— Не юродствуй, — строго сказал Искандер и добавил: — Надо уважать чувства верующих.
— Да?! — мгновенно воспламенился Чанба. — А мои чувства атеиста кто уважать будет?!
— Это несопоставимые понятия.
— А чего это ты за христиан заступаешься? Крещеный, что ли?
— И не крестился, и не собираюсь. Но и буффонаду устраивать на манер евангельских текстов тоже некрасиво.
— Ох, какой же ты зануда!
Махнув рукой на «воспитуемого» и «воспитателя», Сергий прошел в харчевню, к статионарию — управителю дорожной станции. Это был крупный мужчина в тунике, смахивающей на женскую ночнушку, с серым пухом на голове. Нос сапожком, вялый подбородок, толстые губы, будто осами накусанные, слезящиеся глаза — внешность у статионария была не из приятных.
— Сальве, — бросил Сергий. — Со мною еще трое. Комната найдется? Я имею в виду, хорошая!
Управитель пожевал губами, словно пробуя их на вкус, и слегка поклонился.
— Пожалуйте! — указал он на двор. — По лестнице на галерею, третья дверь!
Лобанов кивнул и вышел.
— Седла тащите наверх! — скомандовал он.
Сергий взвалил на плечо еще теплое седло — и поднялся по лестнице на галерею. За третьей дверью он увидел койки в ряд, пустые полки вдоль стены и окно, закрытое ставнями. Сгрузив седло на кровать, Роксолан подошел к окну и раскрыл ставенки. За мансионом журчала речка, ее обступали ивы, как будто сошедшиеся на водопой, а дальше синели и лиловели Альпы.
— Есть когда будем? — поинтересовался Гефестай, вваливаясь в «номер».
— Пошли уж, — проворчал Сергий и спустился вниз. Ободренный кушан потопал следом.
И тут во двор въехали «преследователи» — крепкие ребятишки с нахальными глазами и уверенными движениями. Впереди покачивался в седле молодой парень с лицом холеным и капризным. Видать, был он человеком зябким, поскольку носил и верхнюю тунику «непристойного» алого цвета, и «внутреннюю» белую — краешек ее бесстыдно выглядывал над коленом. Ноги «вьюнош» обвязал ткаными шерстяными обмотками, а плечи кутал в плащ-лацерну, окрашенную в пурпур. Такая лацерна стоила десять тысяч сестерциев, она издали колола взгляд, неслышно, но зримо афишируя богатство и знатность всадника. Сергий усмехнулся — встречая молодого римлянина по одежке, он приметил под вызывающей оболочкой изнеженного и избалованного сынка, сытенького и белотелого.
Сынка сопровождали четыре ликтора, кое-как удерживавшие на плечах свои фасции — тонкие пучки вязовых прутьев, перевязанные красными ремнями. К сим представительским вязанкам были приткнуты топорики.
— Кого это принесло? — полюбопытствовал Гефестай.
— Знаешь, — улыбнулся Роксолан, — мне без разницы.
Он немного лукавил — проезжая пятерка его заинтересовала. К одному из ликторов, сопровождавших капризного парня, Лобанов присмотрелся внимательней. Знакомое лицо… Как у того гладиатора в Большом Цирке. Или это он и есть? Похоже, что так! Патриции частенько нанимали гладиаторов для темных дел или для охраны. Как звали того димахера? Луций Эльвий «Змей» — так, вроде, было написано на флажке-программке. Этот тип опасен. От него исходит ощущение силы, а взгляд — твердый и спокойный, почти равнодушный. Казалось, ничто не волнует этого человека — страхи не холодят кровь, радости не горячат. Воистину, Змей.
Парень в пурпурной лацине неуклюже спрыгнул с коня и вразвалочку направился к статионарию. Тот уже выкатился во двор, не зная, как кланяться — низко или еще ниже, с прогибом спины?
— Почтенный, — обратился к нему вьюнош, манерно закидывая полу плаща на плечо, — организуй-ка мне комнату на ночь!
Управитель замялся.
— Могу предложить общую комнату на десятерых, — пролепетал он и указал обеими руками на Сергия: — Вот они забрали помещение для почетных гостей!
Парень в лацине изогнул бровь и повернулся к Роксолану. Лобанов облокотился о перила веранды. Эдик и Гефестай прислонились к столбам навеса, с интересом следя за переговорами.
— Я легат и послан в Дакию, — надменно выговорил добрый молодец в пурпуре, — но не тороплю тебя. Освободишь комнату к вечеру.
— Как тебя зовут, легат? — осведомился Сергий. Легат удивился, но ответил, гордо задирая подбородок:
— Гай Антоний Скавр! — и добавил обычным голосом: — Время у тебя еще есть. Съедешь в общую, пока я буду обедать.
— Обойдешься, Гай, — спокойно сказал Лобанов. Тот сперва не понял, а когда до него дошло, пожал плечами в полнейшем недоумении.
— Я — Гай Антоний, — снисходительно повторил он, — сын сенатора Элия Антония Этерналиса!
— А мне наплевать, кто ты, — по-прежнему спокойно проговорил Роксолан. — Я приехал первым — и снял комнату. Не хочешь ночевать в общей, ступай на конюшню.
— Что-о?! — вылупился Гай.
— Что слышал, — лениво проговорил Сергий и направился в харчевню. — Пошли, Гефестай, подкрепимся.
На пороге харчевни Лобанова догнал Луций Эльвий и сказал просительно:
— Не обижайся на сопляка! Гай молод и глуп, мнит себя большим человеком и настоящим мужчиной, но в теле этого льва проживает трусливый суслик. Вот отец его — тот да, тот величина известная! — Он добавил доверительно: — Сенатор послал меня в Дакию, уладить кой-какие семейные дела, и навязал на мою голову Гая. Да еще дал любимому сыночку полномочия легата. Нашел кому.
— Да я не обижаюсь, — улыбнулся Сергий.
Из-за спины Луция вышел Эдик и поинтересовался:
— А это, случайно, не ты в Большом Цирке бился? Димахером?
— Запомнили? — весело ухмыльнулся гладиатор. — Я вас тоже узнал!
— Тогда и ты на нас не держи обид, — сказал Лобанов, — особенно на Эдикуса. Он у нас язва известная.
— Да чего там! — отмахнулся ликтор. — Я уже привык. Как попал в ауктораты, так всё — считай, на самое дно угодил. И чего я только не наслушался, Юпитер Всеблагой.
— Мы тоже из гладиаторов вышли, — сказал Чанба великодушно, будто его самого просили не держать обид, — понимаем, что почем.
— Плавали — знаем! — подтвердил Гефестай.
— Да?! — радостно удивился Луций. — Надо же!
— Хозяин! — взревел сын Ярная. — Мяса! Хлеба! Вина!
— Сейчас! — засуетился управитель. — Мигом!
— Присоединяйся, Луций! — сделал широкий жест Эдик. Примерившись на глазок, Чанба обнаружил, что гладиатор-аукторат одного с ним роста, — и мигом проникся к Луцию симпатией.
Преторианцы расселись за длинным столом, с ними сел и Змей. У другой стены расположились ликторы во главе с Гаем Антонием. Легат имел надутый вид.
Роксолан, сложив гигантский бутерброд из ломтя хлеба и пласта ветчины, откусил изрядно и проговорил с набитым ртом:
— А Гай, он что, в самом деле легат?
— Да какое там! — пренебрежительно отмахнулся Луций. — Папаша постарался, оформил сыночку «вольное посольство». Короче говоря, Гай будет пить-гулять и за молоденькими дакийками волочиться, а я буду бегать по делам! А что делать? Сенатор — мой патрон, как он скажет, так и будет. Куда я без него? Если не приду к папаше Гая с утра, не поклонюсь — останусь без завтрака! А потом весь день на ногах — сенатора-то октофоры[35] несут, а ты перед носилками бегай, толпу расталкивай. Бежишь и гадаешь: угодил ли патрону? Сунет ли он тебе медь или, там, бронзу? Даст ли похлебки с лепешкой?
— Да, — хмыкнул Сергий, — тебе не позавидуешь. Змей уныло покивал головой.
— А на арене что? — спросил Гефестай участливо. — Мало платят?
— Когда как. Бывает, что денарии перепадают, и даже ауреусы. В том году я дважды бился в Септе, так за каждое выступление по пятнадцати тысяч сестерциев слупил. А толку? За квартиру отдай, долги покрой, оружейнику заплати, ланисте сунь, чтобы хороший жребий выпал… И всё! Хорошо еще, если на баню квадрант заваляется, а то, бывало, неделю немытым ходишь.
— А за работенку ликтором тебе перепало от сенатора? — задал вопрос Эдик.
— Надеюсь, что перепадет, — вздохнул Луций. — Мне, знаешь, лишний сестерций — не помеха!
Роксолан заметил, что Искандер в беседе не участвует — ест молча, порой морща лоб и задумчиво глядя на гостя за их столом, словно вспоминает, где его видел.
А Луций ел да ел, быстро и жадно уплетая поданные яства. После чего отвалился от стола, сытый и довольный.
— Благодарю покорно, — сказал он, отдуваясь, и добавил для Сергия: — Если надо будет кого-нибудь прибить, обращайся ко мне. Зашибу с удовольствием!
— Спасибо! — засмеялся Лобанов. — Воспользуюсь. Луций тяжело встал из-за стола и откланялся. Проводив его глазами, Роксолан повернулся к Тиндариду.
— Тебе, я вижу, не по нраву наш новый знакомый? — спросил он.
— Да не то чтобы не по нраву… — протянул Искандер. — Понимаешь, у меня такое ощущение, что я его уже где-то встречал. Но где? О, совоокая Афина! Не помню. Ни в лицо, ни по голосу не узнаю, но есть что-то в нем памятное. Этот подсекающий взмах руки, характерный наклон плеча.
— У-у… — махнул рукой Эдик. — Ты лучше вспомни, со сколькими мы уже пересеклись! В той же школе хотя бы. Да и потом тоже.
— Да я понимаю…
— Ну ладно, — хлопнул себя по коленям Сергий. — Вы как хотите, а я лягу пораньше. Только учтите — подниму с рассветом!
Ночи в октябре длинные, темные. И прохладные.
Сергий поднялся с великой неохотой, но не отменять же собственный приказ? Быстро одевшись и обувшись, он вышел на галерею и спустился вниз. Прямо из поилки умылся — вода здорово взбодрила — и прошмурыгал в конюшню.
Эдикус с Искандером уже встали и бродили между стойлами, подкармливая лошадей.
— Всё в порядке? — спросил Сергий, обхватывая себя за плечи. — Холодно сегодня!
— Осень! — флегматично объяснил Тиндарид.
— У нас всё спокойно, — доложил Эдик. — Бродил вроде кто-то по двору. Да и Орк с ним!
— Это точно… — протянул Сергий и зевнул — широко, с хрустом потягиваясь. — Ух-х! Седлайте зверюг!
В ворота конюшни боком продвинулся Гефестай, таща два седла зараз.
— Я и твое прихватил, — сказал он Сергию.