– Ого! Видно, разворотило. А у меня только пятно расползается. Постарайся тихо, без лишних движений забраться в шалаш сам. Перевяжись, посмотри, что там у тебя, – шептал Алексей. – Послушай, что слышно впереди шалаша, загляни в щелку, там есть внизу. Если увидишь их, брось пилотку наружу. Подвинь мне немецкий автомат с магазинами, он в правом углу под плащ-палаткой. Пошарь там еще гранаты, собери их в кучу у входа.
Я останусь пока снаружи.
Я залез внутрь шалаша, исполнил все его распоряжения, достал из нагрудного кармана индивидуальный перевязочный пакет, полулежа спустил брюки и взглянул в полумраке на ногу. С правой стороны, повыше колена, была небольшая, с пятикопеечную монету, рана, из которой ручейком текла кровь. Входного отверстия я не заметил и, решив, что пуля только задела кожу или сделала рикошет, стал накладывать обычную повязку, которая на глазах промокала.
В шалаш забрался Алексей.
– Мои выглянули, дали знак. Все в порядке. Сейчас будут здесь. Надо свою тоже перевязать. Ну, что там у тебя?
– Кожу содрало с правой стороны колена. Справа огонь был.
– Ищи входное, должно быть. Били с одной стороны.
– Может быть, разрывная попала с другой стороны?
– Если бы разрывная, она разворотила бы тебе все колено.
Вопрос об источнике огня для нас имел принципиальное значение. Надо было знать, в каком направлении опасность. Я продолжал считать, что меня только царапнуло, мне и в голову не приходило наложить жгут. После перевязки все бинты быстро промокли. Я стал их подматывать прямо на брюки.
В шалаш приполз наш солдат, рассказал, что они пулеметной очереди под носом удивились, переполошились. Взглянули в нашу сторону, увидели, как мы прижались к стенке. Доложил, что два человека поползли с ножами далеко в обход, чтобы перекрыть путь пулеметчикам назад. Мы стали обсуждать, чем вызвана такая дерзость противника. Перебирали все возможные причины: охота за командиром роты, месть за пленного, обстрел артиллерии, разведка боем с их стороны, наши разминки с Алексеем по утрам и появление меня, нового человека.
– Шума, шума только не поднимать, – отдавал распоряжения Алексей. – Успокойте их. Постарайтесь взять сегодня живьем. Узнать надо, что затевают.
Смеркалось быстро. Мы решили выбираться в медсанбат, когда совсем стемнеет. Проверили раненые ноги, на что они способны. Моя висела, как плеть. От потери крови я с трудом мог оторваться от пола, сильно кружилась голова. Алексей держался крепче. Он распорядился немедленно направить одного человека в санвзвод и вызвать для меня двух санитаров. Сам решил добираться самостоятельно с палочкой.
Появились еще солдаты, вызвались сопроводить своего командира до окопов. Я посоветовал ему тоже идти в медсанбат с сопровождающим, поскольку добираться туда с раненой ногой по такой местности придется долго. Эти предложения были решительно отклонены.
– Я буду здесь, пока не явятся санитары за лейтенантом. А ты, – он кивнул в мою сторону, – еще не знаешь, сколько времени их приходится дожидаться, кровью изойдешь, пока они будут собираться и добираться сюда, если не будет меня.
Немного подумав, он отправил еще одного человека с устным донесением к знакомому другу в окопах, чтобы проконтролировать выход санитаров, и таким образом продублировал вызов. На выходе шепнул солдату условное для друга слово, которое обозначало святость просьбы и могло касаться только жизни человека.
Двое солдат, напомнив командиру роты о моем «царском» подарке по папиросе «Казбек», предлагали настойчиво свои услуги, чтобы донести меня до своих.
– Нельзя! – по-дружески разъяснил он им. – Сразу шестерых не станет здесь. И потом, это надо уметь. Здесь быстрота нужна и сила.
Командир роты отдавал последние наставления в связи с выбытием из роты. Настроение у солдат было унылое – они понимали, что фактически расстаются навсегда.
Вскоре в шалаш влезли два здоровенных санитара и наши посыльные.
Они тяжело дышали.
– Теперь все в порядке, – сказал Алексей, отрезая принесенную ему палку. – С тобой, – кивнул он в мою сторону, – прощаться не будем. В медсанбате увидимся. Меня один проводит до середины поляны, а там, если что и случится, доползу как-нибудь сам.
Он направился с сопровождающим к выходу, а все остальные понуро гуськом потянулись за ним. Глядя на процессию, я почувствовал, какая глубокая неподдельная любовь была у солдат к своему командиру.
Пришедшие санитары степенно присели возле меня и достали свои кисеты.
– Сначала перекурим немного и отдохнем, потом понесем быстро, – успокоили они меня.
– Первый раз ранило-то? – спросил пожилой кряжистый сибиряк. Их лица нетерпеливо вытянулись в мою сторону. Они напряженно ожидали ответа.
– Второй. Первый раз контузило, когда батарея стояла чуть дальше впереди, метров за пятьсот отсюда. Я только из госпиталя вышел, и вот опять.
Не повезло.
Они весело переглянулись.
– Значит, доберемся благополучно, – потер руки старший. – Мы тут на тебя загадали, когда шли сюда.
– Здорово, однако, бьют. Как только пройдем? – заметил молодой.
Они молча с наслаждением затягивались, и шалаш наполнился дымом.
Дождались, когда погасла очередная немецкая осветительная ракета.
– Выноси его, Федя. Только полегше, полегше бери, – подал команду пожилой.
Молодой, ладно сложенный коренастый санитар взял меня запросто подмышку, выволок из шалаша, положил на развернутую плащ-палатку. Они поплевали на руки, взяли за концы и быстро понесли – головой к своим. Пулеметы противника неистовствовали, трассирующие пули то и дело проносились рядом. Я сбросил здоровую ногу с плащ-палатки, опасаясь, что перебьют и ее.
– Ниже держи, – говорил старший переднему санитару, – чтобы тело только земли не касалось. А ты, сынок, – наставлял он меня, – голову не поднимай, забрось ее за край носилок, ногой здоровой не тормози, закинь ее на брезент тоже. Попадет в нее, черт с ней. Все равно операцию будут делать. Нам главное – живым тебя доставить. Очень нас за тебя просил один хороший человек в батальоне. Хорошие у тебя друзья. Ух, как лупят, сволочи. С чего бы это? Давно такого не было.
Даже этим сибирским здоровякам нести меня было нелегко. Они тяжело дышали, при свете ракет опускали меня на землю, ложились рядом и отдыхали, потом по команде пожилого поднимались и двигались дальше среди огненных трасс, проносившихся во всех направлениях. Одна очередь прошла вдоль нашей процессии, и пули просвистели чуть выше нас, уходя в сторону веером.
– Стойте! Стойте! – стал тихо призывать я. – Опустите меня на землю и ложитесь сами. Тащите меня ползком за концы спереди, я буду руками помогать и одной ногой. Убьет вас при таком огне обоих.
Во мне все восставало против того, чтобы из-за меня погибли эти двое отважных людей, этот пожилой приветливый санитар, который называл меня сынком. А он отмахнулся:
– Главное, чтобы тебя не задело. А у нас работа такая. Будешь ползать, много не наработаешь. Ты лежи спокойно, не сползай на края, не сбивай ход. Ты не бойся, я тебя сзади полностью прикрываю собой. Еще немного осталось.
Я впервые узнал, что такое работа санитаров в пехоте, и проникся к ним безграничным уважением.
Они еще раз остановились, чтобы отдышаться, потом, оказавшись у проволочного заграждения, не стали искать вход в траншею, приподняли в одном месте проволоку, протащили ползком по земле, перемахнули в узком месте через окоп, еще немного пронесли и положили за насыпью земли в небольшое углубление.
– Ну вот, считай, что ты теперь уже в госпитале. Тут за насыпью тебе и удобно лежать будет и безопасно. Сами придумали и устроили это место, – с гордостью приговаривал пожилой, стоя на коленях возле меня и устраивая голову поудобнее в этом ложе. – А мы верно-то загадали на тебя, вишь, как хорошо получилось. Сейчас позовем твоих людей.
– Спасибо вам. Скажите, как звать вас, кто вынес меня, – пошевелил я губами.
– Два Федора несли тебя. Так и передай в санбате: два Федора. Там знают. Воды принести?
– Слабость у меня, скажите моим, чтобы хлеба кусочек принесли. Наш НП вот тут, рядом.
У меня от потери крови кружилась голова, была слабость, ходили круги перед глазами. Ко мне прибежали командир батареи с разведчиком, принесли мой дневной рацион. Я с жадностью поглощал куски хлеба, посыпанные сахарным песком, которые тут же возвращали мне силы. Из тыла уже вызвали повозку для эвакуации.
Только рано утром, когда кругом стоял еще туман, меня погрузили на телегу и доставили в медсанбат, расположенный между станцией Мясной Бор и совхозом «Красный ударник». Санитары сняли с меня сапоги, занесли в палатку и положили на операционный стол, вызвали врача и медсестру.
Хирургом оказалась невысокая черноволосая женщина средних лет.
– Тоже с ногой, – сказала она, подходя ко мне. – И где это только вы пули находите? Как это тебя угораздило сюда попасть? Вроде и войны давно не слышно, можно подумать, что разучились стрелять. Ну, что у тебя? – в серьезном, но приветливом голосе ее слышались нотки фронтового юмора.
– Пуля рикошетом, наверное, ударила. Впереди пехоты был в боевом охранении, там сильный огонь.
– А ну посмотрим, какой рикошет. Мне с рикошетами на подводах еще не привозили. Это кто же тебе бинтов на брюки намотал? Сам, что ли, санитарил?
– Сам. Сделал перевязку – кровь не остановилась, потом подматывал уже поверх брюк.
– Когда ранило?
– Вчера вечером.
– О, боже! Неужели тебя нигде не научили, как делать перевязку при ранении? Почему жгут сразу не наложил? Ведь ты командир, знать должен был.
Она кромсала ножницами брюки, а я оправдывался:
– Кожу задело… Рикошетом… Потом туго сверху мотал…
– Хорош рикошет! Сквозное пулевое с повреждением кости. Открытый надмышелковый перелом в нижней трети правого бедра, – диктовала она медсестре, заполнявшей историю болезни. – Считай, что тебе повезло: еще немного, и без ноги остался бы.