— Поразительно! — воскликнул Эолейр. — Джисфидри и его друзья выглядели такими робкими и хрупкими… Кто бы мог подумать, что они способны на такие вещи!
— В южных болотах есть ящерицы, — с улыбкой сказал Джирики, — которые могут менять цвет, чтобы сливаться с листьями, стволом или камнем, на котором они сидят. Они тоже очень пугливы. Мне не кажется странным, что робкие существа лучше других умеют прятаться.
— Но если ситхи отдали дворрам — тинукедайя — это место, то почему они так боятся вас? Когда леди Мегвин и я впервые пришли сюда, они были в ужасе, решив, что мы — ваши слуги, пришедшие забрать их отсюда.
Джирики остановился. Казалось, он был потрясен чем-то увиденным внизу. Когда он снова повернулся к Эолейру, лицо принца было искажено болью.
— Они правы, что боятся нас, граф. Амерасу, мудрейшая среди нас, ушедшая только недавно, называла наше поведение с тинукедайя великим позором. Мы плохо обращались с ними, и мы скрывали от них вещи, которые им следовало бы знать… потому что думали, что они будут лучше служить нам, если останутся в неведении. — Он расстроенно махнул рукой. — Когда Дженджияна, Леди Дома Танцев Года, в далеком прошлом отдала им это место, многие Дети Рассвета были против ее решения. Даже сейчас среди зидайя находятся такие, которые считают, что мы должны были заставить детей Руяна Be прислуживать нам. Неудивительно, что они боятся, ваши друзья.
— Ничего этого не было в наших легендах о ситхи, — удивился Эолейр. — Вы нарисовали странную, грустную картину, принц Джирики. Зачем вы рассказали мне об этом?
Ситхи снова начал двигаться вниз по выщербленным ступеням.
— Потому что, граф Эолейр, эта эра подходит к концу. Это не значит, что идущая за нею следом будет более счастливой, хотя надежда всегда остается. Но — к добру ли, к худу ли — этот период заканчивается.
Они продолжали спускаться молча.
Эолейр положился на свои смутные воспоминания о предыдущем визите, вызвавшись провести Джирики через разрушенный город, — хотя, судя по нетерпению ситхи, сдерживаемому только его природной вежливостью, Джирики с тем же успехом мог сам вести графа. Пока они шли по гулким пустынным улицам, у Эолейра снова возникло впечатление, что Мезуту’а скорее не город, а нечто вроде садка для робких, но дружелюбных животных. Однако на этот раз, когда слова Джирики об океане были еще свежи в его памяти, Эолейр представлял себе нечто вроде кораллового сада — бессчетные здания, как бы растущие одно из другого, с пустыми дверными отверстиями и темными туннелями, башни, соединенные друг с другом каменными переходами, тонкими, как витое стекло. Он рассеянно размышлял, сохранили ли двернинги глубоко внутри стремление к морю и не потому ли город и позднейшие пристройки — Джирики то и дело показывал на какие-то детали, добавленные к подлинным строениям Мезуту’а после того, как ситхи оставили город, — так напоминают подземный грот, защищенный от палящего солнца не синей водой, а горным камнем.
Когда они вышли из длинного туннеля на широкую каменную арену, Джирики, уже взявший на себя обязанности проводника, оказался окруженным облаком бледного мелового света. Эолейр видел, как ситхи поднял тонкие руки на уровень плеч и сделал какое-то осторожное движение, прежде чем шагнуть вперед. Только его оленья грация скрыла тот факт, что двигался он с ужасной скоростью.
В центре чаши стоял огромный кристаллический столб. Он слабо пульсировал, на его поверхности быстро сменялись все цвета радуги. Каменные ступени вокруг были пусты. Дворров не было.
— Джисфидри! — закричал Эолейр. — Исарда! Это Эолейр, граф Над Муллаха!
Его голос прокатился по арене и эхом отскочил от дальних стен пещеры. Ответа не последовало.
— Это Эолейр, Джисфидри! Я вернулся!
Никто не ответил ему — не было никаких признаков жизни, не было шагов, не было блеска розовых хрустальных жезлов дворров, — и Эолейр спустился, чтобы присоединиться к Джирики.
— Это то, чего я боялся, — сказал граф. — Они исчезли, потому что я привел вас. Надеюсь только, что они не навсегда оставили город. — Он нахмурился. — Надеюсь, Джисфидри не станет считать меня предателем, потому что я привел к ним одного из бывших хозяев?
— Возможно. — Джирики казался рассеянным и возбужденным. — Во имя предков, — выдохнул он. — Стоять перед Шардом Мезуту’а! Я слышу, как он поет!
Эолейр дотронулся до молочного камня, но не почувствовал ничего, кроме легкого движения воздуха.
Джирики протянул к Шарду ладони, но резко остановился, так и не прикоснувшись к камню, словно обнимая что-то невидимое, повторявшее очертания Шарда, но бывшее почти вдвое больше. Световые узоры стали немного ярче, словно то, что двигалось в камне, подплыло немного ближе к поверхности. Джирики следил за игрой света, медленно водя пальцами по окружностям, но ни разу не коснувшись самого Шарда, словно неподвижный камень был его партнером в каком-то ритуальном танце.
Так прошло довольно много времени, и Эолейр почувствовал, что его ноги начинают болеть. Холодный сквозняк царапал шею графа. Он плотнее закутался в плащ и продолжал наблюдать за Джирики, который все еще стоял перед сверкающим камнем, углубившись в какой-то безмолвный разговор.
Эолейр, которому все это порядком наскучило, принялся перебирать свои длинные черные волосы. Хотя трудно было точно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как Джирики подошел к камню, граф знал, что это не было коротким промежутком: Эолейр славился своим терпением, и даже в эти безумные дни его нелегко было вывести из равновесия.
Внезапно ситхи вздрогнул и на несколько шагов отступил от камня. Мгновение он раскачивался на месте, потом повернулся к Эолейру. В глазах Джирики сиял свет, казавшийся более ярким, чем отраженное мерцание Шарда.
— Говорящий Огонь, — сказал он.
Эолейр был смущен:
— Что это значит?
— Говорящий Огонь в Хикехикайо. Это тоже Свидетель — Главный Свидетель, как и Шард. Он очень близок — эта близость не имеет никакого отношения к расстоянию. Я не могу стряхнуть ее и повернуть Шард к другим вещам.
— Куда вы хотите его повернуть?
Джирики покачал головой и быстро взглянул на Шард, прежде чем начал:
— Это трудно объяснить, граф Эолейр. Позвольте, я скажу так — если бы вы заблудились в тумане, но увидели бы дерево, на которое можно влезть и которое дало бы возможность видеть над туманом, — вы бы влезли на него?
Эолейр кивнул:
— Конечно, но я все еще не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
— Вот что. Мы, привыкшие к Дороге снов, были лишены ее в последнее время — так же как плотный туман может не дать человеку отойти далеко от дома, даже если нужда его велика. Свидетели, которыми могу пользоваться я, только второстепенные — без силы и знаний, которыми обладала, например, Первая Праматерь Амерасу, они могут служить только по мелочам. Шард Мезуту’а — Главный Свидетель, я хотел найти его еще до того, как мы выехали из Джао э-Тинукай, но теперь мне ясно только, что в его использовании мне каким-то образом отказано. Я забрался на дерево, о котором говорил, и обнаружил, что кто-то другой уже сидит там и не дает мне подняться выше, чтобы что-то рассмотреть. Я задержан.
— Боюсь, что по большей части это слишком сложно для смертного вроде меня, хотя кое-что из того, что вы объясняли, я понял. — Эолейр немного подумал. — Иначе говоря: вы хотите выглянуть в окно, но с другой стороны кто-то закрыл его. Верно?
— Да. Хорошо сказано. — Джирики улыбался, но Эолейру почудилась усталость в чуждых чертах ситхи. — Но я не смею уйти, не попытавшись выглянуть в окно столько раз, сколько у меня хватит сил.
— Я подожду вас. Но у нас мало воды и пищи, а кроме того, я не могу говорить за ситхи — мои люди довольно скоро будут нуждаться во мне.
— Что до воды и пищи, — рассеянно сказал Джирики, — я отдам вам свои. — Он снова повернулся к Шарду. — Как только вы почувствуете, что пора возвращаться, скажите — но ни в коем случае не прикасайтесь ко мне, пока я не позволю. Обещайте мне это. Я не знаю точно, что нужно делать, и для нас обоих будет безопаснее, если вы не будете трогать меня, что бы вам ни показалось.
— Я не сделаю ничего, пока вы сами не попросите меня, — обещал Эолейр.
— Хорошо… — Джирики поднял руки и снова начал медленно чертить в воздухе круги.
Граф Над Муллаха вздохнул и, прислонившись спиной к каменной стенке, попытался найти наиболее удобное положение.
Эолейр проснулся от странного сна — он бежал от огромного колеса, достигавшего вершин деревьев, грубого и потрескавшегося, как балки древнего потолка, — и сразу понял, что что-то не в порядке. Свет стал ярче и пульсировал, но изменил цвет на болезненный сине-зеленый. Воздух в огромной пещере стал безжизненным и застывшим, как перед бурей, и запах разряда молнии обжег ноздри графа.
Джирики стоял перед светящимся Шардом — пылинка в море слепящего света, — но если раньше он держался прямо, как танцор Мирчи, читающий молитву дождя, то сейчас страшно скрючился и откинул назад голову, словно какая-то невидимая рука выжимала из него жизнь. Отчаянно встревоженный, Эолейр вскочил и тут же остановился, не зная, что теперь делать. Ситхи велел графу не прикасаться к нему вне зависимости от того, что будет происходить, но, когда Эолейр подошел достаточно близко, чтобы увидеть лицо Джирики, едва различимое в потоке вызывающего тошноту блеска, он почувствовал, что его сердце наливается свинцовой тяжестью. Конечно, Джирики не мог ожидать ничего подобного.
Искрящиеся золотом глаза ситхи закатились, так что только белые полумесяцы виднелись из-под век. Зубы обнажились в оскале загнанного в угол зверя, а вздувшиеся вены на лбу и на шее, казалось, готовы были лопнуть.
— Принц Джирики! — крикнул Эолейр. — Джирики, вы меня слышите?
Рот ситхи приоткрылся. Громкий рокочущий звук вырвался наружу и эхом разнесся по огромной чаше, глубокий, невнятный, но так явственно полный боли и страха, что Эолейр, даже прижав руки к ушам, в отчаянии почувствовал, как его сердце сжимается от ужаса и сострадания. Он осторожно протянул руку к ситхи и изумленно увидел, что волосы на ней встали дыбом. Кожу покалывало.