– Вы мне угрожаете?
Доминик Фронтера прекрасно понимал, как это бессмысленно – ему с его горсткой толстых дружелюбных констеблей угрожать человеку, который бросил вызов транспланетной империи Корпорации «Вифлеем-Арес»; тем не менее, он сказал:
– Не угрожаю, Раэль. Только даю совет.
К концу недели уехали все, кроме трех сотен штрейк– брехеров. Из них пятьдесят два навсегда останутся на городском кладбище. В следующее воскресенье Конкордат хоронил своего первого мученика. Уилли Гумира, девять лет, холост, оператор сепаратора, скончался от удара кирпичом по шее при попытке приблизиться с ножом к скэбу, оператору сепаратора из Мажино, близ Школы для Малолетних «Индустрия – Какой Восторг!». Уилли был мучеником, намеченная им жертва, ставшая победителем, – чудовищем. Уилли опустили в землю в погребальной урне, обернутой зелено-белым знаменем Конкордата, и мать-две-сестры-девушка выплакали реку.
Похороны посетили Раэль Манделья и его стачечный комитет.
– Что теперь с производством?
– Выровнялось на десяти процентах от оптимума. По моим расчетам, прибыльность завода достигнет нуля через двадцать два дня.
– Стачечного фонда хватит только на пятнадцать. Мавда, проверь, нельзя ли организовать от групп поддержки наряду с регулярными воздушными грузами еще и финансовую помощь. Би-Джей, продолжай обрабатывать другие транспланетарные корпорации, проигрыш «Вифлеем-Арес» – их победа. Думаю, я поговорю с тетушкой, вдруг она выделит нам бесплатные места в церковных хостелах. Тогда мы освободим часть денег из переселенческого бюджета.
Шестеро заговорщиков поклонились и разошлись, и первые лопаты прекрасной красной грязи тяжело упали на керамический гробик Уилли Гумиры.
Глава 49
Сделавшись более чем на три четверти умерщвленным, Кадиллак Духновенный стал настолько же менее послушным, думала Таасмин Манделья.
– Госпожа, вам нельзя позволять себе втягиваться в конфликт вокруг «Вифлеем-Арес-Стали»! Нельзя смешивать духовное с политическим.
Серая Леди и Железный Камергер спешили по подземному переходу, соединявшему личные покои с общественными палатами. На слове «политическим» Таасмин Манделья остановилась и прошептала Кадиллаку Духновенному на ухо:
– Ах вы лицемер. Поведайте: если духовное не затрагивает всякую сторону жизни, включая политическое, как оно может быть по-настоящему духовным? Скажите, ну. – Она зашагала по неоновому коридору. Защелкали, затрещали протезы на три четверти искусственного камергера – он заторопился вслед за ней.
– Госпожа, при всем уважении, вы позволяете чувствам туманить ваш взор. Пренебрегите тем, что Раэль Манделья-мл. – ваш племянник; вы должны принять объективное решение, позволять или нет еретикам… простите, Госпожа, бастующим использовать наши спальные помещения. Едва мы ликвидируем туманящую субъективность, решение прояснится.
В дверях приемной палаты Таасмин Манделья замерла вновь.
– Так и есть, Камергер. Я заявлю о полной духовной, моральной и экономической поддержке Конкордата.
– Госпожа! Это сумасшествие! Подумайте о паломниках, от чьих щедрот мы зависимы: не оттолкнет ли их столь резкое действие? Подумайте о Бедных Детях: становясь на сторону ерети… бастующих, вы, по сути, отрицаете их веру в святость Стальтаунской Часовни. Вы не можете отринуть ваших преданных ревнителей – и паломников, и Бедных Детей!
– Я знаю, откуда надуло эти ложные пророчества насчет завода, Камергер. Я не дура даже на треть, как бы вам ни хотелось думать обратное.
В приемной палате она воссела на трон, освещаема единственным лучом солнца, пойманным изогнутыми зеркалами высоко под куполом. Вокруг ступней Таасмин Мандельи были разбросаны цветы и клубки металлической стружки; перед троном уходила во мрак очередь паломников с нарисованными на лбах девятиконечными звездами. Воздух напоила зябкая набожность.
– Этому месту нужно больше света, – прошептала Таасмин Манделья себе под нос, воображая, как Панархова рука снимает купол Базилики, будто крышку банки с маринованными корнишонами, и все вокруг заливает дневной свет.
– Простите, мадам? – спросила служка, Бедное Дитя с металлической головой.
…Бедное Дитя, думала Таасмин Манделья. Пока очередь исцелений-благословений-пророчеств-прошений-прощений шаркала вперед, Серая Госпожа поймала себя на том, что глядит на уловленные подкупольными зеркалами отражения облаков и думает о племяннике, ведущем бой, ради которого ей дана ее сила – там, на солнце пустыни, под простором неба, пред очами Панарха. Духовность в действии, вера в коричневых туфлях, острие ножа революционной любви. Она права, Конкордат надо поддержать. При всех их человеческих грехах они защищают человечность, жизнь и свободу от Компании, ее сокрушительной стерильности, машинной систематизации и истребления.
– Госпожа, Старушки из Черновы. – Среди цветов и стружки кланялась, раззявя редкозубые рты, стайка бабушек в черных шалях. Они принесли уродливую деревянную фигурку ребенка. Топорно вырезанная, неумело раскрашенная, с таким выражением лица, будто в задницу вставлен острый инструмент. – Они прибыли с прошением, мадам. – Служка уважительно поклонилась и жестом пригласила Старушек из Черновы приблизиться.
– О чем ваше прошение? – Блики солнца на чистой холодной воде, листья отбрасывают пятнистые тени всех оттенков в приятном сумраке… Таасмин Манделья почти не слышала молящие голоса.
– …Отнимают у нас сыновей и сыновей их сыновей, отнимают у нас свободу, величие, отнимают все, что у нас есть, и возвращают одни обрывки; называют это «индустриальным феодализмом», и за это мы должны их благодарить…
– Стойте. Вы из Стальтауна?
Старейшая и самая досточтимая из бабушек съежилась от страха.
– Все встаньте. – Блики, тени и чистая холодная вода испарились в свете высшего солнца. – Вы из… – она порылась в памяти, проклиная свою невнимательность, – Черновы, что в Новом Мерионедде?
– Все так, мадам.
– И вы угнетены Компанией… Забастовщицы, я полагаю?
К переднему краю стайки протиснулась самая молодая бабушка.
– Госпожа, они отвели еду от наших желудков и воду от наших губ, свет от наших глаз и энергию от наших пальцев, они прогнали нас из наших домов, так что мы должны либо покинуть семьи, либо жить, как дикие звери, в грубых лачугах из пластика и картона! Серая Госпожа, мы просим вас, помогите нам! Молитесь за нас, попросите за нас, вознесите вопли угнетенных к ушам Панарха, да осветит он нас своей милостью, благословите нас…
– Хватит. – Несдержанная женщина отползла на мес– то, стыдясь обуявшего ее словоизвержения. – Что это у вас с собой?
Старейшая бабушка воздела уродливую статуэтку.
– Это наша святая, Хильда Чиста из Черновы, попущением Приснодевы она спасла наш город от гибели под падающим челноком из космолифта, призвав священный ветер и сдув опасность прочь.
Таасмин Манделья слышала о чуде Черновы. Город спасся, но челнок и все двести пятьдесят шесть человек на борту превратились в пар. Чудо классом получше спасло бы и их, подумала она. А статуэтка, кстати, уродлива донельзя.
– Несите ее сюда, – Таасмин Манделья протянула левую руку навстречу святой. Биение света потекло по схемам в ее платье и сконцентрировалось вокруг левого запястья. Ореол засиял так сильно, что тени появились в дальних нишах приемного зала. Таасмин Манделья ощущала, как ее окутывает волна духовной чистоты: внутренняя симфония сердца возобновилась, она свободна и прощена. Металлические ленточки полосками печатных плат проистекли из ее руки и обвили Хильду Чисту из Черновы электропаутиной. Собрание верующих в абсолютном благоговении узрело, как грубая деревянная кожа святой покрывается пленкой электросхем. Руки и ноги святой искрились, глаза горели ядерным светом, с губ срывалась тарабарщина машинного кода.
Пресуществление дерева в машину завершилось. Паломники пали ниц. Кое-кто в ужасе бежал из базилики. Старушки из Черновы взялись кланяться, но Таасмин Манделья их остановила.
– Возьмите ее и покажите моему племяннику. Это ответ, которого он ждал. Передайте ему и мое благословение: Бог на вашей стороне. Вы не собственность. – В порыве святого озорства Таасмин Манделья сжала левый кулак и подняла его: приветствие Конкордата. Она встала, чтобы все увидели Солидарность Серой Госпожи, потом запахнула одежды и широкими шагами ушла с помоста.
– На сегодня прием окончен, – крикнула она бионической дворецкой. Та вздрогнула в замешательстве и побежала доносить Кадиллаку Духновенному. Таасмин Манделье было все равно. Бог пробился, война объявлена, она поступила свободно и по совести. Война объявлена, а Таасмин Манделья счастлива-счастлива-счастлива.
– И тебе я тоже не собственность, – сказала она отражению в чистой холодной воде садового бассейна.
Глава 50
Каждый, кто предъявлял карточку Конкордата тому или другому собственнику Мегамолла Острой и Пикантной Пищи Мандельи и Даса, имел право бесплатно вкусить от страны чудес; в качестве чудес предлагались вареные сардельки, запеченные кебабы, весело шкворчащие во фритюрнице нутовые оладьи и еще бхаджи, самосы, пакоры и мелкопрыги в ассортименте. То был жест сыновней солидарности Мандельи, половины Мегамолла Острой и Пикантной Пищи; жест подрывал прибыльность предприятия, однако половина-Манделья знал, что у половины-Даса имеются кули золотых долларов, припрятанные с тех дней, ныне вспоминаемых не без грусти, когда Дас был городским умельцем, голью перекатной, гунда-шушерой и бомжарой, – и, значит, Мегамолл переживет кризис Конкордата.
Мегамолл Острой и Пикантной Пищи был примечательной, даже уникальной постройкой. Передняя половина – древний рикша, три года провалявшийся на задворках Эдова Сарая, задняя сделана из когдатошнего кухонного отсека легкача, дополненного откидными барными стульями, радиомузыкой, бумажными фонариками веселой раскраски и чертовой гибелью святых икон, орденов и бумажных молитвенных билетов. Каждое утро, не дожидаясь первого луча в окошке, Дас, половина партнерства, пинком возвращал рикшу, половину мегамолла, к астматической жизни и вел несуразный драндулет по узким переулочкам, огибая кур, коз, лам, детей, грузовики, пока не находил место для парковки. Парковался Раджандра Дас почти неизменно напротив Лавки Смешанного Ассортимента Сестер Троицыных, чтобы очаровательно улыбнуться сестрам, выходившим открывать лавки в восемь ноль восемь; те в ответ приглашали его в самую жарищу на мятный чай. Когда приходил половина-Манделья (половина с железной деловой хваткой, генетическим даром отца-рационала), сосиски жарились, чайничек и кофейничек с ситечками струили чайно-мятные и кофейные ароматы, а очередь с карточками Конкордата, длинная, как бесплатный завтрак, ждала.