— Альпинистов? — изумилась Маренн. — Это зачем?
— Все та же дотошность. Все должны делать специалисты. И спускаться в карьер — тоже. Во всяком случае кинологов, ты же видишь, вызвали.
— Сильно болит? — Маренн прикоснулась к его руке. — Может, остановиться, перевязать?
— Нет, не надо. Терпимо.
— Викинг! Ко мне! Викинг, где ты?
Из-за деревьев на тропинку выбежал молодой унтер-шарфюрер СС. Увидев Фрица и Маренн, вскинул автомат. Собака завиляла хвостом. И когда Маренн отпустила ремень, подбежала к хозяину и села у ног.
— А вот и инструктор. Вы — инструкор собаки? — спросил Фриц и представился: — Гауптштурмфюрер Раух. Не нас ищете?
— Документы есть? — Унтершарфюрер не опускал автомат. — Предъявите.
Расстегнув верхний карман кителя, Раух достал удостоверение. Маренн показала свое, добавив сверху спецпропуск, подписанный Гиммлером.
— Да, вас. Все точно, как в ориентировке. Уф! — Лицо унтершарфюрера просияло от радости. — Молодец, Викинг! — Забыв о «находке», он присел рядом с собакой, радостно гладя ее. — Молодец, отличился! Теперь нас не отчислят.
— Документы верните, — напомнил Раух. — И доложите по форме. Ваша как фамилия? То, что он — Викинг, мы поняли. — Раух указал на собаку. — Вы-то кто? Какое подразделение?
— Виноват! — Унтершарфюрер вскочил и, одернув мундир, отрапортовал: — Унтершарфюрер Майер. Школа собаководства 6D. Виноват, господин гаутпштурмфюрер, — повторил он, возвращая документы. — Просто я испугался, что он убежал. — Он показал взглядом на собаку. — Знаете, нас все время ругают на площадке. Мол, пес неспособный, трусливый. Старший инструктор вообще, говорит, на усыпление, брак. А он вовсе не тупой и не неспособный. Он просто сложнее, чем все прочие, у него чувств больше, эмоций, чем у других собак, и соображения. Он не просто команды выполняет, он еще сам думает. Вот видите, все же к краю оврага пошли, ищут место, где спуститься. И только Викинг додумался, что вы уже сами выбрались, и бросился к тропинке. Он сразу сам сюда побежал, — рассказывал юноша увлеченно. — Старший инструктор еще мне сказал: «Струсил. В другую сторону бросился. Ищи его теперь, а потом вернемся — на списание, усыпим. Зачем зря кормить?» А он — нашел. Никто не нашел — только он. Видите, других-то нет! — искренне веселился Майер. — Они все в другую сторону идут.
— Может, это и неплохо. — Раух многозначительно посмотрел на Маренн. «Да, это хорошо, — подумала она про себя. — Не нападут на след Пирогова».
— Рад за вас и вашего воспитанника, — продолжил Фриц. — Но доложить разве не надо? — напомнил он. — У вас связь есть?
— Да, так точно. Сейчас доложу, — спохватился тот и полез в ранец за рацией.
— И ремень отдайте, — попросила Маренн. — Поводок при вас? Возьмите собаку на поводок.
— Виноват. — Инструктор быстро отцепил ремень Маренн и пристегнул Викинга на цепочку к своему ремню. — Дортмунд-6, — произнес он в микрофон, настроив рацию. — Я — Дортмунд-2. Докладываю. Искомый объект обнаружен. Все точно, документы проверил. Квадрат восемнадцать. Все живы. Движемся к шоссе. Конец связи. Что, идем? — спросил, спрятав рацию обратно в сумку. — Там, на шоссе, ждут. Наш старший инструктор с вашими охранниками, которые вас сопровождали, — сообщил он. — А еще — штандартенфюрер Олендорф. Сам приехал. На броневике.
— Понятно. — Раух рассмеялся. — Ну, Олендорф с броневика не слезет, пока ему лично находку не доставят. У него все по инструкции. Вот школу служебного собаководства подняли, альпинистов вызвали…
— Откуда вы знаете? — удивился Майер. — Вызвали. Точно.
— Вот видишь! — Раух присвистнул.
— Вообще там такое творится! — Майер махнул рукой. — Штандартенфюрер — весь белый. Ему все время звонят из Берлина. Кто только не позвонил — очень большие шишки. Когда прошло сообщение, что вы разбились, сам рейхсфюрер позвонил. Штандартенфюрер чуть с броневика не упал, все пытался доказать, что это не он все затеял, он тут ни при чем. Мол, министерство пропаганды виновато. Почему-то. — Майер пожал плечами. — Как будто министерство пропаганды засады устраивает. Но рейхсфюрер слушать его не стал. Приказал найти во что бы то ни стало и доставить в Берлин — живыми или мертвыми. Дочь ваша звонила, фрау Сэтерлэнд, — сообщил он сочувственно. — Я сам с ней разговаривал, так получилось, что на меня попала.
— Джил? — Маренн заволновалась. — Она уже знает?
— Да, фрейлейн Джил, кажется, — подтвердил Майер. — Мы с Викингом рядом со связистами стояли, а у них все руки заняты, все звонят, вот мне сунули трубку — послушай, кто там еще? Оказалось, фрейлейн Джил. Очень она переживает. — Майер покачал головой. — Чуть не плачет, голос дрожит. Начала очень официально, я даже испугался. Канцелярия бригадефюрера и все такое… Но потом не выдержала, Я — Джил Колер, говорит, дочь фрау Сэтерлэнд. Мол, мама моя разбилась, мне сказали. Но я ее утешил. Говорю, ничего толком не известно, расстраиваться рано. Да, машина сорвалась со скалы в овраг. Но мы ищем. И обязательно найдем. Мы с Викингом обещаем. — Он ласково потрепал собаку между ушами. — И вот мы нашли, — добавил с гордостью. — Обещали фрейлейн Джил — и нашли. Он мне щенком достался, подростком. Самый слабенький был, — обернувшись к Маренн, Майер снова перешел на собаку. — С самого начала говорили не справится. Но мы занимались, вот вес набрали, подросли. И выполнили задачу. А вообще, — он сам заметил, что отвлекся, — сначала много техники нагнали, но там этот известняк сыпучий, еще одна машина чуть не рухнула в пропасть, еле удержали. Благо знали уже, меры заранее предприняли. Вот тогда от техники решили отказаться и нас с собаками вызвали.
— А Олендорф-то где? — насмешливо спросил Раух. — На броневике тяжелом упасть в пропасть не боится?
— Но штандартенфюрер не у карьера, он на опушке леса, — ответил Майер.
— Ясное дело. — Раух кивнул. — Олендорф на рожон не полезет.
Маренн с улыбкой наблюдала за юношей и его собакой, как они идут впереди, почти в ногу, горделиво поглядывая друг на друга. Ей вспомнилась искалеченная Альма и молодой инструктор Красной армии, который закрыл собаку собой, чтобы она осталась жива под траками танка. «Этот бы тоже закрыл, — подумала она. — Совершенно точно. Вот если снять форму, то — близкие люди, одна душа. Как ни калечь человека выдумками о расовом превосходстве или о классовом, если есть в нем человеческое — не вытопчешь. Все равно он будет любить и заботиться о тех, кого любит. О тех, кто слабее, о собаках, о детях. Ненависть, сколь ни внушай, не может потушить этот огонь. В этом и надежда».
За деревьями впереди показалась небольшая поляна, на ней — пятнистая военная техника, много людей. Справа — небольшой подъем и часть шоссе.
— Вот пришли! — обрадовался Майер. — А наши-то все вернулись! — сообщил он. — Получили команду возвращаться, как я сообщил, что мы с Викингом вас нашли. Стоят, голубчики, ждут! Отличники подготовки! — продолжал он с гордостью. — А никого не нашли. А нашли мы — никуда не годные. Вот так.
Действительно, на поляне, почти у самой тропинки, выходящей из леса, виднелась группа кинологов с собаками на поводках. Викинг явно оживился, завидев своих. К проводнику подбежал офицер в звании гауптштурмфюрера, видимо, начальник школы.
— Майер! Вы их нашли?! — Он с трудом скрывал изумление.
— Так точно, — доложил унтершарфюрер, вытянувшись. — Собака обнаружила объект недалеко от оврага, где-то метров сто от края. Видимо, только что поднялись. Вот. — Он обернулся, показывая на Маренн и Рауха. — Я проверил документы. Они.
— Госпожа оберштурмбаннфюрер, — начальник школы подбежал к Маренн и отсалютовал. — Хайль Гитлер! Гауптштурмфюрер Айхен, — представился он. — Старший инструктор школы. Это счастье, что вы живы. Я уже доложил штандартенфюреру Олендорфу, а он сообщил в Берлин. Он едет сюда.
«Только этого не хватало, — подумала Маренн мрачно. — Но, увы, это неизбежно. Кто же нас повезет на аэродром? Осталось надеяться только на Олендорфа. Пешком мы явно не дойдем».
— Гауптштурмфюрер ранен, — заметил начальник. — Я вызову медбрата с медикаментами, — предложил он.
— Да, — кивнула Маренн. — Это было бы нелишним. А унтершарфюрера Майера и его воспитанника явно нужно поощрить, — добавила она. — Я слышала, они числятся неудачниками. Чуть ли не на усыпление! — Она поморщилась. — Такого красавца. — Она показала взглядом на собаку. — Я сама взяла его на ремень, когда он подбежал к нам, и он прекрасно слушается.
— Ничего подобного. — Айхен взглянул с упреком на Майера, который уже отошел к другим инструкторам. — Собака способная. Но ленивая. Лишних упражнений делать не хочет, артачится. Недоработка инструктора. Сам он тоже с ленцой. Так я, конечно, пригрозил усыплением. — Он пожал плечами. — Как еще на них воздействовать? Приходится надавить на чувства. То, что он собаку очень любит, я знаю. Это заметно. Очень друг к дружке привязаны. Вот и приходится пугнуть, чтобы работали лучше, — оправдывался он. — Нам же показатели нужны на площадке, баллы. Для отчетности. А у них все два и два. Но теперь точно в лучшие зачислим. Такой результат — он лучше всякой площадки, — согласился он. — Я удивлен, конечно. Но в глубине души я надеялся, что Викинг себя покажет, — признался он. — Мне он тоже нравится. Пес с характером. Не пустая балаболка.
— Ну, я надеюсь, к ним больше не будет претензий, — улыбнулась Маренн. — А вы давно с собаками работаете? — спросила она.
— Да лет десять, — ответил Айхен. — Опыт есть. А что?
— А вот что мне посоветуете? — спросила Маренн лукаво. — Как опытный кинолог. У меня дома в Берлине овчарка, зовут Вольф-Айстофель. Обученный, — сразу сообщила она. — Еще как обученный, медалист. Из гестаповского вольера. Папа, мама — все очень заслуженные, прекрасная родословная. Но очень хитрый. Повадился у дочки с ночного столика конфеты воровать. Стащит, развернет в уголке и ест. Можно им сладкое?
— Конфеты?! — Айхен присвистнул. — Но это он очень хорошо живет. Наши собаки о конфетах и не мечтают. Вообще сладкое нельзя, — добавил он серьезно. — Это дело надо пресечь. Убирайте так, чтоб достать не мог. Сначала всегда ничего, а потом шерсть лезть начинает, глаза слезятся. Только испортить собаку можно. Посмотрите, что ест, — посоветовал, задумавшись. — У них поджелудочная слабая, — кивнул в сторону собак. — Она вообще сладкое любит. Может, что-то в корме раздражает, слишком жирный, вот он сладкое тянет, чтобы заесть. Анализы надо сдать, так не скажешь, конечно. А если просто балуется — тогда строгость. Убрать — и все.