.
2
Митт всегда страшно не любил вспоминать ту первую зиму в Холанде. Отец снимал комнату в большом доме на берегу. Митт и Мильда стали жить там же. Дом, наверное, построил какой-то богач. На облупившемся зеленоватом фасаде сохранились остатки красивой росписи: гирлянды цветов, герои легенд, снопы пшеницы и груды фруктов. Но от старости краски так поблекли, что ничего толком не разберешь. Да и вообще, Митт редко видел дом снаружи. Большие комнаты поделили на множество тесных каморок. Здесь царили бедность, шум и жуткая грязь. От ведер, которые выставляли на черную лестницу, воняло. В щелях кишели клопы. По ночам они вылезали и больно кусались. Из-за всего этого Митт почти не мог спать. Он лежал без сна и слушал, как бранились родители. Раньше между ними такого не случалось.
Он не мог понять, из-за чего эти ссоры. Казалось, отец совсем не рад, что они поселились с ним в Холанде. «Повисли на моей шее!» – вот как он об этом сказал.
Он хотел, чтобы жена с сыном вернулись обратно на «Дальнюю плотину». Когда Мильда закричала в ответ, что платить за землю нечем, он обозвал ее лентяйкой.
– Почему я должна стирать руки до костей, чтобы ты мог тут бездельничать? – завопила в ответ Мильда.
Но после недели семейных свар она нашла работу в мастерской, где шили красивые узорчатые занавески. С тех пор мать проводила там дни напролет.
А Митту стало еще труднее взять в толк, почему родители ссорятся. Мама все время твердила отцу: «Ты со своими „Вольными холандцами“! „Вольные холандцы“, как же! Здесь вообще никакой воли нет!» Митт понятия не имел, что это значит.
Город мальчику не понравился. Его раздражали шум и толпы. Как и ежедневная обязанность – отнести ведро к берегу и вылить содержимое в воду гавани. Как сказала Мильда, единственное преимущество их жилья – не надо далеко ходить, чтобы избавиться от помоев. Митту отвратителен был запах загаженного берега, где рыбья чешуя сияла на камнях, словно блестки на грязном платье. Тесная гавань его пугала. Там стояли высокие корабли с множеством мачт и развевающимися вымпелами, торговые корабли, корабли графского флота. Погрузка и выгрузка почти никогда не прекращались. В гавани сновали небольшие переполненные баркасы, гребные шлюпки, катера, прогулочные лодки и не меньше сотни рыбацких шаланд. Митт радовался, когда рыбацкий флот уходил на ловлю, потому что тогда переполненная гавань казалась чуть более просторной.
Когда Митт с ведром возвращался домой, то оставался один – Мильда уходила на работу. Заняться ему было нечем, разве что держаться подальше от других детей. Сверстников он не выносил. Ведь это были городские дети – хитрые, шустрые и умелые. Они смеялись над ним за то, что он не разбирается в местных обычаях. Выставляли его дураком, а потом убегали, хохоча.
Обычно Митт прятался от них в темных закоулках и уголках дома или на берегу. Но однажды он почувствовал, что с него хватит, и убежал вверх по склону, прочь от гавани, в зажиточную часть города. Там, к его удивлению, улицы оказались чище, и чем выше он поднимался, тем шире и красивее они становились. Воздух на холме был по-настоящему свежим, в нем ощущались запахи моря и осенние ароматы Флейта. Еще больше Митту понравилось то, что почти все дома были расписаны, и притом яркими, сочными красками, не то что их бедняцкое жилище. Наконец-то он смог рассмотреть картинки на стенах. Мальчик медленно брел, глазея на деревья и плоды, красные спирали и синие цветы, пока не оказался перед особенно красивым высоким домом. Его стены радовали глаз не только самыми разными красками, но и золотом. На одной башенке какая-то чопорная дама в зеленом платье протягивала кисть ярко-фиолетового винограда чопорному кавалеру на второй башенке, а его волосы, похоже, были из чистого золота. Митта очаровали эти двое. Чем-то они напомнили ему резные фигуры на носу больших кораблей. И – может быть, из-за того, что воздух пах свежестью – он снова размечтался о своем чудесном крае.
Митт стоял, восхищенно рассматривая дом и грезя, пока слуга торговца, которому принадлежал особняк, не вышел на улицу с палкой и не приказал ему убираться. Слуга обозвал его побродяжкой и закричал, что ему нечего здесь делать. Митт испугался и кинулся наутек. На бегу он оглянулся назад, на вершину холма, и увидел графский дворец. Ни один другой дом в городе не мог сравниться с особняком Хадда, таким он был великолепным, белоснежным, огромным, и так много сверкало в картинах на его стенах золотой краски. Митту показалось, что дворец вот-вот раздавит его. Так, наверное, чувствует себя яблочное семечко под прессом, когда готовят сидр.
Это был последний раз, когда Митт думал о волшебной стране. Холанд полностью выдавил из него эти воспоминания, оставив совершенно опустошенным и сбитым с толку.
Через неделю наступил день рождения Митта, а с ним в город пришел Морской фестиваль. Никто не работал, так что повсюду народу толпилось еще больше, чем обычно. Мальчик смотрел на праздничную процессию, сидя на плечах добродушного мужчины по имени Канден – кажется, отцовского друга. По улице двигалась толпа: бурлящая, шумная, пестрая. Все оглушительно кричали и вопили. Горожане украсили себя лентами, плодами и цветами. Некоторые напялили нелепые шляпы. Многие несли на шестах изображения: головы коров и лошадей, на которых тоже красовались шляпы и ленты. Парни сновали по процессии, крича и раскручивая деревянные трещотки. И вокруг было шумно, слишком шумно…
Время от времени мимо проходили группы людей, исполняя традиционную мелодию на традиционных же инструментах. Это были трубы-скринели, звучавшие так же пронзительно, как их название. А еще Митт заметил треугольные штуки, на которых играли смычком с конским волосом. Они звались крадлы – и их звучание тоже было под стать имени. Группы музыкантов шли так далеко друг от друга, что только по чистой случайности могли играть ту же часть мелодии, что и остальные. А потом – бум! бум! бум! – пошли люди с барабанами, и грохот заглушил даже скринели. И в центре всего этого Митт увидел соломенное чучело на шесте, все сплошь увитое лентами вишневого цвета.
– Смотри, – сказал добродушный Канден, – вон Старина Аммет. Его несет граф Хадд.
– А что он с ним будет делать? – встревоженно уточнил Митт, ведь он никогда не слышал, чтобы граф Хадд сделал с кем-нибудь что-то хорошее.
– Бросит в гавань, конечно. На счастье, – пояснил Канден.
Митт пришел в ужас. Похоже, граф Хадд совершенно бессердечный. Он представил себе, как Старину Аммета сбрасывают в воду гавани, словно ведро с помоями, которое каждый день выливал он сам. Аммет начнет намокать, набухать водой, тонуть – и его ленты испортятся.
– А разве он не выплывет? – напряженно спросил Митт.
– Такое бывает не слишком часто, – ответил Канден, не догадываясь о переживаниях мальчика. – Обычно он разваливается на кусочки и тонет в гавани или сразу за ней.
– Нет, неправда! – отчаянно вскрикнул Митт.
Рядом с Канденом стоял еще один отцовский друг. Его звали Дидео, и все его лицо было испещрено сеткой тоненьких морщин.
Дидео заметил:
– Он не всегда разваливается на кусочки, наш Старина Аммет. Если идет отлив, то его выносит в море целым. Так говорят. И тогда он уплывает на много миль от берега. И бывает, что его вылавливают моряки. Люди верят, что тому кораблю или лодке, которая спасла Старину Аммета, будет сопутствовать удача.
Митт представил себе, как Старина Аммет плывет и плывет по морю, один-одинешенек, и ему стало совсем грустно. Он попытался перевести разговор на другое:
– А кто эти ребята с трещотками?
Канден посмотрел на процессию, где парни в красных и желтых штанах развлекались, раскручивая трещотки под носом у музыкантов.
– Парнишки из дворца. Вся процессия – это люди из дворца, – сказал он Митту и снова повернулся к Дидео. – Я ни разу не видел, чтобы Старина Аммет поплыл. Он тонет почти так же быстро, как Либби Бражка.
– А мне можно будет бегать с трещоткой? – в отчаянии прервал его Митт.
– Нет. Ты родился никем, – бросил Дидео. – Нет, он плавает, – возразил он Кандену. – Ты недавно в Холанде и не знаешь, но один раз его подобрали в добрых десяти милях от гавани. Это был старый «Семикратный», и я слышал, что все, кто был на том корабле, потом разбогатели. Но это единственный раз, когда такое случилось, – с сожалением добавил Дидео. – Тогда мне было примерно столько, сколько сейчас Митту.
Он посмотрел на мальчика и, с удивлением заметив, что тот побледнел и плачет, ткнул Кандена в бок.
Канден снял Митта со своих плеч и заглянул ему в лицо.
– Эй, в чем дело? Может, хочешь собственного Аммета?
– Нет! – воскликнул Митт.
Тем не менее он оказался перед лотком с дюжиной крошечных соломенных Амметов. С ними пошел третий друг отца Митта, мужчина с суровым и непроницаемым лицом. Звали его Сириоль. Он молча стоял рядом, пока Канден и Дидео нависали над мальчиком, изо всех сил стараясь его утешить. Может, Митт хочет вон того Аммета? Или как насчет вот этого, с синими лентами? А когда Митт наотрез отказался иметь дело со Стариной Амметом в лентах любого цвета, Канден и Дидео попытались купить ему восковую фигурку Либби Бражки. Но хотя восковые фрукты казались настоящими и очень аппетитными, Митт не захотел и Либби. Ее ведь бросали в море точно так же, как Беднягу Аммета. Он расплакался и оттолкнул фигурку.
– Но они же приносят удачу! – сказал Канден, не в силах взять в толк, в чем дело.
Суроволицый Сириоль взял с другого конца лотка яблоко в карамели и сунул его во влажный кулачок Митта.
– Держи. Это тебе понравится, вот увидишь.
И оказался совершенно прав. Малыш начисто забыл о своем огорчении, сражаясь с густой тягучей карамелью в попытках прогрызть ее до яблока.
С этими отцовскими друзьями была связана какая-то тайна. Митт знал, что маме они не нравятся. Он слышал, как еженощно она ругала их. Наступила зима, и с каждым днем мама все больше поносила отцовских приятелей, пока однажды – дело было накануне Нового года – Митт не услышал, как она говорит: