырос и уехал. Он сердце мне разбил. Хоть бы рядом, хоть бы, чтобы приезжать иногда. Так ведь нет. Совсем, и туда, откуда я его выдернула для лучшей жизни. Осуждаете? Ваше право. Только жизнь без любви — не жизнь, даже если рядом самый достойный человек. По крайней мере, я так думаю.
Часть 31
— Вова, ты чего ржёшь с самого утра?
— Семёныч, не поверишь. Ксюха пригласила Лену пожить у нас.
— Она в своём уме? — вид Семёныча с раскрытым ртом выражал полную растерянность.
— Ну, у неё так получилось, но прикол не в этом. Представляешь, легли спать, я к ней с лаской, а Ксюха и говорит: «Вова, прости, я не могу. Лена в доме». И в слёзы.
— Вот это женская логика!
— Во всей красе! Только мне этот дурдом целую неделю светит. Домой идти неохота.
— Мне тоже неохота. Достали меня мои бабы.
— Берём отпуск и едем на рыбалку.
— По типу «наливай да пей».
— Вот именно. А что ещё? Снег, мороз, мы с тобой у лунки с удочками… И с Дедом Морозом, чтобы на троих.
— Вов, так мы же не пьём. Особенно ты. Так что рыбалка нам тоже не светит.
— Зато выпить-то как хочется!
— Слушай, а чего твоя бывшая вдруг припёрлась?
— А фиг её знает. Говорит, соскучилась по сыну. Я не вникаю и вникать не собираюсь. Свалила бы уже обратно, видеть её не могу.
— А ведь любил когда-то.
— Дурак был. Но ты знаешь, поумнел. Так что есть надежда, что и Данька поумнеет.
— Ты про его отношения с Татьяной?
— Нет. Таня ни при чём. Таня тут, скорее, пострадавшая сторона. Я про ветер в голове у моего сына. Про то, что этот великовозрастный дурак мечтает совместить мир своей матери с моим миром.
— У него получается, живёте вы уже все вместе.
— Танечка где?
— На выезде. Ребёнок утонул в ванне. Мать взяла его купаться с собой и уснула.
— Сколько ребёнку?
— Четыре месяца. Вов, дурость настолько безгранична, что за руку со смертью ходит.
— Дурость, а как жить после этого?
— Не знаю. Вот, ей-богу, не знаю.
***
— Мария Юрьевна, а Володя с Оксаной во сколько возвращаются?
— Не знаю. Как когда. Не будет Володя с тобой говорить, и не рассчитывай. Да и о чём вам говорить? Хочешь сына забрать? Так с Даней и беседуй на эту тему. Но я бы не стала на твоём месте этого делать.
— Я скучаю по нему.
— Верю, только ведь и Вова скучал. И сын по нему тоже. А тебя их чувства не волновали, ты о себе думала. Теперь терпи. В жизни всё бумерангом возвращается.
— Думаете, я зря приехала, думаете, он со мной домой не вернётся?
— У него здесь дом. Не польстился мальчик на твою Америку. И девушка у него здесь.
— Девушка — это отдельная статья. Она взрослая состоявшаяся женщина, поиграет и бросит.
— По кому судишь?
— Ну, а как? Зачем ей пацан?
— Затем, зачем и она ему.
— А ребёнок? Чужой ему совсем.
— Ты своего чужому мужчине навязала, хотела, чтобы любил. Что ж ты Танечку осуждаешь?
— На всё у вас ответ есть! — Лена надула губки.
— Так у меня за плечами вся жизнь, это впереди ничего почти.
— Как же, по-вашему, я поступить должна?
— По совести должна, другом быть сыну. И с Володей говорить не с позиции силы. Обсудить, что ты для сына сделаешь, что он. Тогда разговор у вас получится.
— Вы про деньги?
— И про деньги тоже. Или это вопрос такой низменный, что ты его не замечаешь? Вот посмотри, ты в дом вошла — так по-людски бы это сделала, привезла бы подарки всем. Тому же Вове, детям его. Так оно делается, если по-людски, но ты ведь выше таких вещей. Тебе не до этого. У тебя есть ты.
— Воспитываете?
— Имею право. Я старая, а тебе элементарных вещей по жизни не объяснили. К людям с добром надо, тогда они тебе добром и ответят.
— Ой ли!
— Ой — да не ой. А люди, в большинстве своём — простые и добрые. Не все только себя видят и эгоизмом своим упиваются.
Лене стало обидно: так её никто никогда по жизни не распекал. И почему, интересно, она эгоистка? Никогда бы не подумала, что её так называть можно. Только в доме она не своём, и ей в этом доме надо выжить и Данечку домой забрать.
***
— Пап, курить будешь? — Данька вошёл в ординаторскую с нераспечатанной пачкой сигарет и новенькой зажигалкой «Зиппо».
— Ну пойдём, покурим.
Они, в накинутых поверх халатов куртках, вышли на улицу.
— Куришь давно? — спросил Володя, затянувшись.
— А ты?
— С восемнадцати лет. Говори, что хотел, холодно.
— Я никуда не уеду. Я к тебе насовсем, навсегда. И я не подумал, как это будет, если мама приедет. Я эгоист.
— Есть в кого.
— Папа, и за Олежку мне обидно, больно. Она права не имела его так обидеть. А он такой... прямо слова подобрать не могу, он настоящий. Только скажи, что у него было до тебя? Отчего ему кошмары снятся?
— Зачем тебе? Пройдёт время, и он забудет. Родителей не выбирают, сын. Пусть думает, что это просто сны. Он хороший парень, настоящий, ты прав. И он мой сын на все сто.
— Я так скучал по тебе все годы.
Володя обнял Данила, прижал к себе.
— Мы вместе, теперь и навсегда. Я тоже скучал, если бы ты только знал — насколько.
— Вместе. Пап, я ещё спросить хотел, ты Олежке как отцом стал? Я не про то, что ты женился на его матери. Я про твои чувства, про отношение. Как ты сумел расположить его к себе, чтобы доверял?
— Дети чувствуют фальшь, они либо доверяют, либо нет. К детям с открытой душой надо. Ты про Ваню, как я понял?
— Про Ваню. Папа у нас серьёзно всё с Танюхой. Я люблю её, понимаешь? Ну что ты молчишь? Не веришь?
— Верю. Дань, давай про Таню потом, тем более, что я между вами не стою. Тебе выучиться надо. Специальность получить.
— Надо, а Ванька растёт, без меня. Непорядок.
— Смешной ты. Сын давай решать проблемы по мере их поступления. И первоочередная проблема у нас — это твоя мать. Вот проводим мы её в её Америку, и будем думать — и про Таню, и про Ванечку. А пока пойдём домой собираться.
Дома их ждал ужин, приготовленный Марией Юрьевной вместе с Леной. Мальчишки сообщили, что картошку с морковкой чистили сами.
Часть 32
Володя проснулся от головной боли. Полное чувство, что мозг взорвался. Полежал с закрытыми глазами, потом открыл, сжал и разжал кулаки, пошевелил ногами, вроде всё работает. Значит, просто спазм с такими гнусными ощущениями. Затошнило. Подумал, что надо встать и принять таблетки, причём сделать всё максимально тихо, чтобы не разбудить никого. За окном темень. Фонари на ночь во дворах отключают.
Оксана спала, волосы разметались по подушке, а рядом с ней дочка. Когда она залезла к ним в кровать? Он не помнил, как она оказалась у них, крепко спал.
Потихонечку поднялся, сел, посидел немного. Голова всё так же болела, в висках стучало. Обошёл кровать, взял осторожненько Настёну на руки и перенёс на её тахту. Положил, укрыл одеялом, поцеловал, дал в руки мишку. Девочка повернулась на бочок, и, прижав мягкую игрушку, засопела.