– О чём ты думаешь? – спросил он.
– Ни о чём.
Он кивнул.
– Твоё лицо изменилось.
Я поёрзал в кресле. Его рука с кольцом праздно лежала на подлокотнике. Мне было интересно, как долго он был женат.
– У вас есть дети? – спросил я.
Иэн ответил не сразу. Я вообще не ожидал, что он ответит, раз ему нельзя говорить о себе.
– Да, – сказал Иэн. Я был поражён.
– Мальчик или девочка?
– Почему ты задаёшь этот вопрос?
Я пожал одним плечом.
– У вас бывают психи? – спросил я.
Пауза.
– У некоторых людей бывают острые психиатрические проблемы. У некоторых людей слабо выраженные расстройства. Или фобии. Но не стоит это патологизировать, просто некоторым людям сложнее. Их жизнь – это борьба.
Долгая тишина. Радиатору какое-то время удавалось пропускать тёплую воду свободно, как долгий выдох.
– Что насчёт людей, которые тут ждали? Этой девочки внизу?
– Я не видел тебя внизу. Ты ждал снаружи?
Я густо покраснел.
Иэн помолчал, потом сказал:
– Я не знаю ничего про этих людей. Это не мои клиенты.
– Так вот кто я, клиент?
– Да.
Почему-то этот ответ меня тоже удивил.
Я посмотрел в угол. Там была пара розеток, которые я раньше не замечал.
– О чём ты думаешь?
Я не мог ему признаться, что думаю о розетках, поэтому сказал:
– Ни о чём.
Я подумал про волка, который ждал на холме, смотрел оттуда. Ждал, что я скажу.
– Вы хотите поговорить об аварии, я угадал? – спросил я.
– А ты хочешь?
Я прикрыл рот рукой.
Время шло.
– Тебе больно? – спросил Иэн.
Я сжал губы пальцами.
– Ты выглядишь встревоженным. Можешь рассказать об этом?
Он сказал это так мягко, что меня чуть не стошнило.
Я резко опустил руку.
– Боже, Иэн, как ты вообще дышишь, ты же насквозь фальшивый!
Похоже, мои слова его не удивили.
– Сегодня без кроссовок, а, Иэн?
Слова на него не действовали. Я жалел, что со мной нет камня. Я хотел врезать ему, как врезал Стиву Скотту.
– Ты иногда очень сильно злишься.
Радиатор издал булькающий смешок.
Волк ждал. Наблюдал.
– О чём ты думаешь?
Волк. Волк на дороге. Щёлканье когтей.
– О чём ты думаешь?
О чём ты думаешь? О чём ты думаешь?
Через радиатор прошла вереница пузырьков.
Тишина давила, близилась к крещендо, воздух словно застыл. Тишина в комнате стала бесцветной, из меня вытянули всё.
– Ни о чём, – сказал я. – Ни о чём.
Глава 37. Фотографии
Я не мог вспомнить маминого лица. Старался, но не мог. Когда я вспоминал папу, он всегда склонялся над чем-то, будто работал, но когда я пытался заставить его поднять голову – не получалось. Были вещи, которые я мог вспомнить чётко. Камни на камине. На каминной полке фарфоровый кролик с приглаженными назад ушами. Почти протёртая ручка кресла. В папиной мастерской на крючке висел чехол с биноклем. Синие тиски на рабочем столе.
Минула полночь, но я не мог спать. Я вылез из кровати, включил свет и открыл нижний ящик комода: мамины игры, кукла. Они пахли как старые вещи, которые слишком долго лежали в комоде.
Я выключил свет и вернулся в кровать. Темнота была осязаемой, и я вытянул руку, как будто мог её разогнать.
Время шло. Я снова встал и спустился в гостиную. Свернулся в кресле, завернулся в плед, взял свой ноутбук, вышел в сеть и увидел лица родителей. Я коснулся экрана, но он только потемнел от моего касания. Я увидел их, но это ничего не вернуло. Как будто пропал кусок моего мозга. Я не мог соединить фотографии с воспоминаниями, или людей с фотографиями.
Наверху щёлкнул выключатель. Тапки прошлёпали по лестнице, в гостиную вошла бабушка. Её дыхание пахло горше обычного. Я оставил маму и папу на экране.
– Хочешь чаю? – спросила бабушка.
– Нет, – ответил я.
Чайник долго не закипал. Бабушка вернулась с двумя чашками, одну протянула мне. Мне не хватило духу снова отказаться. Она села в другое кресло.
Потом с мягким стуком поставила чашку на ковёр, встала и вышла. Открылась дверь кабинета. Бабушка вернулась с конвертом. Тем конвертом. С именем Рейчел.
Я взял конверт. На мои колени высыпались выцветшие фотографии. Так вот, что было внутри. На некоторых фотографиях виднелись мутные отпечатки пальцев. Будто их часто брали в руки.
На первой был весенний день и, несомненно, молодая бабушка. С другой молодой женщиной. Они улыбались, обнимая друг друга за плечи. На бабушке была перевязь, в которой висел ребёнок.
– Это твоя мама, – сказала бабушка. – Во время поездки по Британии.
Я не видел ребёнка, только кулачок, поднятый будто в коммунистическом приветствии. На следующей картинке бабушка и другая женщина сидели друг напротив друга за столом. Похоже, они разговаривали как старые друзья. Между ними за столом сидела маленькая девочка с собранными в два хвостика волосами. Она с трудом доставала до стола. Она положила голову на руки, явно утомлённая взрослыми разговорами, и прикрыла глаза, будто боролась со сном. На следующем фото та же девочка – мама – примерно в том же возрасте, с широко открытым ртом стоит около резинового детского бассейна в саду. Из зелёного шланга в полусдутый бассейн льётся вода. Девочка явно что-то радостно выкрикивает, может быть «Я!» Следующее фото было заправлено в коричневую картонную рамку. Школьная фотография мамы в чёрном свитере на синем фоне. Блестящие карие глаза. Потом фото на пляже. Но на нём был мужчина, похожий на грушу. Его внушительное пузо свешивалось через резинку плавок, а ноги были очень тонкими. Длинные усы, вытянутое лицо, всклокоченные волосы. Он улыбался скромно, но радостно. А за ним, в море, в объятьях волн и с поднятыми руками – мама, когда она была девочкой. Полная радости.
– Это твой дед.
– Когда это было?
– Мы ещё были женаты. Рейчел тут, наверное, лет девять.
На следующей фотографии была та же девочка, но уже тинейджер. Она сидела в каком-то кафе, одетая в комбинезон. Рядом сидела её мама с сигаретой. На столе лежала стопка учебников. Девочка и её мама смотрели в камеру, не улыбаясь, каждая думала о своём. На следующей фотографии те же двое на низком оранжевом диване. Маме тринадцать или четырнадцать, на ней полосатая футболка, руки скрещены, голова закинута назад. Она улыбается камере. Бабушка сидит на подлокотнике, серьёзная и отрешённая. Следующее фото сделано несколько лет спустя. Маме лет семнадцать, она опирается на свой синий велосипед (мой синий велосипед), всё её счастье пропало. Руки скрещены, волосы коротко подстрижены, мрачная одежда – тёмный свитер аргайл[21] и тёмно-синие джинсы. Дальше – мамин выпускной. В её руках – перевязанный лентой свиток. Мантия, академическая шапочка, ничего не выражающее лицо.
Зачем это было? Вся эта жизнь. Это нельзя забрать, вернуть.
– Я была не очень хорошей матерью, – сказала бабушка.
Повисла тишина.
– Она приезжала на выходные, когда начинала учиться в университете. Но потом перестала приезжать. Бабушка смотрела куда-то вдаль, наклонив голову, как мама.
– Наверное, тебе было одиноко.
Она отвернулась.
На последнем фото была мамина свадьба. Толпа молодых людей. Мужчины с закатанными рукавами и распущенными галстуками. Девушки с растрепавшимися причёсками. Блестящие лица. Не дышащие. Папа с торчащими волосами. Мама рядом с ним, сверкает улыбкой в камеру.
– Каким был папа тогда?
– Я впервые увидела его в день свадьбы.
Это меня поразило. Я хотел сказать что-нибудь доброе.
– Он бы тебе понравился.
Бабушка издала всхлипывающий смешок.
– Почему вы с мамой не ладили?
– Иногда у нас получалось. Помнишь, когда вы приезжали?
– Ага.
– Хорошее было время. И она назначила меня твоим опекуном, это тоже что-то значит, – бабушка замолчала. – Она сказала, что я не поддерживала её, когда она была ребёнком.
Она снова наклонила голову, будто уйдя в собственный мир – как мама. Я подумал, может быть, это у них было общее: грусть. И обе не знали, что с ней делать.
– Мне жаль, бабушка, – сказал я.
Она вернулась из своего мира.
Потом поморщилась и взялась за живот.
– Ты в порядке?
Она закрыла глаза и замерла в напряжении.
– Ба?
Она расслабилась, открыла глаза.
– Ты в порядке?
– Каким он был? – спросила бабушка. – Твой отец.
Внезапно я представил его – он медленно, тихо шёл. По лесу. Улыбался, дурачился. Смешил маму.
– Он был просто папой, – сказал я.
Я положил фотографии обратно в конверт и протянул его бабушке.
– Оставь себе, – сказала она.
– Но они твои.
– Оставь себе.
– Они твои, – я вытянул руку с конвертом.
Она не приняла конверт. Я положил его себе на колени и снова вынул фотографии. Та со свадьбы: мама и папа, а вокруг их друзья, кучно и жарко, будто именно в этот момент они прекратили танцевать.
Я засунул остальные фото в конверт. В одной руке я держал фотографию со свадьбы, второй снова протянул конверт бабушке. Она взяла его. Наши руки соприкоснулись. Её кожа была очень мягкой.
Глава 38. Огонь
Закат. Январь. Мёртвое сердце года. Скелеты чёрных деревьев тянутся к небу. Я закутался в куртку, развожу огонь.
Через деревья перед домом пробивается последний бледный свет с запада. Шипят резаные овощи на сковородке, доносится их сочный запах.
– Как работа сегодня? – спросил я, войдя в кухню.
– Нормально, – ответила бабушка, моя руки. Она не любила говорить о работе. – А у тебя как?
– Нормально.
Бабушка пустила меня к раковине, встала рядом. С её вытянутых рук капала вода, она мечтательно наклонила голову.
– О чём ты думаешь? – спросил я.
– Просто устала.
Она вышла из кухни, села на табурет около телефона под лестницей, сняла фиолетовые мартинсы и поднялась. Хлопнула дверь ванной. Она включила душ, пробудив ото сна бойлер. Она забыла свой чай. Я помешал овощи, поглядывая в окна.