— Сейчас.
Раух встал и подошел к двери.
— Иван. Вы выпили кофе? — спросил он. — Входите.
— Я боялся не успеть. Очень спешил.
Пирогов вошел в комнату. Лучик солнца упал на его осунувшееся, покрытое морщинами лицо, и Маренн заметила что он посерел — так устал за прошедшие дни.
— Присаживайтесь, Иван, — пригласила она. — Вы нашли Юру?
— Да, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов сел на стул, поставив рядом палку, на которую опирался. — Как я и предполагал, он побежал к Альме. Когда я нагрянул в сторожку, они с Варварой кормили собак и Юра был совершенно счастлив. Я даже не нашел в себе сил отругать его. Просто махнул рукой — оставайся. Ведь я же этого и хотел. Он мне сказал, что Варвара встретила его хорошо. Она даже и не поняла, что он прибежал сам, без моего ведома. Как и обещала, поручит ему ухаживать за собаками.
— Я рада. — Маренн улыбнулась. — Признаться, я нервничала. Бежать одному в лесу пусть не ночью, но очень рано утром — это небезопасно. Ведь можно натолкнуться не только на человека с оружием, но и на дикого зверя — кабана, например. Обычно они все чувствуют себя вольготно в рассветные часы. Когда человек еще спит, — добавила она с иронией.
— Это обычно, фрау Сэтерлэнд, — ответил Пирогов. — А сейчас главная опасность — это все-таки человек с оружием, зверь весь попрятался в чащу от войны. Туда, куда, как говорится, ни пешком не дойдешь, не на танке не доедешь, бурелом, болота. А прежде, бывало, в усадьбу и лисы заглядывали частенько. Я их подкармливал. А зайцы — просто отбоя от них не было, всю кору с деревьев объедали, гонять приходилось.
— Ну, а как там чувствует себя красноармейский командир? — спросила Маренн, бросив взгляд на Рауха. — Пришел в сознание?
— Да, как вы догадались? — удивился Пирогов и тут же махнул рукой. — Что я спрашиваю? Конечно, с вашим опытом вы все наперед знаете. Ему намного лучше. Когда я пришел, они с Кольцовым, со старшиной, обсуждали, что дальше делать. Господина офицера упоминали. — Он тоже взглянул на Рауха. — Что он на карте показал им. Я полагаю, склоняются все-таки на острове остаться, партизанить. Мне только лучше. Все какая-то опора.
— У них и помощники найдутся, — грустно усмехнулся Раух. — Наш санитарный транспорт атаковала группа красных, где-то в районе… как назвала фрейлейн? — Он обернулся к Маренн.
— Яснозорье.
— Вот у этой деревни Яснозорье. Как я понимаю, если они будут двигаться на восток, ища выход к своим, скоро они тоже окажутся у сторожки.
— Это если Кольцов и его люди не уйдут на остров, — заметила Маренн. — Не надо забывать о визите дуче.
— Но у них еще неделя. Вполне могут встретиться, — ответил Раух. — Так что у вас здесь будет полноценная боевая группа. Не пропадете.
— Да, Яснозорье не так и далеко, — задумался Пирогов. — Если идти через лес, а они, конечно, идут через лес, то дня за три дойдут до Миколы.
— Вот видишь, ты поможешь им сформировать серьезный партизанский отряд, — пошутила Маренн.
— Что тут помогать? — Раух пожал плечами. — Они сами, без меня сформируются. Это наверняка не единственные, еще много вокруг бродит. Выхода к своим у них все равно нет. Выход один — подполье. Пусть местные полицаи занимаются. Не зря едят хозяйский хлеб.
— Очень вы там солдатам запомнились, фрау Сэтерлэнд, — Пирогов улыбнулся. — Пока мы с Юрой беседовали в сенях, в горнице только про вас и речь, ну, за исключением командиров, конечно. У тех есть дела поважнее, а кто на отдыхе, так языками почесать разве запретишь?
— И что ж говорят? — поинтересовалась Маренн. — Ругают оккупантов?
— Оккупантов-то ругают, это верно. Но про вас — только восхищение. Все рассмотрели: и какие волосы, и какие глаза, и как говорит, и как ходит. Уж не ожидал, что в том состоянии, в каком они находились все это время, до таких вещей дело есть. Ан нет — есть! Молодежь — одно слово. Конечно, и со своими-то сравнили, ну, в вашу пользу, конечно. Так даже Пелагея не выдержала. Чего сравнивать-то, говорит, седло с лошадкой скаковой? Пускай, мол, поучатся ваши столько же да доброты столько же заимеют, а потом сравнивать будете. Целой жизни, глядишь, не хватит. На том и оборвала их болтовню. А то только попусту воздух сотрясать. Варя все как вы делать старается. Я заметил, она точь-в-точь повторяла ваши движения, когда капельницу ставила. Но это правильно. И старшина Кольцов ее похвалил. Он еще до вашего прихода, как Микола мне рассказал, наставлял ее, чтобы она все внимательно смотрела, училась, ведь другого-то врача вряд ли в отряд сыщешь. Она, верно, все запомнила. Да и сама способная. Ну а Юра, тот в собачью жизнь погрузился с головой. — Пирогов смахнул слезу с морщинистой щеки. — Щенки за ним гурьбой, Альма и Граф руки облизывают. Что еще надо? Смеется от счастья. И мне на сердце полегчало, — признася он.
— Недолго им такой идиллией наслаждаться. — Раух отошел к окну и закурил сигарету. — Дуче настырный. Раз уж он решил на фронт съездить, он своего добьется. Никто от него не отвяжется, даже германский фюрер. Так что облавы начнутся.
— Но дней пять-то еще у них есть? — спросил Пирогов с надеждой.
— Дней пять есть…
— Фрау Сэтерлэнд, срочная телеграмма из Берлина.
На пороге снова появилась Гертруда Вагнер. В руках она держала папку с документом.
— Приказано передать лично. За подписью начальника медицинского управления.
Она протянула папку Маренн.
— Гебхардта? — удивилась Маренн. — Благодарю, Гертруда. — Она взяла папку и отпустила медсестру. — Вы можете идти.
— Это что за новости? — Раух подошел к ней. — Эвакуация отменяется? Мы остаемся в этом госпитале до окончания войны?
— Даже если так, то тебя это точно не касается, — ответила Маренн негромко. — Ты вернешься в Берлин, Шелленберг не потерпит, чтобы ты здесь долго болтался. Хотя я очень сомневаюсь, что ты прав. Эвакуацию раненых отменить не могут. А без меня в Берлине встанет половина работы в «Шарите». Во всяком случае, на первых порах. Незаменимых-то нет. Но сейчас не такое время, чтобы Гебхардт мог позволить себе такую роскошь. Нет, тут совсем другое.
Она раскрыла папку и пробежала документ глазами.
— Очень интересно.
— И что? — Раух взглянул в документ через ее плечо.
— Прочти. — Она протянула ему бумагу. — Не то что за подписью начальника управления, по личной просьбе рейхсфюрера. То мы все беспокоили рейхсфюрера, а теперь рейхсфюрер побеспокоил нас. А значит, совершенно невозможно отказаться. — Она опустила голову и взяла сигарету. Раух чиркнул зажигалкой, чтобы дать ей прикурить. — Спасибо. Это к тому, что ты говорил, рейхсфюрер мне ни в чем не откажет. Рейхсфюрер — это рейхсфюрер. Я всегда знала и знаю, что лишний раз лучше не надо попадаться на глаза, всегда найдут поручение, которое не входит в твои основные задачи. Но пришлось. А ты спрашивал, каков будет ответ Гейдриха. Вот он — ответ Гейдриха и Олендорфа. Вы не хотели, чтобы жители Легедзино и окрестных территорий попали в Уманскую яму? Но не пленными, конечно, кто ж вас пленными туда пошлет, вы нам еще в Берлине нужны, нашим детишкам носы подтирать. Но все равно вы сделаете то, что вы так не хотели делать, фрау Сэтерлэнд. И никуда не денетесь — приказ. Извольте исполнять. И у рейхсфюрера счет один-один. И меня он не обидел, у фрау Марты всегда под рукой будет хороший доктор. И Гейдрих копать под него сильно не станет, во всяком случае сейчас, потому что и его самолюбие он удовлетворил — мне показали мое место. Очень точно все разыграно.
— Я не понимаю. — Раух бросил бумагу на стол. — Кто это такой, бывший генерал Красной армии Понеделин? С какой стати ты должна оказывать ему медицинскую помощь? Более того, тут еще какой-то фотограф участвует, из аппарата Геббельса. Это для чего все? Он что будет делать? Капельницу держать вместо подставки?
— То, что и положено — фотографировать, — ответила Маренн. — Ты же прочел. Генерал Понеделин, командующий 12-й армией большевиков, вчера вместе со штабом сдался в плен. Видимо, при прорыве из окружения. Он согласился сотрудничать с нашим командованием. И поскольку он ранен, ему надо оказать помощь. А фотограф Геббельса прибыл — уже прибыл, как я понимаю, — чтобы все это сфотографировать, а затем напечатать в газетах, как мы заботимся о высокопоставленных большевистских военных, которые нам лояльны. Чтобы и дальше сдавались. Будут листовки разбрасывать, по радио кричать, поднимут большой шум, как Геббельс это умеет. И кто там будет на фотографии перевязывать этого предателя Понеделина? Ответ верный — фрау Сэтерлэнд. Заодно реклама германскому рейху: вот посмотрите, какие у нас врачи — и красавица, и сама доброта, и делает все превосходно. И отказаться нельзя. Подчеркнуто — по личной просьбе рейхсфюрера. Зеркальный ответ. Вы попросили, и я попросил. Извольте сделать. Такое придумать мог только Гейдрих. Не удивлюсь, что вместе со мной на тех же кадрах окажется и Олендорф — наверняка он опекает этого струсившего большевистского генерала, у которого не хватило духу застрелиться, когда он потерял армию, — добавила Маренн в сердцах. — Как сделал бы всякий уважающий себя военачальник на его месте. И все тут — пожалуйста — вместе, и отдельный самолет вам в Берлин. Мол, пусть раненые летят себе, их де Кринис встретит. А вы, фрау Сэтерлэнд, поработайте пока фотомоделью. Мы вас на фотки пощелкаем. С Олендорфом. Я, кстати, не удивлюсь, если через некоторое время, — она подняла глаза на Рауха, — тебе позвонит Фелькерзам и тоже передаст приказ Шелленберга срочно вернуться в Берлин. Они же теперь знают, что ты здесь, со мной. Олендорф, конечно, доложил. Гейдрих надавит на Шелленберга, я уверена, он это умеет. И тот не сможет отказаться. Гейдрих — мастер устраивать такие ловушки. Чтобы я осталась здесь одна, в полной их власти, — добавила Маренн с отчаянием. — Это его месть за санаторий. И что мне делать? Фотографироваться с предателем?
— Простите, фрау Сэтерлэнд, что я вмешиваюсь, — вдруг подал голос Пирогов. — Я многого не понимаю, конечно. Но вас вынуждают сделать что-то такое, что противоречит вашим принципам, я верно уловил? Вас хотят унизить?