– Последняя просьба? – спросил капитан Перес Эстобан.
– Что значит «последняя просьба»? – спросил Доминик Фронтера.
– Принято исполнять последнюю просьбу человека, стоящего перед расстрельной командой.
– Ох, – сказал Доминик Фронтера и обделался прямо в красивую белую униформу РОТЭХа. – Можно, я их почищу? – Расстрельная команда выкурила трубку или две, а мэр Дороги Запустения снял штаны и привел себя в пристойный вид. Потом ему завязали глаза и поставили обратно к стенке.
– Солдаты, на плечо, солдаты, цельсь, солдаты… солдаты… Детка божья, это что такое?
Кормившей кур верной, но не слишком умной Рути привиделось, как солдаты уводят ее мужа, ставят его к стенке и целятся. Она испустила крик, будто маленькая изумленная птичка, и сломя голову, во весь дух помчалась к мэрии, и прибыла ровно в тот момент, когда Перес Эстобан готовился отдать приказ «пли».
– Не убивайте моего мужа, – завопила она и бросилась между расстреливающими и расстреливаемым, развевая юбки и заламывая руки.
– Рути? – прошептал Доминик Фронтера.
– Мадам, отойдите, – приказал Перес Эстобан. Рути Фронтера, серая валькирия с толстыми ногами, не сдвинулась с места. – Мадам, это законно учрежденный Революционный Расстрельный Взвод, приводящий в исполнение законно вынесенный приговор. Пожалуйста, отойдите с линии огня. Ох, – добавил он, – я вынужден вас арестовать.
– Ха! – сказала Рути. – Ха-ха-ха. Вы свиньи, вот вы кто. Отпустите его.
– Мадам, он враг народа.
– Сэр, он мой муж, и я его люблю. – Вспышкой, которую даже Доминик Фронтера увидел сквозь повязку на глазах, Рути Фронтера, урожденная Синяя Гора, в один тугой момент высвободила двенадцать лет аккумулированной красоты. Она искупала в харизматическом луче расстрельную команду, и все солдаты по очереди приняли концентрированный заряд очарования, забормотали что-то и повалились на землю: глаза вытаращены, пенные струйки стекают с губ. Рути Фронтера освободила мужа, и тем же утром они бежали с пожилым отцом и пожитками, какие уместились в кузове умыкнутого у «Вифлеем-Арес-Стали» грузовика. Пробив периметр Стальтауна, они помчались по территории Кристаллоферроидов, и больше их на Дороге Запустения не видели. Все подозревали, что они погибли в Великой Пустыне от безумия, когда пили воду из радиатора. Все было совсем не так. Доминик Фронтера с семьей добрался до Меридиана и был командирован в отрадные спокойные Сосновые Стремнины в Шин-Хайленде, где деревья высоки, воздух свеж и нежно журчат ручьи. Мэр Доминик Фронтера жил очень счастливо, пока однажды в зимнюю пору некий гость не узнал его жену и тестя, которых знал в другом месте и другое время, и не сообщил Доминку Фронтере, что его супругу смешал, как коктейль, в генезисной бутылке безумец, ненавидевший жен, но любивший детей. После такого Рути Фронтера перестала казаться мэру Сосновых Стремнин красавицей, но об это судачили куда меньше, чем об ее отце, который, создавая дочь, наложил на нее проклятие: трижды сможет она поражать силой красоты, после чего сила красоты покинет ее навсегда. Спасая Доминика Фронтеру от расстрельной команды, Рути утратила его любовь, но эта история стара как мир.
Увы, никакая Рути не спасла любовью директоров стальтаунского проекта. В течение десяти дней их брали пачками по пять и разрывали на кусочки П-индукторами Армии Освобождения Арни Тенебрии. Представителей СМИ под дулом МЦБО водили наблюдать за восхитительными казнями деспотов и фиксировать их, хотя журналисты и без того давно пришли к выводу, что Дорога Запустения и ее жители – заложники импровизаций, разыгрываемых Арни Тенебрией перед Марьей Кинсаной.
Был введен и жестко соблюдался комендантский час. Были розданы пропуски для передвижений по улицам и талоны на питание. Товарняки тормозили на границе Кристальной Зоны, перегоняли на Дорогу Запустения и систематически грабили. Все продукты были объявлены собственностью Революционной Директории и теоретически шли в общий котел, чтобы все и каждый получали их поровну, однако Дорога Запустения голодала хуже, чем в самые голодные дни стачки. Львиную долю получали две тысячи солдатских ртов, оккупировавших город, а горожане, сталелитейщики, паломники, Бедные Дети, журналисты, гунда-шушера и голь перекатная перебивались с риса на чечевицу. М-р Питер Ипошлу, овощевод при «Застройке Участков Галлачелли и Мандельи», отказался сдавать урожай Армии Всея Земли и был вздернут на трехгранном тополе. Альба Аскенази, безвредная, всеми любимая нищенка, пыталась украсть салями из Революционного Комиссариата с аналогичным результатом. Раджандра Дас вынужден был выпрашивать талоны у постоянных клиентов, чтобы Мегамолл Острой и Пикантной Пищи не загнулся с концами, а «Трактир», за которым присматривал Каан Манделья, впервые на народной памяти выставил в окне табличку «Закрыто До Уведомления». Но когда начинался комендантский час, подвалы «Трактира» озарялись свечами контрреволюционных крыс.
– Да чего она от нас хочет? – спросил Умберто Галлачелли.
– Она говорит, что хочет завлечь сюда Парламентариев на последний и решительный бой, – сказал м-р Иерихон.
– Детка Божья! – сказал Луи Галлачелли. – Откуда вы это знаете?
– Говорил с солдатами, – ответил м-р Иерихон неубедительно.
– Думаю, она хочет свести с нами счеты, – сказал Раджандра Дас. – Считает, что мы прогнали ее из города, и теперь нас за это гнобит. Сучка золоченая.
– Значит, месть? – предположил Умберто Галлачелли.
– А я думаю, кое-чего она все-таки хочет, – сказал Чудесный Злюка еле слышным шепотом, хрипло, будто у него был рак горла. Он сжег глотку в день выступления на Корпоративной площади, пав жертвой своего же дара. Его сарказм иссяк навсегда. – Когда нас взяли в плен в Хрисе, мне показалось, она нас не порешила только потому, что вы связаны с этим городом.
М-р Иерихон бил правым кулаком по левой ладони, что явно означало глубокую задумчивость. Он консультировался с Достойными Предками, обыскивая их складированные личности на предмет древних прозрений.
– Приснодева! Знаю! Детка божья – машина времени! Временаматыватель Алимантандо второй модели. Святый Господи, решающее оружие…
Снаружи прочавкали грязью сапоги. Тс-с-ская и ш-ш-шкая, нарушители комендантского часа погасили свечи и по паутине туннелей и пещер пробрались в свои небезопасные постели.
На двенадцатый день оккупации Арни Тенебрия приступила к подготовке боя. Освобожденные от Компании фургоны с громкоговорителями объявили, что все горожане от трех лет призваны на всеобщую трудовую службу, и сообщили о месте и времени сбора. Под П-индукторами 14-го и 22-го Инженерных Корпусов людей отправили копать землю и возводить насыпи на скалах, засевать кольцевое минное поле вокруг Дороги Запустения по внутреннему краю Кристальных Земель и прокладывать лабиринт окопов, бункеров, землянок и стрелковых ячеек, из которых защитники города будут руководить секторами обстрела в соответствии с эксцентричным планом улиц Дороги Запустения. Солнце стояло в сиестовом зените, но всеобщая трудовая служба трудилась и трудилась, ибо освобождение освободило день от тиранической сиесты. Люди лишались чувств, падали замертво, работали вяло, роняли инструменты. Толстый потный владелец гостиницы Маршалл Кри бросил лопату и сказал, что более работать не намерен. Два бойца Инженерного Корпуса пришли и увели его прочь. Через полчаса всем были продемонстрированы его отрезанные руки, красующиеся на заостренной ветке. Не желаешь работать руками для Армии Освобождения – не будешь работать ими вообще. В 13:13, когда даже зимой солнце опрокидывало на Дорогу Запустения тигель расплавленного жара, два бойца Инженерного Корпуса пришли за Женевьевой Тенебрией.
– Ах, нет, нет, нет, нет, только не я, пожалуйста! – завопила она, пихаясь и брыкаясь с такой силой, что, казалось, должны хрустнуть ее древние картонные косточки. Бойцы отвели Женевьеву Тенебрию не в ампутационный барак, а домой, где ее ждала дочь.
– Привет, мамочка, – сказала Арни Тенебрия. – Ты в порядке? Хорошо. Я только поздороваться. – Женевьева всегда побаивалась похищенной ею дочери. Услышав ее имя по радио в связи с каким-нибудь новым зверством, она говорила себе, что Арни все-таки Манделья, да, а вовсе не ее кровинушка, – говорила от страха. Теперь вид дочери в боевом облачении и демонической раскраске перепугал ее до невозможности.
– Я очень хотела повидаться с мамой и папой, но они мертвы, и брат тоже, и племянник. И никто мне ничего не сказал.
– Чего ты хочешь? – спросила Женевьева Тенебрия.
Арни оценивающе обвела взглядом убогую комнатуху, замусоренную беспризорным старьем и легким маразмом старой безумицы. Внимание дочери привлек синий пузырь на грязной каминной полке. Он стоял на подставке, чуть напоминающей швейную машинку, обмотанную паучьим шелком. Внутри изоинформационного поля по-прежнему крутил синие сальто приемный отец Арни Тенебрии. Говорить он уже не говорил. После двенадцати лет одиночного заключения сказать ему было нечего. Губы Арни Тенебрии скользнули по синему пузырю.
– Привет, папочка. Я пришла освободить тебя, как ты освободил меня. – Панель управления временаматывателя была схожей с пультами П-индукторов, и немудрено: оружие Армии Всея Земли вышло из заметок д-ра Алимантандо. Арни Тенебория улыбнулась и выкрутила верньеры до упора. – Папочка, прощай.
Синий пузырь лопнул, втянув в себя воздух. Призрак ее отца исчез.
Она отдала временаматыватель майору Дхавраму Мантонесу из элитной 55-й Стратегической Инженерной Группы.
– Разберись, как это работает, Дхав, для меня, – сказала она и ушла смотреть на строительные работы. Ей нравилось гулять вдоль окопов и насыпей, мысленно играя в героев и демонов.
Дхаврам Мантонес пришел рано утром.
– Невозможно, – заявил он. – Самое большее, чего я добился, – локализованное темпорально стабильное поле.
– Дхав, если д-р Алимантандо смог, ты тоже сможешь, – Арни Тенебрия смотрела в окно своей стальтаунской штаб-квартиры, как бы подчер