— А теперь ощути его, — сказал Камарис, — ощути, как от твоих ног приходит сила. Нет, ты не держишь равновесия. — Он толчком заставил Саймона сдвинуть ноги. — Почему башня не падает? Потому что она твердо стоит на своем фундаменте.
Вскоре он заставил работать и Джеремию, и работать на совесть. Вечернее солнце, казалось, бежало по небу. С приближением сумерек ветер стал ледяным. Старик вел их нелегкой дорогой упражнений, и в глазах его появилось какое-то сияние, холодное, но ясное.
К тому времени когда Камарис наконец отпустил их, был уже вечер. Чаша долины была расцвечена огнями костров. То, что за этот день все поселенцы были перевезены через озеро, дало возможность людям Джошуа двинуться в путь с первыми лучами солнца. И теперь жители Нового Гадринсетта разбивали временные палатки, ели запоздалый ужин или бесцельно бродили по долине. Неподвижность и ожидание нависли над долиной, такие же реальные, как вечерние сумерки. Саймон подумал, что все это похоже на Место Ожидания перед входом в рай.
Но оттуда можно попасть и в ад, подумал Саймон. Мы не просто путешествуем. Нас ждет война… а может быть, и что-то еще худшее.
Он и Джеремия шли в молчании, еще тяжело дыша после упражнений Камариса. Пот на их лицах быстро высыхал. Мышцы Саймона приятно ныли, но горький опыт говорил, что завтра, особенно после целого дня верхом на лошади, в этом будет гораздо меньше приятного.
— Джеремия, ты приглядел за Домой?
Юноша раздраженно посмотрел на него:
— Конечно. Я же сказал, что пригляжу, разве нет?
— Я думаю, я все-таки схожу проведать ее.
— Ты что, не доверяешь мне? — обиженно спросил Джеремия.
— Конечно доверяю, — поспешно ответил Саймон. — Правда, это не имеет к тебе никакого отношения. Это просто слова Камариса насчет рыцаря и его лошади… заставили меня подумать о Домой. — Кроме того, он испытывал потребность некоторое время побыть в одиночестве. Обдумывания требовало все, о чем говорил Камарис. — Ты же понимаешь меня, верно?
— Думаю, да. — Джеремия нахмурился, но не выглядел слишком уж расстроенным. — А я пойду найду чего-нибудь перекусить.
— Встретимся позже у костра Изгримнура. Я думаю, Сангфугол собирается спеть нам несколько песенок.
Джеремия продолжал двигаться в сторону самой оживленной части лагеря и палатки, которую они с Саймоном и Бинабиком поставили этим утром. Что же касается Саймона, то он повернул в другую сторону, к тому месту, где были привязаны лошади.
Вечернее небо было мутно-лиловым, а звезды еще не появились. Пока Саймон пробирался по грязной дороге в быстро сгущающейся темноте, он обнаружил, что хотел бы немного лунного света. Один раз он поскользнулся и упал, а потом долго ругался, вытирая грязные руки о штаны, которые и так не отличались чистотой после долгих часов фехтования. Сапоги уже насквозь промокли. Фигура, шедшая ему навстречу, превратилась во Фреозеля, который тоже ходил повидать свою лошадь, а заодно приглядеть за рыжим Виньяфодом Джошуа. В этом смысле он занял место Деорнота в жизни принца и, кажется, превосходно справлялся с этой ролью. Фальширец однажды сказал Саймону, что вышел из семьи кузнеца, — чему нетрудно было поверить, глядя на широкоплечего малого.
— Приветствую вас, сир Сеоман, — сказал он. — Я вижу, вы тоже не захватили с собой факела. Ну, если вы поторопитесь, то сможете обойтись и без него. — Он прищурился, глядя вверх, оценивая, с какой скоростью убывает скудный свет. — Только будьте внимательны. В полусотне шагов за мной огромная грязная яма.
— А я уже нашел одну такую, — засмеялся Саймон, показывая на свои измазанные грязью сапоги.
Фреозель с видом знатока посмотрел на ноги Саймона: — Приходите в мою палатку, и я дам вам жиру смазать их. Никуда не годится, если эта кожа потрескается. Или вы собирались слушать, как поет арфист?
— Думаю, да.
— Тогда я возьму жир с собой. — Фреозель вежливо кивнул ему, прежде чем продолжить путь. — Осторожнее с этой лужей, — крикнул он через плечо.
Саймон последовал его совету и умудрился благополучно обойти лужу засасывавшего ила, которая, безусловно, была старшей сестрой его предыдущей знакомой, столь гибельно повлиявшей на сапоги юного рыцаря. Приближаясь, он слышал тихое ржание лошадей. Они были привязаны на склоне горы, и их темные силуэты выделялись на фоне мутного неба.
Домой стояла там, где сказал Джеремия, недалеко от узловатого ствола старого развесистого дуба. Саймон поднес ладонь к носу лошади и ощутил ее теплое дыхание, потом положил голову ей на шею и погладил. Ее крепкий запах успокаивал его.
— Ты моя лошадь, — сказал он тихо. Домой дернула ухом. — Моя лошадь.
Джеремия накинул ей на спину плотное одеяло, подаренное Саймону Гутрун и Воршевой, которым он сам укрывался до тех пор, пока лошадей не вывели из их теплых стойл в пещерах Сесуадры. Саймон убедился, что оно привязано так, как следует, надежно, но не слишком туго. Проделав необходимый осмотр, он повернулся и увидел бледную фигуру, лавирующую между лошадьми. Саймон почувствовал, как заколотилось его сердце.
Норны?
— К-кто это? — крикнул он и повторил басом: — Кто здесь? Выходи! — Он опустил руку к поясу, через мгновение вспомнив, что, кроме канукского кинжала, у него нет никакого оружия, даже деревянного меча.
— Саймон?
— Мириамель? Принцесса? — Он сделал несколько шагов вперед.
Она выглядывала из-за спины одной из лошадей, словно пряталась. Когда Саймон подошел ближе, принцесса тоже шагнула вперед. В ее одежде не было ничего необычного — светлое платье и темный плащ, но на лице застыло странное вызывающее выражение.
— Вы здоровы? — спросил он и тут же выругал себя за дурацкий вопрос. Он не ожидал увидеть ее здесь одну и не мог придумать ничего более умного. Вот опять! Лучше уж было промолчать, чем брякнуть такую глупость.
Но почему у нее такой виноватый вид?
— Здорова, спасибо. — Она заглядывала ему за спину, как бы пытаясь понять, один ли он. — Я пришла посмотреть на свою лошадь. — Она заметила темную массу фигур внизу по склону. — Мы отобрали ее у… наббанайского аристократа, о котором я рассказывала.
— Вы напугали меня, — сказал Саймон и засмеялся. — Я уж решил, что вижу привидение или… одного из наших врагов.
— Я не враг, — сказала Мириамель, но в ее голосе не было обычной легкости. — Насколько я могу судить, к привидениям меня пока тоже нельзя отнести.
— Рад слышать это. Вы закончили?
— Закончила… с чем? — Мириамель смотрела на него со странным напряжением.
— Приглядывать за вашей лошадью. Я думал, вы могли… — Он помолчал.
Мириамель, похоже, чувствовала себя крайне неловко. Саймон подумал, не обидел ли он ее чем-то? Может быть, не следовало предлагать ей Белую стрелу? Все это теперь казалось сном. То был очень странный день.
Саймон начал снова:
— Сангфугол и кое-кто еще собираются играть и петь сегодня у палатки герцога Изгримнура. — Он показал вниз, на огненные кольца костров. — Вы не собираетесь прийти послушать?
Мириамель немного помедлила.
— Я приду, — проговорила она наконец. — Да, это будет славно, — принцесса быстро улыбнулась, — если только никто не даст петь дядюшке Изгримнуру.
В ее голосе было что-то не совсем правильное, но Саймон все-таки засмеялся шутке.
— Думаю, это будет зависеть от того, сохранилось ли еще вино графа Фенгбальда.
— Фенгбальд! — Мириамель с отвращением фыркнула. — Подумать только, что отец хотел выдать меня за эту… эту свинью!
Чтобы отвлечь ее от мыслей об отце, Саймон сказал:
— Он собирается петь о Джеке Мундвуде — Сангфугол, я имею в виду. Он обещал мне. Думаю, он споет эту, про повозку епископа. — Он взял ее за руку, почти не сознавая, что делает, потом на мгновение испугался, что она оскорбится. Но Мириамель почти не обратила внимания на его неприличное поведение.
— Да, это будет чудесно, — сказала она. — Приятно провести ночь у костра под старые песни.
Саймон снова был озадачен. Такие сборища происходили в Новом Гадринсетте чуть ли не каждую ночь, особенно в последнее время, когда люди собрались на рэнд. Но он снова ничего не сказал, решив просто наслаждаться тем, что его рука сжимает ее сильные тонкие пальцы.
— Это будет просто замечательно, — сказал он и повел ее вниз по склону горы к манящим огням костров.
После полуночи, когда туман наконец рассеялся и высоко в небе засияла луна, яркая, как серебряная монетка, на вершине горы, которую так недавно покинули принц и его люди, произошло какое-то движение.
Три силуэта, три темные фигуры, почти невидимые, хотя светила луна, стояли у одного из камней на самом краю и смотрели вниз, в долину. Большинство костров угасало, но по всему лагерю все еще виднелись яркие островки пламени; можно было разглядеть, как в их красноватом свете двигаются смутные фигуры.
Когти Утук’ку, неподвижные, как охотящиеся совы, долго наблюдали за лагерем. Наконец, не произнеся ни слова, они повернулись и молча пошли сквозь высокие травы назад, к центру вершины. Бледные громады полуразрушенных каменных строений Сесуадры стояли перед ними, как зубы во рту старухи.
Слуги королевы норнов далеко продвинулись за короткое время. Они могли позволить себе дождаться другой ночи — ночи, которая, без сомнения, скоро наступит.
Три тени бесшумно скользнули в развалины того здания, что смертные называли Обсерваторией, и долгое время стояли, глядя сквозь треснувший купол на возникающие в небе звезды. Потом они вместе сели на камни. Один из них начал тихо петь; по темному залу поплыл причудливый мотив, острый и безжизненный, как расщепленная кость.
Хотя этот звук не рождал даже эха и, конечно уж, не мог быть слышен за пределами каменных стен, некоторые спящие в долине все-таки стонали во сне. Людям, достаточно чутким, чтобы ощутить прикосновение песни, — и Саймон был среди них — снился лед, потерянные и разрушенные вещи и гнезда извивающихся змей в старых колодцах.