Володя прислушался к тишине. Всё спокойно. Натянул джинсы на всякий случай: неудобно, если почти голый столкнётся с Марией Юрьевной.
Вышел на кухню, закрыл за собой плотно дверь. Не включая свет, открыл дверцу шкафчика и достал лекарства. Так же на ощупь выдавил пару таблеток и включил воду.
— И что тебе не спится? — услышал голос Лены.
— А тебе?
— У меня сбились биологические часы, разница во времени большая. Что пьёшь?
— Таблетки, голова болит. Я закурю с твоего позволения?
— Кури. Я давно отвыкла от курильщиков в доме, но что ты без этого не можешь, ещё помню. Свет включи, всё равно двери закрыл. Я хоть чайник поставлю.
— Да я сам.
Он включил свет. Она внимательно разглядывала его голый торс.
— Ты похудел и шрамы. Что за операция? Лапаротомия?
— Да, ещё одна производственная травма.
— Везёт тебе на травмы.
— Ну, что теперь, главное, что всё проходит.
— Только таблетки пьёшь ночами. Наркотики?
— Нет, что ты. Кто бы меня допустил до работы, если бы я наркотики принимал.
— Даня говорит, что ты защитился.
— Да, не так давно, но уже получил подтверждение.
— На кафедру не хочешь идти работать?
— Я работаю почасовиком. Ты знаешь, я практик, я не люблю всю эту преподавательскую деятельность. Вот и чай подоспел, тебе покрепче? Или пожиже?
— Не крепкий, я давно крепкий не пью, он портит кожу. Так на скольких ставках ты работаешь?
— На трёх. А что тебя это вдруг забеспокоило?
— А жена?
— На ставку. Но у них частное предприятие, там оплата несколько иная. А ты как работаешь?
— Никак, я не смогла подтвердить диплом врача. Лаборанткой в университете пристроил муж. А так сейчас дома, ребёнок маленький. Правда, мама помогает. Вова, мы можем говорить нормально, можем общаться.
— Нет, Лена, не можем.
— Ты злишься на меня?
— Нет. Видишь ли, ты для меня давно не существуешь. Ты больше ничего не определяешь в моей жизни. И я счастлив без тебя. Наверно, я должен быть тебе за это благодарен, но быть тебе благодарным я тоже не могу. Ты виновна в смерти моей мамы. Не говори ничего, не оправдывайся. Потому что всё остальное я тебе давно простил.
— Если бы ты не был таким упрямым! Она умерла мгновенно, инфаркт, острый инфаркт! Ты должен понять.
— Не кричи, все спят. Три дня никто не знал о её смерти.
— Ещё припомни, что я тебя бросила и увезла сына.
— Это ты сказала, не я. Значит, понимаешь.
— Вова, я хотела для сына лучшей жизни. Я хотела дать ему свободу, иное состояние души. Иное воспитание. Я как лучше хотела. И нечего меня обвинять.
— Дала?
— Старалась.
— Потому он вернулся.
— По живому режешь.
— А я все эти годы не мог понять, как ты возомнила себя Господом Богом и спокойно убивала, проходя мимо. А всё просто — ты знала, как лучше. Только кому?
— И как с тобой после этого разговаривать?
— Так я тебе и говорю, что нам с тобой не о чём разговаривать.
— О сыне, Вова. О сыне! Упрямство всегда было главным в твоём характере. Перестань быть эгоистом и пойми.
— Я эгоист? Чем? Тем, что стою перед тобой на своих ногах? Тем, что выжил и выкарабкался, несмотря на твои мечты и прогнозы? Тем, что защитился? Тем, что люблю и любим? Тем, что состоялся как личность? Тем, что мой сын ко мне тянется? Настолько, что сомнительное американское счастье на простые будни с родным отцом променял?
— Что ты всё переворачиваешь, так будто я монстр какой.
— Зачем ты приехала?
— Забрать Даню домой.
— Он дома. Несмотря на все твои старания.
— Как же ты изменился. Неужели та авария и травма на тебя так повлияли?
— Нет, Лена, не авария и не травма. Я выжил и восстановился почти полностью. На меня повлияла ты. Я наконец прозрел и понял, какая ты на самом деле. Но это хорошо, я научился ценить хорошее. Я научился видеть людей. И выбирать друзей.
— И жену?
— И жену.
— Но она же никто. Вова, неужели ты сам не видишь? Только что молодая, так это достоинство слишком быстро проходит. Она не умна, смазлива, вот и всё, пожалуй. Ты сравни себя и её.
— Конечно, не умна, раз тебя в дом пустила, крышу над головой предоставила, к столу позвала. Где ж тут ум? Работает с единственной целью — оплатить учёбу нашему с тобой сыну. Мне жалко тебя, Лена. Ты жизнь прожила, а простых вещей не понимаешь, любить не умеешь, и всё выгоду какую-то призрачную ищешь, только она и тебе самой боком выходит. Тебе же радоваться элементарно не дано. У тебя нет никого, ни семьи, ни друзей. Кто твои друзья? Марина, твоя точная копия, которая тебя на порог не пустила? Твой муж? Так ты ему ребёнка родила с одной-единственной целью, чтобы он с тобой остался, чтобы не ушёл, потому что порядочный человек. Сын уехал и не жалеет.
— А твоя жена зачем рожает? Тоже удержать тебя хочет?
— Нет, ей доставляет удовольствие иметь детей от любимого мужчины, она ещё бы родила, но я материально пока не могу себе этого позволить.
— Так отпусти Даню ко мне, и рожайте.
— А я его не держу. Ты пойми, он дома.
— Я поговорю с ним завтра.
— Говори, только не лги ему. Правда всплывёт, и он тебя же не простит. А по поводу сравнения внешности моей и моей жены... Я научился видеть истинную красоту — красоту души человека. И моя Оксана невероятно красива. Я каждое утро благодарю всевышнего, который послал мне её. Я люблю наших детей, я счастлив. Понимаешь, счастлив, и больше мне в жизни ничего не надо. Она и дети. Все четверо. Но тебе этого не понять. Пойду я спать. И тебе советую. А ещё я тебе вот что скажу: если ты не уважаешь хозяйку дома, то делать тебе под её крышей нечего.
— Прогоняешь?
— Нет. Не я тебя пригласил, не мне и выгонять. Но ты гостеприимство считаешь глупостью. А я мою Оксану в обиду не дам. Понятно? Спокойной ночи. И подумай над моими словами.
Часть 33
Утро выдалось суматошным. Олежка сломал очки, у Сашеньки заболело горло, а Настя не захотела утром вставать. Позавтракали, собрались и поехали на работу. В машине молчали.
Лена к столу не вышла. Но, как рассказал Олежка, она ночью заходила к ним в комнату и разбудила всех, уронив те самые очки, на которые он впоследствии наступил.
Её целью был Данил, она его подняла, и он ушёл к ней. До утра не возвращался. Появился только за завтраком, но не проронил ни слова.
Володя высадил Даню у института, не забыв пожелать удачи на зачёте. Тот сухо ответил: «Спасибо!». И ушёл.
Володя припарковал автомобиль у здания бюро, помог выйти жене.
— Вов, какая муха его укусила?
— Я ночью с Леной разговаривал. Она хочет его забрать.
— Вова, он сам решит. Не маленький мальчик. Не дёргайся, выпей валерианы. Подожди немного, он придёт и всё расскажет, пару часов подожди. Господи, если бы я могла тебе помочь.
— Ты помогаешь, Ксю. Ещё как помогаешь. Всё, беги, а то вон шеф твой косо смотрит, аж окно приоткрыл.
В ординаторской Володя холодно поздоровался с Семёнычем и Татьяной и засел за микроскоп.
Семёныч тоже был молчалив и явно не в духе. Вскрытий не было, а потому занимались микроскопией и написанием заключений.
Время тянулось и тянулось. А в ординаторской висела полная и совсем непривычная тишина. Нарушать её никто не собирался, каждый ушёл в свои думы и свои проблемы.
Ровно в два тридцать в дверь ординаторской постучал и вошёл Данил уже в халате. Помялся немного, и, не взглянув на отца, попросил аудиенции у Семёныча.
Семёныч вышел с ним. А вот Володе стало просто физически плохо. Голова, так и болевшая с ночи, совсем раскалывалась, сердце сжалось, ныло и отказывалось стучать.
— Владимир Александрович, может, воды или чаю? — спросила участливо Татьяна.
— Нет, спасибо! Всё нормально.
— На нормально похоже слабо, но дело ваше.
Очень хотелось побыть одному, наедине с самим собой. Подумать, взвесить, успокоиться. Найти внутреннее равновесие. Принять неизбежность окончательного отъезда сына. Володя почему-то не сомневался в его отъезде.
Душа болела так, что рвалась из тела.
Закончив писать очередное заключение, Володя прибрался на столе и собрался уходить.
— Таня, скажешь Семёнычу, что вернусь где-то через час. Пойду, пройдусь, чувствую себя не очень.
— Хорошо, я передам. Я поговорить с вами хотела.
— Потом, хорошо? Всё потом.
— Конечно.
Минут через десять после ухода Володи, в кабинет вернулись Семёныч с Данилом.
— Таня, где Завьялов? — спросил Семёныч.
— Плохо себя чувствует, пошёл пройтись. Сказал, будет через час.
— Ох, Даня, доведёшь ты отца. Ну что творишь-то? Ты ему сказал, что ты с ним остаёшься? Ты хоть что-то объяснил?
— Да, вчера говорил. Я же думал, так будет лучше. Так радовался приезду матери. Хотел, чтобы они помирились. Чтобы отец и мать по-человечески относились друг к другу. Знаете, как это жить с постоянным ощущением, что надо быть дипломатом и не сказать лишнего? Потому что вспыхивают и один, и другой. Я же мечтал, чтобы она приехала, посмотрела, что я устроен, что ни в чём не нуждаюсь, чтобы порадовалась за меня. И спокойно ехала к себе домой. А на деле всё стало только хуже. Причём, у меня такое чувство, что она всё ещё любит отца, и ищет хоть какие-то проявления былого чувства у него, а он никак, просто никак. В результате она бесится.
— Даня, он пережил её предательство, разлуку с тобой. Это тяжело, мой мальчик, пойми, это очень тяжело. Я твоего отца знал до его встречи с Оксаной. Ему повезло, что она появилась в его жизни.
— Я не знаю, что тут происходило, он звонил, каждый день звонил, и мы говорили. Если бы я знал…
— Ты был тогда совсем ребёнком. Потом появилась Оксана, Олежка, затем родные дети. Но тебя он любил больше всех, всегда. Я думаю, что он просто боится твоего отъезда.
— Поселить их в одной квартире было ошибкой? — Даня смотрел в глаза Семёныча, ища там ответы.
— Однозначно! Но что ни делается, делается к лучшему. Этот период пройдёт, и всё вернётся в свою колею.