— Ни в коем случае, — остановила ее Маренн. — Дайте собаке команду в окно. А мы спустимся. Иван Петрович возьмет сверток. А я посмотрю, куда он ранен. Если получится, надо перенести его в дом. Приготовьте миску с водой, — попросила она Пелагею. — Собака обезвожена и хочет пить. Ну и что-то поесть потом.
— Это я мигом, мигом, — снова засуетилась лесничиха.
— Нет, я не могу лежать и ждать! — Варя резко распрямилась и вырвала катетер. — Там Граф! Ему нужна помощь! Граф, здесь, мой родной! Я здесь! — Она соскочила с лавки и бросилась к двери, на белоснежных бинтах расплылись яркие капли крови.
— Стойте! Так нельзя! — Пирогов попытался остановить ее. Оттолкнув его, девушка выбежала на крыльцо.
— Граф! Я здесь! Я иду!
Измученная собака вскинула голову и, радостно скуля, поползла к ней, оставляя на траве кровавый след. Подбежав, Варя обхватила пса за голову, и оба они упали ничком. Было слышно, как Варя что-то ласково говорит собаке, целуя его голову, а он облизывал ее, поскуливая.
— Нема мочи смотрить, — жалобно проговорила Пелагея, вытирая слезы. — Ось страждальцы!
— Не об них одних плакать надобно, — мрачно ответил Никола. — О себе подумай. Что самих-то нас ждеть.
— Варя, вам надо немедленно вернуться, вы и так потеряли много крови.
Пирогов спустился с крыльца, подошел к девушке, но едва прикоснулся рукой к ее плечу, послышался рык — пес показал клыки.
— Графушка, это свои, нельзя. Фу! — Варя ласково погладила пса между ушами, ветер шевелил ее спутанные светлые волосы, бледное лицо было залито слезами. — Этот человек поможет нам, — объясняла она собаке. — Я не смогу тебя поднять, а он тебя отнесет, ты позволь ему, пожалуйста. И не бойся, здесь с нами ничего не случится. Дай я посмотрю, что ты принес. Это Алексей Васильевич тебя послал? Что здесь?
Дрожащими бледными пальцами Варя развернула покрытый пятнами крови кусок красной ткани.
— Это знамя бригады, — ахнула она. — а внутри — документы и фотография. И еще написано что-то… на обороте фотографии. — Голос ее задрожал. — «Живи!» Это рукой Женьки написано. Вот он, с Лопатиным и Ещенко, и Граф с ними. Они на Первомай фотографировались в городе. Видите?! — Варя протянула фотографию Пирогову. В это время силы покинули ее. Она пошатнулась. Забыв о собаке, Пирогов подхватил девушку на руки. Собака молчала.
— Несите ее в дом, Иван Петрович, — приказала Маренн. — Я снова поставлю капельницу! И сделаю перевязку. И возвращайтесь сразу за собакой. Я вижу, у него перебита задняя лапа и, вероятно, есть еще ранение, колотое, в холку. Соберите документы пока, — попросила она лесника. — Их надо спрятать подальше. Если придет исполнительная команда, такая находка может дорого стоить.
— Вы со мной не возитесь, — произнесла Варя, едва перевязка закончилась, — вы, если можно, оставьте мне медикаменты, шприц и набор для капельницы. Я сама себе все сделаю и Графа вылечу. Он со мной теперь, я — сильная, я все смогу. — Она ласково погладила между ушей овчарку, которая лежала на лоскутном коврике у скамьи.
Когда Пирогов отнес Варю в хату, Граф сам дополз до крыльца и безропотно позволил незнакомцу поднять его в дом. Маренн обработала и перевязала раны собаки, а лесничиха напоила его родниковой водой.
— Да, конечно, я все оставлю, — ответила Маренн мягко и наклонилась к саквояжу.
Услышав шуршание бумажной упаковки, собака навострила уши. «Как ты похож на Айстофеля, — с улыбкой подумала Маренн. — Тот же внимательный умный взгляд и манера разглядывать человека, чуть наклонив голову набок. Красавец и настоящий смельчак». Она положила на табуретку запечатанную бутылку физраствора, коробку с двумя шприцами и несколько пузырьков с лекарством.
— Разведете физраствором перед тем, как колоть, — предупредила она. — Я думаю, вы знаете…
— Это все немецкое? — Варя приподнялась и указала на орла, красующегося на коробке со шприцами. — Откуда? Немецкое?
— Это я Иван Петровича упросила у ихнкго ликаря взяти, — сообразив, вступила в разговор лесничиха. — На два шматка сала выменяла. Сказывала, мол, дид у меня хворый. А ему чаво? Ликарю-то тому? — Она махнула рукой. — Чё больше, чё миньше. Все пользовать. И нехай себе нимицкое. Главное, чтобы помогало.
«Хорошо, что саквояж у меня не эсэсовский, а старый французский, в нем еще в Первую мировую войну медсестры госпиталя „Сэтерлэнд“ перевязочный материал хранили, — подумала Маренн. — Всегда счастливым считался. Если раненому бинты и лекарства из этого саквояжа достались, будет жить. Такое было поверье. Даже хирурги рукой терли его, прежде чем на операцию идти. Может быть, поможет и этой русской фрейлейн».
— Что ж, понятно. — Варя снова опустила голову на подушку, но тут же повернулась. — Я б и догадаться могла. А документы где? — снова встрепенулась она.
— Дид за печкой спрятал, — ответила Пелагея. — А потом в лесу закопаем. Я тиби покажу, где. Чтоб ти знала, — успокоила она раненую.
— Нам пора, — негромко сказала Маренн Пирогову. — Я желаю вам скорей поправиться. — Она ласково прикоснулась пальцами к руке девушки.
— Когда я смогу увидеть Неллу? — спросила Варя осторожно. — Вы можете привезти ее сюда? Я буду ухаживать за ней. За ней, за Графом, за щенками… А ваш воспитанник, пусть приходит, я буду только рада.
— Я обязательно поговорю с ним об этом, — пообещал Пирогов. — Думаю, это случится скоро.
— Я провожу. — Пелагея снова обмоталась платком. — Ты, дид, здеся будь, — бросила строго мужу.
— А то куды убегу-то? — Тот махнул рукой. — По дивчинам, что ли?
— Вот рлзпусник! — Пелагея фыркнула. — Осторожно, осторожно, пани, ступенечка, — поддержала она Маренн под руку. И тут же незаметно сунула под огромный платок немецкий китель и ремень с кобурой, спрятанные за бочку с водой на входе. Заметив ее ухищрение, Маренн невольно улыбнулась. Взяла автомат, оставленный рядом с рогатиной на крыльце.
— Ваш жакет у машины отдам, — сказала Пелагее, проходя по тропинке под дубами. — А то увидит меня ваша новая постоялица. Лучше не надо этого.
— То и верно. Так краше будет, — согласилась лесничиха.
— Теплый у вас жакет. — Маренн похвалила одеяние, хотя работать в нем было трудно и жарко и она едва вытерпела до конца. — В нем и зимой не замерзнешь, шубы не надо.
— Чи салоп-то? — переспросила Пелагея. — Таки сама валяла и шила и узор вывела ниткой шелковой, — сообщила она не без гордости. — Чтоб заздрили соседки. Как без этого?
— Я был удивлен, фрау Сэтерлэнд, узнав, что в Первую мировую войну вы служили во французском госпитале, — заметил Пирогов, когда они подошли к машине. — Как же вы оказались…
— На другой стороне? — закончила за него Маренн и, сняв салоп, передала его лесничихе. — Благодарю.
Надела китель, застегнула пуговицы. Застегнула ремень с кобурой. Вытащив длинную деревянную спицу из прически, заново скрутила волосы на затылке.
— Скажу вам честно, Иван Петрович, — продолжила она, сев за руль. — Если бы там, в Вердене, мне кто-нибудь сказал, что такое произойдет, я бы не поверила. Но Австрия — моя вторая Родина, и так случилось, что спустя всего лишь пару лет после окончания той войны никакой иной Родины у меня не осталось. Мне пришлось расстаться с Францией навсегда. По крайней мере, тогда я так думала. А потом уже просто поздно было что-нибудь менять. Садитесь, Иван Петрович. — Она откинула дверцу пассажирского места рядом и завела мотор. — Поехали.
— Да, да, конечно, — заторопился Пирогов. — Ты, Пелагея, если что, прибегай, — сказал напоследок лесничихе.
— Прискочу, — пообещала та и отошла, махая рукой. — Доброго здоровьичка, пани дохтур, дай вам Бог, — добавила скороговоркой, а потом поклонилась в пояс. Машина развернулась и выехала на дорогу. Лесничиха шла за ней и махала концом цветастого платка, держа под мышкой салоп, пока автомобиль не скрылся за поворотом.
— Не знаю, как сказать Юре, что у Альмы нашлась хозяйка и собаку придется отдать, — вздохнул Пирогов, когда впереди уже показалась усадьба Свирских. — Эта собака вернула его к жизни. Он как-то встрепенулся. Не отходит от нее. Боюсь, такая новость — это будет удар.
— Не торопитесь, Иван Петрович, мой вам совет, — ответила Маренн и, подъехав к шлагбауму, предъявила пропуск часовому. — Я, конечно, сообщу о целебном источнике в Берлин, но, сами понимаете, принятие решения может занять довольно длительное время. А то, что известно мне об айнзацкоманде D и ее командире штандартенфюрере СС Отто Олендорфе, действующих в этих местах, так это то, что они обычно появляются очень быстро и исполняют обязанности весьма аккуратно. Как бы не пришлось совершать обратный маневр. Не Альму везти в сторожку, а всех обитателей сторожки — прятать в госпитале. Притом я вовсе не уверена, что рейхсфюрер СС не приготовил для меня новых приказов и я смогу задержаться здесь дольше, чем положено.
— Госпожа оберштурмбанфюрер.
На крыльце Маренн встретила медсестра Беккер.
— Вас в кабинете ожидает высокопоставленный офицер, — встревоженно сообщила она.
— Давно?
— С четверть часа, — ответила та.
— Хорошо, сообщите, я сейчас приду, — кивнула Маренн. — Раненых доставили?
— Так точно. Транспорт пришел час назад, — доложила Беккер. — Сортировка и первичная обработка проведена. Можно начинать осмотр.
— Хорошо, через десять минут начнем, — решила Маренн, взглянув на часы. — Это странно, — сказала она Пирогову, когда Беккер отошла. — Я никаких больших начальников в гости не жду. Да и не очень-то они любят навещать госпитали. Ступайте к себе, Иван Петрович. Вам надо отдыхать. Если произойдет что-то серьезное, я вас извещу.
Маренн поднялась по мраморной лестнице на второй этаж, вошла в бывшую музыкальную гостиную Свирских. Что ж, ее худшие предположения оправдались. «Я ожидала, что быстро, — подумала она. — Но не предполагала, что настолько».
— Доброе утро, фрау Сэтерлэнд.
Штандартенфюрер Олендорф стоял у окна, курил сигарету. Когда она вошла, повернулся. Затушил сигарету в пепельнице.