Адиту вытянула руки над головой. Этот жест казался странно детским, неуместным при такой серьезной беседе.
— Также и мы. Но ситхи давно уже не принимают участия в делах смертных, даже эрнистири. Мы могли бы оставить все как есть, даже ценой чести, — продолжала она с небрежной откровенностью. — Но обстоятельства вынудили нас признать, что война эрнистири — это также и наша война. — Она взглянула на принца светящимися глазами. — Так же, как и ваша, разумеется. Вот почему, когда Эрнистир будет свободен, зидайя отправятся в Наглимунд.
— Что вы сказали? — Джошуа оглядел круг собравшихся, как бы для того чтобы убедиться, что они слышали то же, что и он. — Но почему?
— На то много причин. Потому, что это слишком близко к нашему лесу и к нашим землям. Потому, что у хикедайя не должно быть опорного пункта южнее Наккиги. Есть еще и другие обстоятельства, но их мне не разрешено открывать.
— Но если дошедшие до нас слухи верны, — возразил Джошуа, — норны уже в Хейхолте.
Адиту склонила голову набок.
— Без сомнения, несколько хикедайя находятся там, чтобы укрепить сделку вашего брата с Инелуки. Но, Джошуа, вы должны понимать, что между норнами и их хозяином — большая разница. Такая же разница между вашим замком и замком вашего брата. Инелуки и его Красная Рука не могут прийти в Асу’а — или в Хейхолт, как вы его называете. Так что только зидайя могут позаботиться, чтобы они не устроили себе дом в Наглимунде или еще где-нибудь южнее Фростмарша.
— А почему… почему он не может попасть в Хейхолт? — спросил Саймон.
— Как это ни смешно, вы должны благодарить за это короля Фингила и других смертных королей, владевших Асу’а, — сказала Адиту. — Когда они увидели, что сделал Инелуки в последние мгновения своей жизни, они ужаснулись. Им и присниться не могло, что кто-то на земле, ситхи или смертный, может обладать подобной властью. Так что молитвы и заклятия — если только между этими двумя понятиями есть какая-то разница — были произнесены над каждой пядью нашего разрушенного дома, прежде чем смертные сделали его своим. Пока строился ваш Хейхолт, это повторялось снова и снова, и теперь замок так опутан защитой, что Инелуки не может войти туда, пока не кончится само Время и все это уже не будет иметь значения. — Лицо ее застыло. — Но он все равно невообразимо силен. Он может послать в Хейхолт своих живых приспешников, и они будут править вашим братом, а через него и всем человечеством.
— Вы думаете, таковы планы Инелуки? — спросила Джулой. — Это то, о чем собиралась говорить Амерасу?
— Мы никогда уже не узнаем. Как вам, без сомнения, рассказал Саймон, Первая Праматерь погибла, прежде чем успела разделить с нами плоды своих размышлений. Один из Красной Руки был послан в Джао э-Тинукай, чтобы заставить ее замолчать, — подвиг, который должен был изнурить даже могучий разум Утук’ку и Неживущего. Это говорит о том, как сильно они боялись мудрости Первой Праматери. — Она быстро скрестила руки на груди, потом коснулась пальцами глаз. — После этого Дома Изгнания собрались в Джао э-Тинукай, чтобы обсудить случившееся и составить планы ответного удара. То, что Инелуки попытается использовать вашего брата для того, чтобы управлять всем человечеством, показалось всем зидайя наиболее вероятным. — Адиту наклонилась к жаровне и подняла тлеющий с одного конца кусочек дерева. Ситхи держала его перед собой, так что оранжевый отсвет озарил ее лицо. — Некоторым образом Инелуки все еще жив, но он никогда не сможет снова существовать в этом мире — а в том месте, которого он жаждет сильнее всего, у него нет никакой прямой власти. — Она оглядела всех присутствующих, внимательно посмотрев на каждого золотистыми глазами. — Но он сделает все, что сможет, чтобы поработить смертных выскочек. А если, делая это, он сможет к тому же унизить свою семью и свой род — не остается никаких сомнений, что он так и поступит. — Адиту издала звук, чем-то напоминавший вздох, и бросила деревяшку обратно в жаровню. — Может быть, великое счастье в том, что герои, умершие за свой народ, не могут вернуться и увидеть, как люди воспользовались жизнью и свободой, купленными такой дорогой ценой.
Наступила пауза. Потом Джошуа нарушил тягостное молчание:
— Саймон говорил вам, что мы похоронили наших павших здесь, на Сесуадре?
Адиту кивнула:
— Смерть знакома нам, принц Джошуа. Мы действительно бессмертны, потому что умираем, только если захотим этого сами — или если другие этого захотят. Может быть, поэтому у ситхи вопросы смерти очень запутаны. Но то, что наши жизни, по сравнению с вашими, гораздо длиннее, вовсе не значит, что мы жаждем с ними скорее расстаться. — Она медленно и холодно улыбнулась. — Так что мы знаем смерть. Ваши люди храбро сражались, чтобы защитить себя. И для нас нет никакого стыда в том, чтобы разделить это место с погибшими.
— Тогда я хотел бы показать вам кое-что еще. — Джошуа встал и протянул ситхи руку.
Внимательно наблюдавшая за мужем леди Воршева не казалась довольной. Адиту встала и последовала за принцем к дверям.
— Мы похоронили моего друга — моего самого верного друга — в саду за Домом Расставания, — сказал Джошуа. — Саймон, может быть, ты пойдешь с нами? И Джулой, и Стренгьярд, если вы хотите, — добавил он поспешно.
— Я останусь и побеседую немного с Воршевой, — сказала валада Джулой. — Адиту, я надеюсь, у нас будет время поговорить позднее.
— Конечно.
— А я пойду, если можно, — извиняющимся тоном пробормотал Стренгьярд. — Там очень красиво.
— Сесуд-а’шу теперь стало грустным местом, — сказала Адиту. — Когда-то здесь было очень красиво.
Они стояли перед громадой Дома Расставания; его разрушенные камни блестели на солнце.
— Мне кажется, оно все еще прекрасно, — застенчиво сказал Стренгьярд.
— И мне, — эхом отозвался Саймон. — Как старая женщина, которая когда-то была прелестной молодой девушкой, но красоту еще можно разглядеть в ее лице.
Адиту улыбнулась.
— Мой Сеоман, — сказала она. — То время, которое ты провел в Джао э-Тинукай, сделало тебя отчасти зидайя. Скоро ты начнешь сочинять стихи и нашептывать их пролетающему ветру.
Они прошли через зал в разоренный сад, где над могилой Деорнота была воздвигнута пирамида из камней. Несколько мгновений Адиту стояла молча, потом положила руку на верхний камень.
— Это хорошее, тихое место. — На мгновение ее взгляд стал рассеянным, как будто она всматривалась в другие времена и места. — Из всех песен, сочиненных зидайя, — пробормотала ситхи, — ближе всего нашему сердцу те, что говорят об утраченном.
— Может быть, это потому, что никто из нас не знает истинной цены чего-либо, пока оно не исчезло, — произнес Джошуа и склонил голову. Трава между потрескавшимися плитами колыхалась на ветру.
Как это ни странно, Воршева подружилась с Адиту быстрее всех смертных, живущих на Сесуадре, — если только смертный может на самом деле стать другом одного из бессмертных. Даже Саймон, живший среди ситхи и спасший от смерти одного из них, был совсем не уверен, что может считать своим другом кого-то из справедливых.
Несмотря на всю первоначальную холодность, Воршеву неудержимо притягивало что-то в чуждой природе Адиту — может быть, тот простой факт, что Адиту была в этом месте чужой, единственной представительницей своего рода, — так же, как все эти годы было с самой Воршевой в Наглимунде. Во всяком случае, в чем бы ни заключалась особая привлекательность Адиту, жена Джошуа оказала ей радушный прием и даже сама искала встреч с ней. Ситхи, казалось, тоже с удовольствием общалась с Воршевой; и когда она не проводила время с Саймоном или Джулой, ее часто можно было увидеть прогуливавшейся между палатками вместе с женой принца, а в дни, когда Воршева чувствовала себя усталой или больной, — сидевшей у ее постели. Герцогиня Гутрун, прежняя компаньонка Воршевы, делала все возможное, чтобы быть приветливой и вежливой со странной гостьей, но что-то в ее эйдонитском сердце не давало герцогине чувствовать себя полностью свободной в обществе ситхи. Пока Воршева и Адиту разговаривали и смеялись, Гутрун молча наблюдала за сестрой Джирики, как будто та была опасным животным, о котором говорили, что оно внезапно стало совершенно ручным.
Что касается Адиту, то она казалась странно очарованной ребенком, которого носила Воршева. У зидайя рождается мало детей, особенно теперь, объяснила она. Последний раз это случилось более века назад, и теперь тот ребенок был таким же взрослым, как самый старший из Детей Рассвета. Кроме того, Адиту очень интересовалась Лилит, хотя девочка была с ней не более разговорчивой и открытой, чем со всеми остальными. Однако она позволяла ситхи ходить с ней на прогулки и даже иногда носить на руках, что воспрещалось почти всем.
Если Адиту была заинтересована некоторыми смертными, то жители Нового Гадринсетта, в свою очередь, были одновременно восхищены и испуганы ею. Рассказ Улки — и без того достаточно невероятный — постепенно трансформировался до такой степени, что появление Адиту описывалось как вспышка яркого пламени и клубы дыма; после чего, как говорили люди, ситхи, рассерженная флиртом смертной с ее нареченным, пригрозила превратить несчастную девушку в камень. Улка довольно быстро стала самой значительной персоной на Сесуадре, а Адиту — предметом сплетен и суеверного перешептывания.
К досаде Саймона, его тоже обсуждали на каждом углу. Джеремия, часто слонявшийся по рынку у Дома Расставания, радостно пересказывал последние новости: дракон, у которого Саймон похитил меч, рано или поздно вернется, и тогда юному рыцарю придется сражаться с ним; Саймон отчасти ситхи, а Адиту послали, чтобы она забрала его во дворец справедливых; и так далее и тому подобное. Сам Саймон, выслушивая эти фантазии, материалом для которых, казалось, мог послужить только холодный воздух Сесуадры, только беспомощно поеживался. Он ничего не мог сделать — любая попытка что-либо опровергнуть лишь убеждала жителей Нового Гадринсетта, что он хитрый обманщик. Иногда выдумки развлекали его, но все равно он чувствовал себя объектом слишком пристального внимания и старался проводить время с людьми, которые хорошо знали его и которым он полностью доверял. Его осторожность и скрытность только подливали масла в огонь.