хочет, чтобы я его рукопись – повесть «Задник Вселенной» – прямо здесь и сейчас, вернее, там и тогда села читать. Говорит, что цитаты сразу задают тон, пытается зачитать. А цитаты – из «Южного парка»!
– Неплохой мультик, – согласился судья. Осмотрелся, проморгался. – То есть… в адекватном переводе.
– Я от него отмахиваюсь, – продолжала Зайцева. – Пытаюсь объяснить, что электронную версию «Задника Вселенной» уже отвергла, что украсть робота Марвина у Дугласа Адамса – ещё не значит написать хорошую повесть. И тут он ушёл. Со словами: «Ключ у Воннегута». Я к двери – редакция заперта, ключей нет, замурована. Кричала, звонила. И только когда меня открыли, поняла, что этот «Г» положил ключ в «Бойню номер пять» Курта Воннегута у меня на столе.
– Лучшая книга о скачках во времени, – сказал Насвойвкус.
– Мой роман «Дверь, открытая нараспашку» ничем не уступает, – скромно уточнил Зарибаба и ловко отвернулся, когда издатель зыркнул в его сторону.
– Я извиняюсь (через «И»), – сказал Великий Графоман. – Вот, послушайте… «Он падал вниз в глубокую бесконечную бездну, низ низов, яму без дна, пропасть, что не знала влажного эха…» Может, лучше заменить «не знала» на «не имела чести быть знакомой»?
Зайцева нервно затеребила брошь. Зарибаба схватился за сердце.
– Замените всё предложение на пробел, – посоветовал он.
– А на меня однажды в суд подали, – вступил Насвойвкус. – Злобный графоман попался. Пришлось тащиться в Корректно-Грамотный суд имени Розенталя и объясняться. А вся каша заварилась из-за того, что редакция отвергла рукопись с формулировкой «Не подходит». Представляете, каким я себя идиотом в суде чувствовал?
– А сейчас? – спросил судья, двигая парик бровями.
– Простите, Ваша честь?
– Вы и сейчас в суде. Снова чувствуете себя ослом?
– Я сказал идиотом… – Насвойвкус поменялся в лице, стал похож на растрёпанный переплёт.
– Зафиксируйте, – кивнул судья машинистке.
– …и не потому что в суде, а из-за глупости обвинения… только поэтому… человек отстукивает буковки, и мы вправе эту писанину не принять… но не в суд же… «в топку» – как говорят на форумах…
– Суд в топку? – брови судьи зажевали парик, пришлось помочь рукой. – Напомните название вашей редакции?
– «Сталкер-Анабиоз-Метро».
– Спасибо. Присаживайтесь.
Поскольку издатель не вставал, он обозначил рекомендованное действие максимально возможным ссутуливанием.
– Давайте всё-таки определимся с термином, – сказал судья. – Господин Зарибаба, так кто же такой графоман?
– Это человек, одержимый писательством, больной низкопробным сочинительством. И никакая клизма от литературы…
– Я бы отказался от негативных окрасок и канонических определений, – попытался реабилитироваться Насвойвкус. – Графоман графоману рознь. Сам Лев Толстой письменно называл себя графоманом. И отнюдь не сардонически. Хороший писатель – и есть графоман, он не может им не быть. Вспомните безумно популярного сейчас Руслана Матроскина…
– Редкий «Г», – шёпотом прокомментировал Зарибаба.
– Четыре тысячи страниц в год – вы представляете? Романы, сиквелы, приквелы, послесловия, обращения от автора, расширенные обращения от автора, расширенные и дополненные обращения от автора «с любовью», обращения от автора к тем, кто не понял предыдущие обращения и вообще роман…
Гавкнул молоточек судьи. Великий Графоман икнул.
– Господин Насвойвкус, Матроскина печатает ваше издательство, верно?
– Хм… да, Ваша честь.
– Спасибо. Садитесь… то есть оставайтесь в текущем положении. – Судья глотнул эмэмдэмсов прямо из пачки, вспомнил, что искал зелёную конфету, но не стал выплёвывать. – Господин Зарибаба, так всё-таки… графоманы – больные люди? Да, госпожа Зайцева?
– Несомненно, – с жаром сказала критик. – Только одни писатели переболевают «Г» -ом в подростковом периоде, а у настоящих «Г» болезнь прогрессирует с годами.
– Я извиняюсь, – сказал Великий Графоман. – А чёрная дыра аннигилирует антиматерию? Или тут нужен протуберанец?
Зайцева прикусила губу. Зарибаба перекрестился.
– «Г» можно сравнить с людьми, которые любят петь в караоке, но при этом не имеют голоса.
– Вот только эти певцы, – перебила Зайцева писателя, – не рвутся на эстраду, а «Г» маниакально хотят напечататься!
– И караошники, наверное, хотят, чтобы их по радио крутили. Репетируют пока. А «Г» – это тот, кто ну очень хочет писать, но у него не очень получается. Ну, не умеет он.
– Уметь – немного другое, – сказал Зайцева.
– Вы говорите про отсутствие таланта? – подключился судья. – Или про банальное неумение?
– Это пограничные состояния, очень родственные. Поди разбери. Но на выходе – «Встал Ильич, развёл руками, что же делать с…»
– Кхм! Мы поняли.
Адвокат Великого Графомана подал устный протест и сам же его отклонил. Присяжные пытались освободить столы от подарочных книг с автографами Зарибабы.
– Нам нужны конкретные примеры, – сказал Насвойвкус. – Вот Арсен Зарибаба и его книжка «Полночь начинается в двенадцать». Прекрасная книжка, одна из лучших в минувшем году.
– Спасибо! – вспыхнул Зарибаба.
– Роман переиздан трижды. Это говорит об огромном успехе. Просто замечательная книга!
– Правда? – Зайцева навалились на перила барьера, чтобы заглянуть в глаза издателю. Не удалось. – Я едва осилила пролог.
Насвойвкус остался невозмутим. Поправив солнцезащитные очки, он продолжил:
– Артур принёс мне рукопись, будучи неизвестным автором, самоучкой. Можно окрестить его графоманом или нет? Но его работа и труд издательства подарили миру бестселлер!
Зарибаба на радостях хлопнул себя по коленям.
– Константин, вы серьёзно? – атаковала Зайцева. – В каком веке вы живёте? Вам рассказать, как сегодня делаются бестселлеры?
– Парируйте, Арсен, – отмахнулся Насвойвкус, втайне радуясь, что между ним и критиком значится объёмное тело Зарибабы. – Как-то она на вас злобно смотрит. Вот и книжку вашу не дочитала.
Зарибаба прочистил горло.
– Ответ прост. То, что я не «Г» – очевидно. Да, роман оказался удачен. Но я совершенно не горжусь этим! Да, его переиздавали трижды. Но я совершенно не горжусь этим! Да, заключены контракты на десять переводов, в том числе на идиш. Но я совершенно не горжусь этим! Да, в России продано более ста тысяч экземпляров, а сколько передавалось по рукам, бралось у друзей… Но я совершенно не горжусь этим! Вот!
Зарибаба сел.
– И в чём же очевидность вашей не причастности к «Г»?
Зарибаба встал.
– Я ненавижу писать! Вот почему я не «Г»! Первую книжку писал два года, вторую три – вымучивал, выдавливал, тужился.
– А графоман не тужится? – спросил потерявший нить следствия судья. Парик неприятно колол лысину – похоже, он забыл сорвать ценник.
– «Г» не может не писать. Ему непременно нужно продемонстрировать, что он литературный эксгибиционист.
– Обвиняемый, это правда?
Великий Графоман надул щёки, отложил в сторону карандаш, показал свободные руки. Его адвокат победно вздёрнул кулаки.
– Как вам пишется, обвиняемый, легко? – поинтересовался судья.
– Предложения текут, как слюни, – сообщил Великий Графоман и тут же записал сравнение.
Зарибаба потянулся за минералкой. Зайцева закатила глаза. Судья нашёл зелёный эмэмдэмс и спрятал в потайной карман мантии.
– Вот! Вы видите, какие у них сравнения! – обвиняюще взвизгнула критик.
– Они плюются с такой скоростью и силой, что никаких платков не хватит! – поддержал Зарибаба.
В этот краткий момент две негодующие души соприкоснулись. Зарибаба даже приобнял Зайцеву и понял, что напишет третий роман. О любви.
– А графомания в блогах, – сказал Насвойвкус. – Вы задумывались над этим?
– Я не пользуюсь интернетом, – сказала Зайцева.
– Да, Таня не пользуется, – поддержал окрылённый любовью Зарибаба. Роман о любви – да, определённо! Возможно, даже серия романов. Да, серия! Он уже почти нащупал название: «Слёзы, поцелуи и love наотмашь».
– В смысле, не пишу в блогах, – уточнила критик. – Кто сейчас не пользуется интернетом?
– Да, кто? – поддакнул писатель.
– Я веду колонки в своём сетевом журнале.
Великий Графоман взял карандаш и подтянул к себе блокнот.
– Как называется ваш журнал? – спросил судья и подмигнул машинистке.
– «Вымя фантазий».
– Ага… что ж… и как обстоят дела?
– Хорошо. Около сотни тысяч посещений в месяц.
– И в вашем журнале не бывает графоманских текстов?
– Если и есть, то они задуманы под «Г». Понимаете?
– Не очень, – признался судья.
– Стилизованы под «Г». Чтобы обратить внимание общественности на эту проблему.
– Это как нацарапать в кабине лифта: «НЕ ПИШИТЕ В ЛИФТАХ»?
Великий Графоман оценил масштаб сравнения и застрочил в блокнотике.
– Я думаю, Таня имела ввиду немного другое… – начал Зарибаба.
– Не называйте меня Таней!
Страсть, эмоции, надрыв, подумал писатель. Как это будоражит!
– Так, давайте подытоживать, – судья скинул левый сланец и почесал зудящую пятку. – По каким критериям вы предлагаете распознавать графоманов?
– Критерии просты, – сказала Зайцева. – Это сумма ощущений от текста. «Г» – это человек, который пишет неинтересно, вторично.
– Кто этим будет заниматься?
– Литинспекторы. Российский Дом Литературы и Критики уже провёл кастинг.
– Да-да, – пробормотал судья. – Я видел списки… Донцова, Маринина, Первушин… Хм… И каких мер вы просите?
– Мы просим для «Г» ограничения на пользование электронной и бумажной почтой. Чтобы суд запретил всем «Г» и конкретно обвиняемому приближаться к дверям редакций ближе, чем на триста метров.
– А как же литературные группы? Различность вкусов? И у графоманов есть свой читатель.
– Миф, Ваша честь! – фыркнул Насвойвкус. – Как можно прислушиваться к читателю? Кто из нас издатель, они или я?
– Да! Хватит нас мучать, – вступила Зайцева. – Я не как критик, а тоже как издатель говорю. Пишите – в стол, в полку, в буфет. Для себя. Но не пытайтесь это опубликовать! У художников как?.. Тоже ведь артоманы имеются, но они не пытаются выставиться в «Манеже»!