– Во что бы я не поверил?
– Ну там – звуковые бластеры, индукторы электромагнитногравитационного поля, их можно использовать и для нападения, и для обороны, чтобы, скажем, выключить гравитацию на небольшом участке; еще – светорассеивающие поля, они сделают вас почти невидимками…
– Бог ты мой.
– Я знаю, что там есть, я все это видела. Так что заключим сделку. Если вам это нужно, забирайте – вместе со мной. Ну так – я с вами или нет?
– Мы уезжаем завтра на рассвете. Хочешь с нами – приходи.
– Да уж приду, черт тебя дери. А теперь натягивай штаны и иди скажи главному, что к нему прибудет Арни Манделья.
Арни Тенебрия полагала, что плата должна быть равна ценности приобретения. Непривычный дискомфорт между бедрами она нашла очень даже приемлемой платой за то, чтобы сидеть позади инженера Чандрасекара на его трайке и в составе Войск Правды въезжать, газуя и ликуя, в предрассветное зарево. Прильнув к инженеру Чандрасекару, Арни Тенебрия ощутила, как ветер пустыни жжет ей щеки и пытается сорвать тубус со свернутыми документами с ее плеча.
Ну уж нет, сказала она ветру, это мои бумажки, с ни– ми я сделаю так, что мое имя громом прогремит в небесах. Она взглянула на значок Армии Всея Земли, приколотый к комби цвета хаки, и внутри поднялась волна возбуждения.
Горизонт исчез за солнцем, мир наполнился очертаниями и светом. Арни Тенебрия обернулась посмотреть на Дорогу Запустения, беспорядочную свалку янтаря, багрянца и сияющего серебра. Не было в мире дыр более ничтожных и отупляющих; когда Арни Тенебрия осознала, что уезжает, ее охватила дикая, пронзительная, скорбная радость. Она поймала птицу спасения, спела ей песенку, приручила и свернула шею. Все сбылось: она трясется на повстанческом трехколесном вездеходе в компании романтических революционеров. Такова кульминация ничтожной, отупляющей маленькой жизни Арни Тенебрии.
Глава 33
Несмотря на ореол вокруг левого запястья и власть над любыми механизмами, Таасмин Манделья находила святость довольно муторной. Ей претило сидеть час за часом в часовенке, которую отец пристроил к своему и без того хаотическому обиталищу: снаружи светило солнце и зеленела зелень, а внутри, в темной комнатушке, она принимала списки молитвенных просьб у старушек с мертвыми мужьями (по-настоящему мертвыми мужьями; иногда она думала о том, куда уехала ее, как оказалось, тетя тем утром, когда сбежала с Дороги Запустения с повстанческим сбродом) или клала исцеляющую левую руку на сломанные радиолы, автосажалки, моторы рикш и водяные насосы, дабы те обрели прежнюю целостность.
Уходила одна набожная старушка, входила другая, в проем врывался луч желтого света, и Таасмин Манделья жалела о том, что не может вернуться в дни, когда жила, как ящерица, нежилась голой и духовной на солнышке, лежа на жарких красных камнях, и не была обязана ничем и никому, кроме Господа Панархического. Но только Приснодева возложила на нее бремя священного долга.
– Мой мир меняется, – сказала маленькая, коротко стриженная, смахивавшая на сорванца женщина в картиночном костюме. – Семь сотен лет я была святой машин и только машин, ибо кроме машин ничего и не было, и через них я придавала миру форму, делая его благим и приятным местом для человека. Но теперь, когда человек пришел, следует переопределить мои обязанности. Меня сделали богом; я не просила никого делать меня богом, я вообще не хотела быть этим их богом, но вот она я, как есть, и ответственности с себя не снимаю. Поэтому я избрала лучших смертных – прости эти слова, но мне они кажутся верными, – для работы моими агентами на земле. Понимаешь, я могу говорить с людьми голосами людей и никакими иными. Оттого я добровольно вручаю тебе мой пророческий голос и мою власть над машинами: этот ореол… – и вокруг левого запястья вспыхнуло свечение, – …есть признак того, что ты – пророчица. Это псевдоорганическое информационно-резонансное поле, оно наделяет тебя властью над любыми механизмами. Используй ее мудро и во благо, ибо однажды ты будешь призвана отчитаться о служении.
Теперь все это казалось сном. Если бы не ореол вокруг левого запястья, Таасмин Манделья сказала бы, что это и был сон. Девушки из глухомани не встречают святых. Девушек из глухомани, которых безумие и душа гонят бродить по Великой Пустыне, не доставляют домой в луче света из летающего Голубого Плимута. Такие девушки гибнут в пустыне и превращаются в сухую кость и кожу. Девушкам из глухомани ореолы вокруг левых запястий не дают власть над всей машинерией. Девушки из глухомани не становятся пророчицами.
Во многом это правда. Блаженная Екатерина («ради бога, зови меня Катя; никогда и никому не позволяй именовать тебя титулами, которых сама не выбирала») не стала требовать от Таасмин Мандельи особых добродетелей, только быть мудрой и не лгать. Но не может пророческая миссия свестись к сидению в задымленной ладаном комнатке и творению минутных чудес для суеверных бабушек с ближних и дальних станций.
И еще эти репортеры. Таасмин Манделья не видела журнала, почему-то родители прятали от нее предварительные экземпляры, но была уверена: когда тот попадет в киоски мира, паломники выстроятся в очередь до самого Меридиана. И света божьего она уже не увидит.
Так что она бунтовала.
– Если им надо, пусть сами меня ищут.
– Но, Таасмин, дорогая, у тебя обязанности, – ворковала мать.
– «Используй власть мудро и во благо, ибо ты будешь призвана отчитаться о служении», – все, что она сказала. Ни слова про обязанности.
– Она? Так-то ты называешь Приснодеву Фарсидскую
– Да, и Катей тоже.
Пророчица Таасмин стала обедать в трактире «Вифлеем-Арес Ж/Д», кемарить под радио в часы сиесты, сажать бобы на грядках в отцовском огороде и красить белые стены, чтоб те стали еще белее. Если нужно было чудо или исцеление, она совершала его на месте: в трактире, на грядке, в огороде, у стены. Когда спрос верующих возрастал до невозможности, она уходила в тихий уголок сада дедули Арана и, найдя укромное местечко среди деревьев, выскальзывала из одежды, и предавалась простым радостям простого бытия.
Однажды летним утром на окраине города появился старик. Левые рука, нога и глаз – механические. Старик одолжил лопату у Сталиных, чьи распри в отсутствие достойного врага интериоризировались в обычных супружеских ссорах, и выкопал за рельсами огромную яму. Он ходил кругами, кругами, кругами по этой яме весь день и всю ночь, заставив говорить о себе озадаченных жителей Дороги Запустения, и все следующее утро он ходил такими же кругами, пока посмеяться над диковиной не явилась Таасмин Манделья. Завидев пророчицу, старик остановился, долго и сурово ее рассматривал, потом спросил:
– Это вы – та самая, да? – Кто спрашивает?
– Кадиллак Духновенный, в прошлом – Юэн П. Дуромен из Лас-Точкиса; Бедное Дитя Непорочной Конструкции.
Таасмин Манделья не поняла, кого он так назвал – себя или ее.
– Вы серьезно?
– Смертельно серьезно. Я читал о вас в журналах, девушка, и должен знать: вы – та самая?
– Ну, может быть.
– Помогите выбраться, а?
Таасмин протянула левую руку с ореолом. Та коснулась металлической руки Кадиллака, голубой огонь, потрескивая, пробежал по его механическим членам и молнией вырвался из искусственного глаза.
– Вы – та самая, никаких сомнений, – объявил Кадиллак.
Напослезавтра на Дорогу Запустения пожаловал поезд. Такого здесь еще не видывали. Дрожащий, дребезжащий, шипящий древний механизм, чьи котлы грозили взорваться при каждом рывке усердных поршней. Он тащил за собой пять обветшалых вагонов, те тянули эскадрилью молитвенных воздушных змеев и пузатых дирижаблей и были убраны разнокалиберными религиозными флагами, транспарантами, эмблемами и священными атрибутами всех мастей. Пассажиров в вагонах было битком. Будто под давлением хлынув из дверей и окон, они по команде Кадиллака Духновенного разобрали локомотив и вагоны и из их фрагментов соорудили на скорую руку бидонвиль с палатками, развалюхами и фавелами. Посреди бешеной деятельности от наблюдателей не укрылось то, что у каждого строителя по крайней мере одна часть тела была механической.
Вскоре прибыла официальная делегация во главе с Домиником Фронтерой и тремя новоназначенными констеблями, выписанными из Меридиана на случай, если Армия Всея Земли решится еще на одну попытку переворота.
– Какого дьявола вы творите?
– Мы прибыли, дабы служить пророчице Приснодевы, – молвил Кадиллак Духновенный, и как по сигналу зодчие бидонвиля преклонили колени.
– Мы – Бедные Дети Непорочной Конструкции, – продолжил Кадиллак Духновенный, – ранее нас звали Дуроменами. Мы веруем в подражание примеру св. Екатерины, сиречь умерщвление плоти путем замены наших греховных плотских частей чистыми и духовными механическими. Мы веруем в духовность механического, полное пресуществление плоти в металл и равные права для машин. Увы, яростное отстаивание последнего принципа привело к изгнанию нас из Экуменического Анклава Христадельфии: сожжение фабрик было совсем не умышленным, нас прискорбно не поняли, над нами отвратительно надругались. Однако по разным каналам, духовным и светским, до нас добралась весть о молодой женщине, благословленной Приснодевой на пророчествование, и мы, откликнувшись на ангельское виде́ние, приехали служить ей и через нее достичь окончательного умерщвления. – Под конец речи Кадиллака Духновенного прибыла Таасмин Манделья, оторванная нараставшим гамом от спокойных размышлений. Она воззрилась на бидонвиль и его оборванных обитателей, и Бедные Дети Непорочной Конструкции разом возопили:
– Она! Это она! Та самая! – Все полчище Дуроменов рухнуло на колени, выказывая благоговение.
– Благословенное Дитя, – сказал Кадиллак Духновенный, премерзко улыбаясь, – се стадо твое. Как нам тебе служить?
Таасмин Манделья глядела на стальные руки, стальные ноги, стальные головы, стальные сердца, пустые стальные рты, пластиковые глаза. Отвратительно. Она крикнула: