— Кадрах?
Снова не получив ответа, она протиснулась между грудами корабельных запасов. Монах полулежал на полу, прислонившись к стене, уронив голову на грудь. Она схватила его за плечо и принялась трясти, так что его голова раскачивалась из стороны в сторону.
— Просыпайся, Кадрах! — Он застонал, но не проснулся. Она тряхнула сильнее.
— Ах, боги, — пробормотал он. — Эта смирч флинн… эта проклятая книга… — Он замолотил руками, словно отбиваясь от ужасного кошмара. — Закройте ее! Закройте ее! Если бы я никогда ее не открывал!.. — Слова его перешли в невнятное бормотание.
— Да проснись же ты, черт возьми, — прошипела она.
Монах наконец открыл глаза:
— Моя… Моя леди? — Его смущение было жалким. За время своего заточения монах иссох, морщины избороздили его лицо, глубоко запавшие глаза потускнели. Он казался теперь дряхлым стариком.
Мириамель взяла его за руку, немного удивившись тому, что сделала это без всяких колебаний. Разве перед ней был не тот же самый пьяница-предатель, которого она сама столкнула в залив Эметтина, мечтая увидеть, как он утонет? Но теперь она знала, что это не так. Перед ней было несчастное, забитое, закованное в цепи существо — и его единственным преступлением была попытка убежать, спасая свою жизнь. Теперь она жалела, что не убежала с ним. Мириамель сочувствовала Кадраху и понимала, что он не совсем уж пропащий человек. В какой-то мере он был даже другом.
Мириамель внезапно устыдилась своей бездушности. Она так была в себе уверена, так твердо знала, что хорошо, а что плохо, что готова была утопить его. А сейчас на Кадраха больно было смотреть, взгляд его был испуганным и затравленным, голова моталась над грязной рясой. Она сжала его холодную руку и сказала:
— Не бойся, я мигом. — Принцесса взяла свечу и отправилась искать в галерее бочек обещанные Ган Итаи инструменты.
Она щурилась на поблекшую маркировку, а над головой гулко раздавались торопливые шаги матросов. Корабль с треском качался в объятиях первого штормового ветра. Наконец она нашла бочку, заботливо помеченную «ОТИЛЛЕНЕС». Ломиком, висевшим около трапа, она вскрыла бочку. Целая сокровищница инструментов была в ней — каждый аккуратно завернут в тряпку, и все плавали в масле, как жаркое из каких-нибудь экзотических птиц. Мириамель закусила губу и заставила себя действовать спокойно и аккуратно, по одному открывая истекающие маслом свертки до тех пор, пока не нашла зубило и тяжелый молоток.
Обтерев инструменты полой плаща, она понесла их к Кадраху.
— Что вы делаете, леди? Хотите стукнуть меня этим свинобоем? Это было бы истинным одолжением.
Она нахмурилась, воском прикрепляя свечу к полу.
— Не будь дураком. Я хочу разбить твои цепи. Ган Итаи собирается помочь нам бежать.
Монах мгновение смотрел на нее. Взгляд его серых глаз был на удивление внимательным и серьезным.
— Вы должны знать, что я не могу идти, Мириамель.
— Если придется, я понесу тебя. Но так или иначе, мы не сможем двинуться до ночи. Так что ты мог бы встать и походить немного по трюму, только старайся не шуметь. — Она потянула цепь, сковывавшую его колени. — Я думаю, лучше отрубить ее с обеих сторон, а не то ты будешь бренчать на ходу, как лудильщик.
Она подумала, что Кадрах улыбнулся только ради нее. Длинная цепь между ножными кандалами была пропущена через стальное кольцо в полу трюма. Мириамель натянула одну сторону, потом приставила зубило к ближайшей железной манжете.
— Ты можешь подержать его? — спросила она. — Тогда я могла бы взять молоток двумя руками.
Монах кивнул. Мириамель взвесила молоток в руке, чтобы лучше рассчитать силу удара, потом подняла его над головой.
— Ты похожа на Деанагу Кареглазую, — прошептал монах.
Мириамель прислушивалась к грохочущему ритму движений корабля, пытаясь поймать мгновение шума, чтобы ударить.
— На кого?
— На Деанагу Кареглазую, — улыбнулся он. — Это младшая дочь Ринна. Когда враги напали на ее отца, а он лежал больной, она колотила ложкой по бронзовому котлу до тех пор, пока остальные боги не пришли спасти его. — Он посмотрел на принцессу. — Она была храброй.
Корабль покачнулся, и перекрытия издали долгий дрожащий стон.
— У меня глаза зеленые, — сказала Мириамель и со всей силой обрушила молот.
Звон, казалось, перекрыл даже раскаты грома. Конечно уж, Аспитис и его люди все как один бросились к трюму. Мириамель взглянула на зубило. Оно вошло глубоко, но цепь все еще не была разбита.
— Черт возьми! — выдохнула она и замолчала, тревожно прислушиваясь. Сверху, с палубы, не доносилось никаких необычных звуков, поэтому она снова подняла молот, и тут ей в голову пришла мысль. Она сняла плащ, сложила его в несколько слоев и получившуюся подушку пропихнула под цепь. — Держи это! — приказала она монаху и ударила снова.
Потребовалось сделать несколько ударов, но плащ помог смягчить шум, хотя нанести сильный удар теперь было сложнее. Наконец железное звено распалось. Тогда Мириамель принялась усердно колотить и по другой стороне и умудрилась даже рассечь цепь, прикованную к поясу Кадраха, прежде чем вынуждена была остановиться. Руки горели, как в огне; она не могла поднять тяжелый молот выше плеч. Кадрах попытался, но у него не было сил. Ударив несколько раз и не оставив никакого заметного следа, он вернул молот Мириамели.
— Этого достаточно, — сказал он. — Теперь я могу намотать цепь на руку, чтобы не шуметь. Все дело было в ногах, а они свободны. — В доказательство он шевельнул ногами. — Как вы думаете, вы могли бы найти в этом трюме какую-нибудь темную ткань?
Мириамель с любопытством посмотрела на него, потом встала и начала искать. Наконец она вернулась. У нее в руке был нож Аспитиса, который раньше был привязан у пояса.
— Вокруг ничего нет, но, если тебе действительно нужно, я могу отрезать от подола моего плаща. — Она встала на колени и занесла нож над темной тканью. — Резать?
Кадрах кивнул:
— Я свяжу этим цепи, и они будут держаться, если сильно не тянуть за них. — Он попытался изобразить улыбку. — При таком освещении мои стражи ни за что не заметят, что одно из звеньев сделано из мягкой эркинландской шерсти.
Когда это было сделано, а все инструменты возвращены на место, Мириамель взяла свечу и встала.
— Я вернусь за тобой в полночь или незадолго перед ней.
— Как Ган Итаи собирается осуществить этот маленький фокус? — В голосе монаха звучала прежняя ирония.
— Она не сказала. Может быть, она считает, что мне лучше знать поменьше, чтобы меньше волноваться. — Она покачала головой. — Не очень-то это помогает.
— Мало вероятно, что мы выберемся с корабля, и еще менее вероятно, что нам удастся уйти далеко, даже если мы спустим лодку на воду.
— Совсем невероятно, — согласилась она. — Но Аспитис узнал, что я дочь Верховного короля, и заставляет меня обвенчаться с ним, так что мне уже все равно, вероятно или нет.
— Да, леди, думаю, все равно. Тогда до ночи.
Мириамель помолчала. За последний час, когда падали цепи, между ними возникло невысказанное понимание… что-то вроде прощения.
— До ночи, — сказала она, взяла свечу и взобралась по трапу, снова оставив монаха в темноте.
Казалось, что вечер никогда не кончится. Мириамель лежала в своей каюте, прислушиваясь к звукам надвигающегося шторма и размышляя о том, где она окажется завтра в это же время.
Ветер усиливался. Корабль трещал и раскачивался на волнах. Когда паж графа постучался в дверь с приглашением от своего господина принять участие в поздней трапезе, Мириамель сказалась больной от качки и осталась в каюте. Немного погодя явился сам Аспитис:
— Мне было грустно слышать о вашей болезни, Мириамель. — Граф стоял в дверях, лениво-расслабленный, как хищное животное. — Может быть, вы желали бы сегодня спать в моей каюте, чтобы не оставаться наедине со своим страданием?
Ей хотелось рассмеяться от этой отвратительной насмешки, но она сдержалась.
— Я больна, лорд. Когда вы женитесь на мне, я буду делать то, что вы скажете. Оставьте меня в покое хотя бы в эту последнюю ночь.
Он, казалось, собирался что-то возразить, но вместо этого пожал плечами:
— Как вам будет угодно. У меня был трудный вечер — надо было подготовиться к шторму. И как вы правильно заметили, у нас впереди целая жизнь. — Он улыбнулся, и улыбка его была узкой, словно лезвие ножа. — Итак, спокойной ночи. — Он шагнул вперед и поцеловал ее холодную щеку, потом подошел к маленькому столику, прищипнул фитиль лампы и снял нагар. — Нам предстоит бурная ночь. Надеюсь, вы не хотите устроить пожар.
Он вышел, закрыв за собой дверь. Как только стихли в коридоре его шаги, она вскочила с постели, чтобы проверить, не запер ли он ее. Дверь свободно распахнулась, обнаружив темный и пустынный коридор. Даже сквозь закрытый люк доносилось исполненное дикой силы завывание ветра. Она закрыла дверь и вернулась в постель. Прислонившись к стене, раскачиваясь в такт мощным движениям корабля, Мириамель погрузилась в легкий беспокойный сон, резко выплывая из него время от времени. Все еще не сбросив с себя путы сна, она несколько раз пробегала по коридору и поднималась по трапу, чтобы посмотреть на небо. Один раз ей так долго пришлось ждать очередного появления луны, что она, все еще полусонная, испугалась даже, что та совсем исчезла по какому-то непостижимому приказу ее отца и Прейратса. Когда луна появилась наконец подмигивающим волчьим глазом, Мириамель увидела, что ей еще далеко до того положения на небе, о котором говорила ниски. Принцесса скользнула назад в постель.
Один раз ей показалось, что Ган Итаи открыла дверь и заглянула к ней. Но если это и в самом деле была ниски, она не сказала ни слова; через мгновение за дверью никого не было. Вскоре между порывами ревущего ветра Мириамель услышала, как ночь прорезала песня морской наблюдательницы.
Когда у Мириамели не стало больше сил ждать, она поднялась. Принцесса вытащила сумку и достала из нее свое старое монашеское одеяние, которое она убрала, сменив на красивые платья, предоставленные ей Аспитисом. Надев штаны и рубашку и туго подпоясав свободную рясу, она влезла в свои старые сапоги, потом бросила в сумку несколько отобранных вещей. Нож Аспитиса, с которым она не расставалась сегодня днем, она засунула за пояс. Лучше будет иметь его под рукой, чем все время трястись, как бы его не обнаружили. Если она встретит кого-нибудь на пути к каюте Ган Итаи, ей придется спрятать лезвие в широком