.
— Ну, войсковые части зачистку производить не станут. Это не их задача, — ответила Маренн. — Зачем им уничтожать то, что их самих же и кормит. Но они пойдут дальше. И как только это случится, придут каратели. А то, может быть, и раньше. Подумайте, Иван Петрович. Надо как-то спасать ваших подопечных. Да и не только их. Есть у вас связи, может быть, с бывшими местными властями, которые в подполье остались, с партизанами, если они есть…
— Откуда, фрау Сэтерлэнд?! — Пирогов безнадежно махнул рукой. — Кто тут остался?! Все бежали в панике, на последний поезд в городе такая давка была, что аж на поручнях висели, лишь бы уехать. И партийные функционеры, и всякая иная власть советская — все эвакуировались. Кому мы тут нужны-то? Силища такая перла. Перетрусили. Никому народ не нужен, свои шкуры спасали.
— Понятно. — Маренн вздохнула.
— На вас вся надежда, фрау Сэтерлэнд, — Пирогов взял ее руку, сжал ей даже казалось, она слышала, как колотится его сердце. — Спасите людей, фрау Сэтерлэнд. Нам-то что, старикам, мне да Миколе, мы свое отжили, всякого навидались детей жалко. Юру. Девушку эту Варю. Да и в деревне детишек немало осталось, и все с мамками, отцов-то позабирали. Кого сейчас на фронт, а кого еще НКВД раскулачило и в могилы уложило. Я прошу, фрау Сэтерлэнд. Я вижу, вы одна человек среди них…
— Ну, не одна. — Маренн смутилась. — Вы видели моего сына. И вот танкисты в деревне разрешили сельчанам погибших большевиков захоронить. Я подумаю, что можно сделать, — пообещала она. — Точнее, даже сделаю все, что смогу. Но вы будьте готовы действовать очень быстро. И предупредите всех, кого это касается, — попросила она.
— Фрау Сэтерлэнд.
На дорожке, ведущей от дома, появилась медсестра Беккер.
— Вам звонят из Берлина, — сообщила она и, запнувшись, добавила: — Муж… сказали.
— Сейчас иду. Извините, Иван Петрович.
«Это вовремя». Маренн быстро вернулась в кабинет, подошла к столу. Взяла телефонную трубку.
— Отто.
— Да, я, — услышала она знакомый голос Скорцени. — А где ты прохлаждаешься по ночам? Я звонил, мне сказали, ты уехала из госпиталя.
— Пришлось оказать помощь местному населению. Попросили, — ответила Маренн мягко. — Тяжелораненая девушка.
— Ну, это отговорки, конечно. — Скорцени усмехнулся. — Я так понимаю, у тебя там Олендорф объявился. Наверняка в казино приглашал. Не с ним прогуливалась?
— А ты откуда знаешь про Олендорфа? — Маренн насторожилась. — Да, приезжал сегодня. В казино не приглашал. Слава богу. Однако приглашал принять участие в его акции. Я отказалась, как ты понимаешь.
— Я в поле, на учениях, — продолжил Скорцени. — Но мне сегодня из Берлина позвонил Науйокс. Говорит, там Олендорф вдруг бурную деятельность развил. Заваливает Гейдриха служебными записками, что, мол, ему срочно требуется высококвалифицированный психиатр. Я так понимаю, он на тебя метит.
— Он этого не скрывает, — подтвердила Маренн. — Ты можешь повлиять?
— Попробую. Я сказал Джил. Она доложит Шелленбергу. Если кто-то может остановить Гейдриха и его любимчиков, то это только рейхсфюрер. А ему еще надо все правильно преподнести. Не знаю, что там им приспичило. Как боевая обстановка? — поинтересовался он. — Надеюсь, не нашлось как обычно, парочки тяжелораненых комиссаров, которым надо обязательно побыть под твоим наблюдением и поэтому они пока поживут у нас дома? — спросил с сарказмом.
— Почти угадал. Но пока это только раненая большевистская собака.
— Ну, это терпимо. Меньше расходов.
— Как Джил?
— Сидит, где ей и положено, в приемной бригадефюрера. И бегает на обед с подружками. Она уже взрослая девица. Вышла из того возраста, чтобы папа за ней присматривал. — Он усмехнулся. — Вот что. Я пришлю Рауха к тебе, — добавил решительно. — Пусть вылетает сегодня же. Все-таки будешь не одна. Он поддержит. И он всегда знает, как со мной связаться. Постараюсь все уладить.
— Спасибо, Отто.
Маренн повесила трубку. «Фриц сейчас очень кстати здесь, это верно, — подумала она. — Вот и еще одним хорошим человеком будет больше».
Села за стол, допила остывший кофе в чашке. «Что делать? Как опередить Олендорфа? Как спасти людей от расправы?» Все ее полномочия ограничивались исключительно медицинской сферой. Выдвинуть идею об обустройстве санатория — это действенный ход, но очень долгий. Надо составить тысячу документов, провести химический анализ воды, доказать, что она на самом деле оказывает позитивное воздействие на организм раненых. На все это уйдет полгода, не меньше. А Олендорфа надо остановить сегодня. Даже не завтра — сегодня. Сейчас. И все, что она может сделать это, используя именно свои полномочия в медицинской сфере, обратиться к… рейхсфюреру. Напрямую. С этой самой идеей санатория. Каким бы абсурдом все это ни казалось на первый взгляд. А больше ничего не остается. Все, что нужно получить — это резолюцию Гиммлера на служебной записке о возможности обустройства санатория для солдат и офицеров СС в этом месте. Резолюцию «рассмотреть», адресованную начальнику Главного медицинского управления СС доктору Гебхардту. И все. Если рейхсфюрер будет в курсе, никто не посмеет не принять во внимание его решение. И Гейдрих сразу сбавит обороты. Ему совсем не понравится рисковать наметившейся карьерой ради каких-то сомнительных экспериментов одного из подчиненных. Тем более что к нему в последнее время сильно благоволит фюрер. Легедзино и окружающие деревни оставят в покое. А будет здесь потом санаторий или не будет его — это вопрос будущего, весьма отдаленного. Может быть, он будет через десять лет после победы Великой Германии на всех фронтах. Главное — есть резолюция. Но как ее получить? То, что рейхсфюрер не прочь щелкнуть заметно усилившегося заместителя по носу — очевидно. Ему не нравится, что теперь частенько Гитлер напрямую обращается к Гейдриху, в обход Гиммлера, якобы «дорогой Генрих, вы были очень заняты, я не хотел вас беспокоить». К тому же можно намекнуть, что и вермахт не прочь прибрать источник для своих медицинских нужд. Тут Гиммлер тоже раздумывать не станет. Все лучшее должно быть в распоряжении СС, даже если оно никогда не пригодится. А вдруг.
Но как срочно доставить донесение Гиммлеру? Рейхсфюрер — это не Шелленберг и не Гебхардт, так просто к нему не зайдешь и не позвонишь. Звонить Гебхардту, просить его добиться приема у рейхсфюрера? Пустое дело. Гебхардт медлителен. К тому же он бюрократ старой закалки, очень осмотрительный, осторожный. Он ни за что не станет докладывать рейхсфюреру, пока не обложится документами, не посмотрит все сам. Более того, он не та фигура, для кого всегда открыты двери кабинета рейхсфюрера.
Дела медицинского управления — это последнее, что интересует Гиммлера. «Ну, если только фрау Сэтерлэнд не настаивает так, что даже рейхсфюреру легче принять ее, чем отказать», — подумала Маренн с иронией. «Но фрау Сэтерлэнд застряла где-то в районе украинского города Черкассы. А бедному Гебхардту если и удастся попасть на прием к рейхсфюреру, то только через неделю, не раньше». И скорее всего, его отправят к Гейдриху. А это последняя инстанция, в которую хотелось бы обращаться в сложившихся обстоятельствах.
Что же делать? Маренн встала, прошлась по кабинету. Остановилась перед потемневшим портретом Бетховена над роялем. «Моя хозяйка, княгиня Зинаида Кристофоровна, — вспомнилось, как рассказывал ей на днях Пирогов, — воспитывала нас, меня и свою дочь Ниночку, в строгости и скромности. Супруг ее, Казимир Сигизмундович, все время был в разъездах по делам службы и имения. Зинаида Кристофоровна же самое большое значение придавала образованию. Иные, графы Потоцкие, например, — их усадьба здесь поблизости, — вкладывались в предметы роскоши, устраивали поражающие воображение сады с фонтанами, банкеты и гулянья, гремевшие на всю округу. Зинаида же Кристофоровна считала, все это — пустое. Хотя сама она из их семейства, Потоцкая в девичестве. И не потому, что доходы не позволяли, и отец Казимира Сигизмундовича потратился на артисток и охоту, залез в долги. Не того склада она была человек. Меня она послала учиться в Варшаву, а затем в Петербург. Ниночка прекрасно пела и играла на фортепьяно. Зинаида Кристофоровна выписывала ей лучших педагогов из Италии, мечтая, что дочь посвятит себя музыке. Она содержала две больницы для бедных, бесплатную школу для крестьянских детей, сиротский дом.
Когда Казимир Сигизмундович умер в 1906 году от болезни сердца, я старался служить Зинаиде Кристофоровне и Ниночке опорой и защитником. До сих не могу простить себе, что не уговорил их покинуть имение, когда в марте 1918 года советская власть утвердилась окончательно. Я не смог их защитить от пуль грабителей, среди которых оказалось немало тех, кто раньше посещал школу и лечился в больнице Святой Ксении, которую патронировала княгиня. Они вынесли все ценности, украшения. Испортили и уничтожили все, что под руку попадало. Но главное — убили Зинаиду Кристофоровну и Ниночку. Есть такие минуты в жизни, фрау Сэтерлэнд, когда надо действовать решительно. Упустив их, уже ничего не исправить, и жалеешь о том всю жизнь». Да, надо действовать решительно. Время уходит. И способ остается только один. Маренн вернулась к столу и сняла телефонную трубку.
— Соедините с приемной бригадефюрера Шелленберга, фрейлейн, — попросила телефонистку. Вскоре она услышала знакомый голос Джил.
— Шестое управление. Приемная бригадефюрера Шелленберга, слушаю вас.
— Девочка моя. Я тебя тоже слушаю. И твой голос для меня — как музыка, — произнесла Маренн с улыбкой. — Здравствуй, моя дорогая.
— Ой, мама, как я рада! — воскликнула Джил. — Я так ждала твоего звонка! Как ты? Когда приедешь? Ты виделась со Штефаном?
— Конечно. Штефан приезжал вчера. Передавал тебе привет. А у меня, ты сама знаешь, как всегда, очень много работы. По приказу у меня еще шесть дней, и я должна вернуться в Берлин. Очень жду, когда мы с тобой увидимся.
— Я очень скучаю, мамочка.
— Я тоже. Но, знаешь, я хочу попросить тебя помочь мне в одном важном деле, — начала Маренн осторожно. — Это касается жизней ни в чем не повинных людей. Они могут погибнуть. Я очень хочу им помочь. Но, находясь здесь, я не справлюсь одна. Но если ты поможешь — мы обязательно справимся. И спасем много людей. Ты мне поможешь?