А если будет конкурс на красоту, то М. со своим безупречным вкусом выберет туфли, наряд, посоветует прическу, Б. Н. придумает веселые слова для выхода, я отрежиссирую этот выход, А. сыграет Караманова так, что дух у всех перехватит. Л. будет горячо поддерживать, угощать, поить водой (запросто отдаст свою, ну на нашем же острове наверняка будет мало пресной воды). Да, Л. будет очень сопереживать и активно помогать всем, носить костюмы, следить за порядком, а перед самым выходом претендента на мисс или мистера Острова, выдвинутого от нашей сплоченной группы, она, то есть наша Л., придумает что-то такое, чего ни у кого и никогда не было. А наш В. все это талантливо снимет на свою камеру, поставив ее на штатив, который мы чуть не потеряли, но потом оказалось, что мы забыли его в армянском ресторане. Хоть не были пьяные, а просто устали и потеряли бдительность. (А что, вот недавно премьер-министр Англии ребенка в пабе забыл. И тоже вернули, слава богу.)
Ну а потом, чем черт не шутит, мы уже потренируемся вместе – и в космос. А пока поездим по нашей планете.
«Жииииизнь – кибитка кочеваааая. Песня вдаль несет…»
В самолете мы с Л. опять были очень заняты – мы боялись. После бесконечных полутора часов заячьего страха мы наконец приземлились в Борисполе: жара, суета, горластые болельщики «Евро-2012». А мы расслабленные, мы спокойные, мы еще в куртках и свитерах, мы из Таллина.
Я попрощалась со всеми нашими, заторопилась и тут же села в автобус, идущий на железнодорожный вокзал. И вот я еще в вежливом Таллине, я еще не отвыкла, а меня уже пихают, рядом со мной бухается большой рыжий швед-болельщик. Очень большой и очень рыжий. Нет, я к рыжим с большой симпатией, но он же сел мне на колени! Он сел, расставил внаглую свои обтянутые ярко-клетчатыми шортами ноги, навалился мне на плечо и захрапел. От него пахло сладкими амбровыми духами и водкой. Сильно, одуряюще. Как в рекламе – «аромат соблазна, который сводит с ума». Да, этот запах меня сводил с ума, да, у меня был соблазн – врезать рыжему по шее, выпихнуть его из автобуса. Я не поддалась соблазну – я просто разревелась. Слезы неконтролируемо текли по моему лицу. Диссонанс! Я-то душой была еще в прохладном Таллине, а тут на моем плече жарко по-хозяйски дрыхла косматая огненная голова. Рыжий поднял башку и спросил по-английски:
– Ты плачешь, потому что Украина проиграла англичанам?
– No.
– Ты плачешь, потому что я – рыжий?
– No.
– А почему ты плачешь?
– Я плачу, потому что мне тесно, неудобно, жарко. И ты занял слишком много места.
Швед заерзал и сделал вид, что подвинулся.
Автобус тронулся, я продолжала лить слезы. Меня ужасно раздражали всякие мелочи – скрежет старого автобуса, жара, сквозняк, хихиканье юных дурочек с подвыпившими мальчиками в футболках «Дякую Боже, що я не москаль». Говорят, если человека раздражают мелочи, у него тут же начинаются крупные проблемы.
Уже на вокзале я обрушилась на милиционера, почему он грубит, хамит и воротит морду в центре Европы практически. Потом отмахнулась от молодого попрошайки, крепкого, наглого, с полным набором рук, ног, глаз и прочего. Потом спросила у проводницы, почему не убран вагон, почему она так неряшливо одета – ведь столица же, ведь чемпионат же. И почему в вагоне такая жара. Ведь лето же! Ведь XXI век же! Почему в Эстонии могут, кричала я, обычные эстонские проводницы, нарядные, вежливые, а у нас – нет?! Выйдя из вагона и сев в машину, наорала на своих, которые меня встречали. Когда есть ограничение скорости, орала я, надо сбавлять скорость! Почему в Эстонии сбавляют, а мы – нет?! Почему в Эстонии соблюдают законы, а мы нет? Почему?!
Почему всё?
В последний наш вечер в Эстонии мы ехали вдоль моря. Оно, это эстонское море, такое же спокойное, неторопливое, как и жители побережья. Мы видели, как оно спокойно, доверчиво дышит и укладывается спать на ночь, мягко укачивая большие лайнеры, рыболовецкие суда, маленькие лодки…
Так же обстоятельно и не спеша в море опускалось исполинское солнце, багряное, мрачноватое, уставшее…
– Закат, госсспода! Закат! – объявил известный эстонский режиссер Э. Т. – Исполняется специально для наших гостей из солнечной Одессы! На добрую память. На долгую и верную дружбу!
Солнце долго пыхтело, умащивалось, копошилось, переваливалось то на бок, то на спину, недовольно колыхалось в воде и, наконец, мягко выдохнуло теплым и утонуло.
Солнце исчезло, но темней не стало. Началась выходная партия Белой Ночи. Исполнялась она тоже исключительно для тех, кто прощался с Эстонией. На добрую память. На долгую верную дружбу…
В процессе написания этттой главы мой компютттэр научился автоматттычески утраываттт букву «т» во фтором, трэтттьем и заключитттелном слоге слова. А так же приглушаттт свонкийэ согласныйэ свуки…
Попутчики
Помню, мы ехали…
…из Черкасской области от одного деда к другому, в Одессу. И я была безумно счастлива – лето, каникулы, меня везут одну, Танька у бабушки осталась в Черкасской области, впереди Одесса, дед, Илюшка и его девушки, театры, прогулки, зоопарк, где знакомая лама, похожая на Берту, бабушкину сестру, море.
И вот мы сделали пересадку в Вапнярке, там мы были два часа, в этой Вапнярке, пыльный, жаркий городок, но в нем был просто восхитительный книжный магазин, и я бегала по нему как ненормальная, мне было 11 лет. И я хватала книги и ныла: купи-и-и-и, купи-и-и… И мне покупали без ограничений все, что я хватала. И еще что-то, о чем я еще не знала, что это тоже хорошие книги. И потом продавщица, увидев такую страсть в моих глазах, вытащила из ящика своего стола еще книги, отложенные. И одна из них была «Дневник Анны Франк». Но мама сказала, что она купит эту книгу, но на потом. Не на сейчас. Тогда, я помню, купили сказки Биссета, книгу из какой-то серии «Непознаваемое, загадочное». Ой, какая это была книга! Лингвострановедческий словарь «Британия», огромную редкость, и еще много хорошего, не помню что.
Когда мы сели в поезд, я все книги собрала к себе на колени. И потом я стала клянчить у мамы свои очки, у меня их отбирали, потому что ограничивали чтение, ко всему я должна была пройти обследование у профессора Кальфы в Одессе. Покопалась в новых книгах, порассматривала, полистала. А напротив на деревянное сиденье из мелких реек подсел к нам сухопарый седой интеллигентный человек, молчаливый. Он из-за газеты наблюдал, с каким бешеным аппетитом я рассматриваю книжки, просто наслаждался. Очки мне дали. И я стала присматриваться к Анне Франк, посмотрела фотографии… И наконец после долгих колебаний мама решила, что уже наступило ПОТОМ. Мне уже можно ее читать? И тогда этот дядечка улыбнулся и сказал:
– ВАМ уже можно читать все!
И мама не возразила. И я тогда улеглась на сиденье, а он подложил мне под голову свой элегантный серый пиджак. И я читала. К слову, начала читать советской пионеркой, а закончила читать – настоящей дедушкиной еврейской внучкой. Я все разгадала и почувствовала просто за те пять-шесть часов, что мы ехали. И очень стеснялась плакать. И этот дядечка видел. И на остановке он вышел и принес мне такую палочку, на которую были привязаны гроздья черешни, початок черешневый. Я почти ее не ела, эту черешню, так было мне горько и совершенно непонятно. Мне непонятно сейчас еще больше…
Двое
Вхожу в купе. Пара, такая странная, какая-то несовпадающая. То есть, когда муж и жена, когда люди давно вместе, видно их общее спокойное поле… А тут другое – между ними тревога, искры. Он похож на отсидевшего бывшего интеллигента. Довольно потрепанный, моего возраста, но сер лицом. Она – бойкая фальшивая блондинка, с лицом обиженной продавщицы.
Когда он открывает пластиковую коробку с заботливо уложенными бутербродами, открывает термос с кофе, блондинка заявляет, практически декламирует, закатывая глаза:
– Даже не доставай. Я это ни есть! ни пить! не буууду.
Он послушно прячет коробку в сумку и начинает жевать жареные отбивные и вареные яйца, которые она уверенно выложила перед ним из своего пакета.
Затем она выходит куда-то, и он воровато шепчет в телефон:
– Ну, я поехал. Закрывайтесь там. Буду звонить. Не волнуйся, я скоро приеду. Целую. Да. Хорошо. Целую. Да. Целую.
Входит блондинка. Смотрит на него с подозрением. Достает мобильный, набирает номер и громко, уверенно, строго:
– На английском был? Ага… На тренировку идешь? Умгууу… так, ну, слушайся бабушку. – Потом долго молчит, слушает. Из телефона – детский голос с просительными интонациями. Она отвечает: – Можно, но недолго. Кто тебя встретит? Бабушка так далеко ехать не может, ты что, не понимаешь? Чтобы к семи часам вечера был дома, понял?
Они вежливо попросили меня выйти, переоделись. Когда я вошла, они молча лежали на своих полках. Ничего не делали. Молча лежали и думали каждый о своем.
В Киеве вышли. Она впереди, по перрону, красиво идет, ноги длиннющие, слегка покачивая бедрами. Потрепанный следом с багажом, суетливо.
Все в их жизни можно угадать или додумать. Вся их жизнь за несколько часов от Брянска до Киева. Их тайна, их ложь, вранье – семьям, друг другу – все как на ладони.
Лянка
Прекрасная румяная молдаванка Ляна-Ленуца ехала из Москвы, куда возила «яблъаки симиреньк». То есть яблоки Семеренко.
Молодежь в молдавских селах уже совсем не говорит по-русски. Так только, чуть-чуть.
Говорит Ляна:
– Жёльтинькии-жёльтинькии. Так брали гарашо, – напевно-нежно звонко рассказывает Ляна. – Жёльтинькии-жёльтинькии!
– Как же желтенькие, Ляна, что ты обманываешь? Симиренко же зеленые. Всегда зеленые.
– Ээээ, нееет, – качает пальчиком Ляна, – у наз ы жёльтинькии, патамужта яблъака долъго сиделъа на дерево. А патом я ставилъа их на темная место. Такая подвал ы… как дом ы, белила стеньк, чиста – там яблъака сидеееелъа, ждаааалъа. Вот ехала в Москве, всё чиста прадала.